«К сожалению, я не дочка Героя Советского Союза, я — Андреевна, в нашем роду не было авиаторов, я — первая…»
На этом наша едва начавшаяся переписка прервалась. Но знакомство, хотя и заочное, состоялось, можно считать. И поэтому я уже не только как посторонний читатель, а в некоторой степени знакомый с Инной, задержался глазами на следующем сообщении в газете и на всякий случай тоже вырезал его:
«Экипаж турбинного вертолета «МИ-8» в составе Инны Копец, командира, Людмилы Исаевой, второго пилота, Татьяны Руссиян, бортинженера, и Юлии Ступиной, штурмана, поднявшись с одного из московских аэродромов, пролетел по замкнутому маршруту 2084 километра со средней скоростью 235 километров в час, что является по дальности полета мировым рекордом для вертолетов, управляемых женским экипажем, а по скорости абсолютным мировым рекордом…»
На правах все того же заочного знакомства я решил поздравить Инну с рекордом. Узнав, что она еще в Москве, позвонил, как мне посоветовали, в Шереметьево, в общежитие летчиков. И вовремя это сделал — за час до ее отъезда домой.
— Спасибо… — сказала она, выслушав мое поздравление, и тут же перевела разговор на другое. — А вы ведь взбудоражили меня тогда своим запросом про Ивана Ивановича. Веду розыск. Пытаюсь нащупать какие-то родственные связи с ним. Пока безрезультатно, но надежды не теряю. Появилась тут одна ниточка… У моего деда Емельяна был брат Иван, судьба которого и его семьи нам неизвестна. Не было ли у него сына Ивана, ставшего летчиком? Но я установила через архивы, что у Ивана Иосифовича, отца летчика, был единственный брат и звали его не Емельяном, как моего деда, а Иосифом. И этот Иосиф Иосифович жив — в Красноярске он. Я еще не успела списаться с ним…
— А зачем же это вам? — спросил я. — Красноярец-то никакая не родня ваша, если я правильно разобрался.
— Во-первых, через него может обнаружиться какая-нибудь боковая, дальняя ветвь, все же редкая фамилия. А во-вторых, мне теперь интересно все, что касается моего однофамильца. Я уже многое узнала о нем, в Ленинке посидела, сделала выписки из старых, довоенных газет. Я ненадолго сейчас в Астрахань, через неделю снова буду здесь, перевожусь в московский отряд. Увидимся.
Увиделись — и поменялись ролями. Не я, литератор, брал у нее поначалу интервью, а она, летчица, у меня, как у человека, встречавшегося с Иваном Ивановичем. Она не знала, что Копец воевал в Испании, и переписала к себе в тетрадь письмо «капитана ***». Для меня у нее тоже была важная информация: она списалась с Красноярском, и Иосиф Иосифович сообщил, что в Москве живет Сергей Иванович Копец, родной брат Ивана, адрес дал. Так что я был не точен, написав выше, что я разыскал Сергея, нашла его Инна, с которой мы повели теперь совместный поиск. Я — вот для этого моего рассказа. Она — для того, чтобы из однофамилицы превратиться в родственницу. И просто ради возникшего в ней и все возраставшего трепетного интереса к жизни и судьбе этого человека. Искала в основном с воздуха. Шучу, конечно, но не без основания: работа у нее такая — все время в полетах, в разведке.
…Разведывала, искала с вертолета подземную и, значит, пресную воду в калмыцких степях. Чтобы бурить колодцы для скота. Но как же это с воздуха — воду, если она под землей? А есть приметы, по которым сверху определяют, где эта святая водичка притаилась. Летит Инна над степью, рядом геолог. Глядят-выглядывают бугры в траве. И сверяются с картой: нанесен на нее бугор или это новообразование. В старых, закрепившихся песчаных буграх — вода соленая. Живительная пресная только в свежих переносных песках. Засекают их, рисуют на карте — и буровикам ее, поиск почти безошибочный… Весной над степью — прелесть! Вся она живет, колышется, движется. Новорожденная травушка-ковыль, нежно-нежно-зеленая акварель. И тюльпаны кругом, семейства тюльпанов — по цвету, желтые отдельно, красные. Такой соблазн: сели, нарвали в две охапки, взлетели, это ж вертолет, везде сядет, отовсюду взлетит. Еще тюльпаны, красивее прежних, опять соблазн, сели, набрали. К вечеру полная кабина цветов, всем на базе по огромному букету.
Нефть искали в Закаспии. Вот тут уж ни бугорка, ни соленого, ни пресного, выжженная, прокаленная добела плоскость. И зацепиться не за что, никаких ориентиров для постороннего глаза. Для постороннего, неопытного. А глазу наметанному, вернее, налетанному кое-что видно. Видны едва различимые, слившиеся по колеру с песком, высохшие соляные озера, со́ри, как зовут их в этих местах. Летишь от одного к другому, всматриваешься, как они выглядят. У каждого своя конфигурация, свой рисунок, двух схожих нет. Вон петух с высоким гребнем. Вон изящный женский башмачок. А это что? Гордо вздернутая голова антилопы. А дальше ишачок в полный рост на тонких ножках, и далее копытца видны. И прямо на безобидного того ишачка устремилось длинное копье, которое метнул кто-то невидимый… Вот так разрисовало пустыню воображение летчицы, и она летит над ней, как над картой с условными значками. А если уже и буровые вышки расставлены — это просто маячки для пилота. Пускай одинаковые, на один ранжир, но возле всякой найдется своя примета: то бочка с водой, то моток каната, то доски в штабеле. Да и люди около вышек: мотористы, осмотрщики. Не дадут сбиться с пути, подскажут снизу дорогу. А ложится нефтепровод или газовая магистраль — это уж прямая дорога, это верная трасса и для того, кто в небе.
