— Привязные воздушные шары, называвшиеся «колбасами» за свою продолговатую форму, — сказал Галлай, — отлично сработали в системе ПВО Москвы вместе с зенитной артиллерией, истребителями-перехватчиками, прожекторными станциями. Аэростаты заграждения, которыми командовал полковник Бирнбаум — да-да, тот самый, стратостатчик, — поднятые вверх на два, два с половиной километра, образовали густую сеть, и в ней вязли, запутывались немецкие летчики, вынужденные с большой высоты неприцельно, беспорядочно сбрасывать бомбы. Аэростаты зависали как по окраинам столицы, главным образом с запада и юга, так и в самом ее центре. Помню, что возле памятника Пушкину была закреплена такая «колбаса».
Может быть, к нам в Карское море, преодолев тысячи километров, и залетела сорванная ветром эта воздушная охранительница великого поэта…
Теперь о письме из Ленинграда.
Как и к Галлаю, но по другому поводу, я обратился за консультацией к живущему в Ленинграде известному полярнику А. И. Косому. Мне припомнилось, что где-то в море Лаптевых мы приняли на борт многочисленную группу зимовщиков с Таймыра. Старшим у них был Косой. Вот я и послал ему письмецо с просьбой уточнить подробности и получил вскоре ответное. Короткое, лапидарное в изложении, выдававшее в авторе человека, который не любит «растекаться мыслию по древу»:
«Память Вам не изменила. Я действительно возглавлял в 1940—1941 гг. Таймырскую комплексную гидрографическую экспедицию, изучавшую малоисследованный район полуострова, восточное его побережье — от мыса Челюскина до бухты Марии Прончищевой.
Мы работали двумя отрядами. Береговой зимовал на материковой полярной станции несколько западнее острова Андрея. А морской базировался на гидрографическом судне «Норд» в одной из бухт залива Фаддея.
К концу августа мы завершили свои труды, о чем я доложил начальнику морских операций в восточном секторе Арктики т. Белоусову. Он распорядился о посылке к нам ледокольного парохода «А. Сибиряков», который должен был подойти, к месту погрузки 29.VIII, но запаздывал.
31.VIII капитан Сахаров сообщил, что находится к норд-осту от о-ва Андрея и просил нас прислать «Норд» для лоцманской проводки. В 21.00 мы подошли к «Сибирякову» и вывели его к якорной стоянке.
Погрузка имущества экспедиции осложнилась: ваш судовой катер был поврежден. И карбаса тоже: спущенные за борт, они моментально наполнялись водой.
Так что вся погрузка была осуществлена экспедиционными средствами — двумя катерами и двумя шлюпками. Приходилось лавировать в дрейфующем вдоль берега льду, полоса которого достигала в ширину около одного кабельтова. Из-за отсутствия кунгасов мы не смогли вывезти вездеход и бочкотару (их позже забрал п/х «Сталинград»).
Работали всю ночь, утро — одновременно шла выгрузка на «Норд» зимовочных запасов для его команды, — и лишь в 14.00 вы снялись с якоря, взяв курс на запад. В Архангельск возвращались 34 сотрудника экспедиции и 8 человек из экипажа «Норда», всего 42 пассажира. Нет, 46. Я забыл, что еще до подхода к о. Андрея «Сибиряков» снял на мысе Челюскина нашу топографическую партию — четверых.
И еще были «пассажиры»: два медвежонка, Андрей и Марта, воспитанные нами с двухнедельного возраста. И 50 ездовых собак, доставивших вашей команде немало хлопот. (Собак разместили по всему судну: на спардеке, на ботдеке, на корме, на носу. Они рвались с привязи, и продвигаться людям по палубе среди этой агрессивной компании было затруднительно, если не опасно. Мы плыли под почти не смолкавший на все море лай. Псы затихали только с появлением старпома, они сразу признали в Качараве высшую над собой власть и ластились к нему, повизгивая, жалуясь, наверно, на боцмана, которого с первого же знакомства почему-то невзлюбили. — А. С.)
6.IX «Сибиряков», зайдя по пути за гидрографическим имуществом на о. Русский, прибыл благополучно в порт Диксон. Здесь решили, что с таким числом пассажиров — прибавились еще четверо наших сотрудников, доставленных «Сталинградом», а также врач Арсеньева с одной из зимовок и ее трехмесячная дочь — идти в Архангельск морями рискованно из-за военной обстановки. И «Сибиряков» направился в Дудинку на Енисее, куда пришел 13.IX. Мы пересели на речной п/х «Спартак», уходивший в Красноярск. Собак высадили еще на Диксоне, а медвежат, которых мы собирались везти в клетке в зоосад, оставили по просьбе команды у вас на борту. Не знаете ли, кстати, их дальнейшей судьбы? (Андрей и Марта оставались на «Сибирякове» долго. До какого времени? В точности не знаю. Возможно, ушли с ним и в последний рейс… — А. С.)
Вы спрашиваете, как сложилась моя жизнь дальше.
В период войны участвовал в обеспечении навигационной безопасности на Карском военно-морском театре. Затем годы работы в Арктике, затем Прибалтика (изыскания морских портов) и снова Арктика, зимовки.
Сейчас я пенсионер и потихоньку тружусь над книгой о своей арктической деятельности.
Окажетесь в Ленинграде, буду рад встретиться…»
В упомянутую в письме Дудинку мы заходили дважды, брали уголь для Диксона, где сосредоточивались его запасы. Во время первой стоянки в Дудинке серьезно заболел Качарава и был отправлен в соседний Норильск в больницу. Думали, что лечение затянется, но случившийся в этих краях известный профессор из Ленинграда быстро, за две недели, пока мы шлепали туда-сюда, поставил нашего старпома на ноги, и, когда мы вторично пришли в Дудинку, он встретил нас на причале веселый, неунывающий, будто и не заболевал тяжко.
«Сибиряков» запозднился в Арктике. Вернулись в Архангельск в конце октября, пробиваясь сквозь лед в устье Двины, и тут же были посланы обратно в устье, к Березовому бару, вызволять застрявшие во льду транспорта́; об этом я уже рассказывал. Потом — смена «вахты» на «Сибирякове»: Сахарова, назначенного на собиравшийся в союзный конвой «Сталинград», сменил Качарава, меня, мобилизованного в военный флот, Элимелах, который летом, перед началом навигации, был сменен мною и теперь возвращался на прежнюю должность. В бою с немецким линкором он будет стоять на ходовом мостике рядом с Качаравой и погибнет.
Качарава не был убит.
Боцман Павловский, тоже оказавшийся на мостике, успел вынести раненного в живот и руку, потерявшего сознание капитана вниз, на палубу, а с накренившейся палубы передать в протянутые руки и сам прыгнуть вслед в единственную уцелевшую из спущенных на воду шлюпок с людьми, которых добивала артиллерия рейдера.
Плен…
После войны мы лишь однажды встретились с Качаравой. Я знал, что он жив, награжден двумя орденами Красного Знамени, плавает по-прежнему капитаном в Арктике, но повидаться не удавалось. Как-то, приехав в Мурманск, я чуть было не уловил его: накануне, сказали мне, ушел в море. И вдруг неожиданно, с хода, столкнулись в Москве в Охотном ряду. Он мало изменился, только левая, перебитая рука свисала недвижно. Качарава очень спешил куда-то, так об этом и сказал, будто мы вчера лишь расстались:
— Извини, дорогой, бегу, опаздываю, жена ждет на Пушкинской.
— Ты женился, Толя? Поздравляю!
— И знаешь, кто моя жена?
— Ну, у тебя был всегда широкий выбор.
— Выбор большой, а избранница — единственная!
— Кто же? — спросил я, догадываясь, и тут же получил подтверждение:
— Нато! Бегу, дорогой…
…Нато Вачнадзе, проводив мужа в очередное плавание, возвращалась самолетом в Тбилиси. В Ростове — посадка, заправка горючим. Рядом — самолет, уже готовый к вылету, тоже на Тбилиси. Пассажиры его, грузины, узнав, что в соседнем летит любимая актриса, отправились уговорить ее пересесть к ним, благо есть свободное место. Пересела. Взлетели. Подлетая к Тбилиси, машина попала в грозовой фронт и сгорела от удара молнии…
Отвлекшись надолго, где я оставил флагмана?
Стоим в бухте Провидения, конечном пункте нашего рейса на восток, как официально считается, а вообще-то мы сходили еще и в расположенную поблизости бухту Угольную, где взяли уголька из недавно открытой здесь шахты, для эксперимента взяли, чтобы проверить его качество в корабельных топках. И вернулись в Провидение пополниться пресной водой. Нам давал ее «Алеут», китобойная матка, плавбаза, судно-завод. Маленькие китобойцы доставляют ему добычу для разделки, переработки в консервы, получения технического жира. Перед тем как ошвартоваться к «Алеуту», по нашей внутренней радиотрансляции было передано распоряжение старпома как можно плотнее задраить иллюминаторы. Не от волн в бухте, от вони с «Алеута». Что это за запашок при разделке, вообразить немыслимо, надо потянуть его носом, а лучше бы — не надо, задохнетесь. Несмотря на задраенные иллюминаторы, мы подхватили все же это амбре, этот милый душок, и на обратном многодневном пути никаким проветриванием не смогли полностью от него отделаться. Приходившие к нам на борт в Мурманске морщили носы… В Провидении, когда мы подошли к «Алеуту», сначала мало кто с ледокола решался посетить пахучую плавбазу, только трюмные машинисты — по необходимости качать воду. От них и стало известно, что там в консервном цехе полно девушек-работниц. И вот, преодолевая воздушную завесу ворвани, морячки́ с флагмана потянулись к соседкам. А к вечеру на широкий спардек «Алеута» перебрался наш духовой оркестр, и пошли, и пошли кружиться парочки… У меня сохранилась уникальная фотография с «Алеута», которую я не всем показываю: распростертая на палубе гигантская туша финвала и оседлавшие ее, безудержно хохочущие два наших кочегара и две девицы с плавбазы, не подозревающие, а может, как раз и догадывающиеся, что́ за жизненно необходимый китовый орган избрали они для веселого восседания на нем…