Летела как-то по трассе газопровода в декабре, под самый Новый год. Инженер-приемщик на борту. Садилась, ждала, пока он осмотрит участок, взлетала, садилась, ждала. Погода из дрянных дрянная, ветер-поземка все усиливался, мешал и взлетать и садиться… Облет участков шел к концу, оставался последний, самый дальний, и — на базу. В воздухе еще ощутила, что с мотором неладно. Сесть села, а взлететь не смогла, трансмиссия не включалась. Поломка такая, что мотористу одному не справиться. Ремонт долгий, надо на стационар, на базу, где слесари, где токарный станок. А сейчас бы куда-нибудь под укрытие: пурга метет. Метет пурга! Заносит машину. А где укроешься в степи? Километрах в пятидесяти, не ближе, должна быть железнодорожная ветка, полустанок. Как дотащить туда вертолет? А пуржит все сильнее, все яростнее. Рации нет. Так и сидеть в кабине, дожидаясь, что кто-нибудь случайно явится на помощь? Дождешься в такую погоду… И вдруг из пурги, из вьюжной тьмы, вынырнула ослепляющие фары, грузовик вынырнул. Бесшумно, неслышно совсем, словно на парашюте спустили его с неба. Шофер вылез, в огромной мохнатой ушанке, лица не видно — молодой ли, старый? — и голоса не слыхать, молча обошел вертолет, молча сел обратно в кабину и укатил… Инна знает некоторые неженские слова, ну не самые, понятно, а все-таки… Ругнула шепотком того шоферюгу, дала ему соответствующую характеристику. И зря, поторопилась. Действительность опровергла ее поспешные выводы.
Шофер вернулся. Он приволок неизвестно где разысканные им широкие грузовые сани, на которые вкатили вертолет. Но они его тяжести не выдержали, развалились. И пришлось буксировать без их помощи. Дорогу уже так занесло, замело снегом, что грузовику и в одиночку-то еле пробиться. А имея на буксире очень ловкий в небе и неуклюжий в пешем строю «МИ», он буксовал с ним через каждые 10—15 метров, прочно и надолго застревая. Рвались канаты, вертолет то и дело клало на бок, заваливало в сторону. Двое суток промыкались, промучились в степи, пока не дотащили его до полустанка, под укрытие. Это было уже утром 31 декабря. Инна с мотористом, с инженером-приемщиком поспевала на базу к встрече Нового года. Хотела пригласить и шофера. Но опоздала, не услышала, как он завел мотор и дал газу… За двое суток она так и не разглядела его лица из-за мохнатой ушанки, которую он не снимал, и не запомнила его голоса, поскольку он за все это время произнес семь или восемь слов и то уж по самой необходимости, когда совсем заедало с буксировкой. Кто он, откуда? Назвался Ромкой, и на том сведения о себе ограничил. Она его никогда больше не встречала в этих местах. Наверно, из далеких командировочных шоферов, судя по бортовому номеру, из иркутской автоколонны, развозившей трубы по строящейся трассе. Закончил командировку, рейсовые задания выполнил, спешил домой к Новому году. Людей встретил в степи, попавших с вертолетом в беду, помог им, как полагается, обычное дело, и укатил…
…Перечитал я про шофера и удивился, как это удалось мне вытянуть из Инны такой длинный эпизод. Видно, потому, что про шофера, про другого человека. Могла бы, впрочем, и о себе, скромность тут ни при чем, просто некогда. Некогда! У нас ведь с ней как получается? Она хоть и приписана теперь к московскому авиаотряду, но только приписана, бывает редко, летая по-прежнему далеко от Москвы, даже дальше, чем прежде: в Сибири она раньше не бывала. А нынче и в Якутию заносит. И мы видимся урывками, а чаще и не видимся, говорим по телефону, и это всегда неожиданно для меня. Внезапный звонок:
— Здрасьте! Прилетела…
— Здрасьте! Надолго?
— Думала, денька на три…
— И что же?
— Не получается. Завтра вылет. Машину надо срочно перегнать на Мангышлак… Я быстренько вернусь. И мы с вами в Воздушную академию съездим…
— А что такое?
— Я слышала, человек там есть, который с Иваном Ивановичем до последней минуты был вместе… Если не улечу завтра, ждите звонка, съездим…
Не позвонила. Улетела.
И вдруг телеграмма. Не с Мангышлака, уже с другого конца страны, «из Нефтеюганска пролетом»:
«Непременно разыщите книгу генерала Рытова название рыцари пятого океана страницы сто пятая сто шестая приветом Инна».
Из мемуаров генерал-полковника авиации А. Г. Рытова, который во время финской войны был комиссаром у Ивана Ивановича, командовавшего воздушной армией на Карельском перешейке: