От отца — море, от матери — литература.

…Вот эпизод из жизни военного моряка.

— Отец говорил, что у судоводителя должно быть шестое чувство — на опасность. Оно, это чувство, однажды обнаружилось у меня в своеобразном, я бы сказал, варианте. Мы находились в тралении на Балтике. И под конец дня намотали на один из винтов трал. Пришлось чапать в базу. Вместо командира, уехавшего в отпуск, шел у нас дублер. Я — штурманом и постоянным, можно считать, вахтенным офицером, поскольку остальные тоже были в отпуске. Дублер спросил меня, как я собираюсь идти, каким курсом, и пошел вздремнуть тут же в рубке, за дверью, на диванчике. А я, лейтенант, облеченный доверием и, естественно, гордый этим, мерю шагами мостик, отдаю команды рулевому, на карту поглядываю, пеленгуюсь. Определяться полагается классически по трем пеленгам, а я третьего не вижу. Но и по двум получаю свое место точно по курсу, чего же еще надо? Правда, вместо зеленого огонька светит почему-то белый, а вместо красного — зеленый. Это меня не смущает, лежу на курсе, дорога ясная, знакомая… Пора поворачивать. И надо уже давать такую команду на руль, а что-то вдруг сдерживает меня, даже не знаю что, но мне страшно не хочется делать этого поворота, дико не хочется. То ли те огни сидят где-то в подкорке, то ли не взятый мною третий пеленг, какое-то, словом, подспудное ощущение, что я делаю не то. Бужу дублера, говорю, что пора поворачивать, а мне не хочется поворачивать. Люди мы с ним малознакомые, и я ему, конечно, был в эту минуту странен. «Где, спрашивает, вы себя считаете?» — «Вот здесь, примерно». — «Как определялись?» — «По двум пеленгам, место получил по курсу». — «Почему же не хотите делать поворота?» — «Не знаю почему». В самом деле, ненормальный штурманок. «Ладно, — говорит дублер, — будем считать себя в этом месте, как вы определились. А если пройдем чуть дальше поворота, никуда не врежемся?» Он был новичок на Балтике, с другого флота. «Нет, — говорю, — мили две можно смело пройти дальше и повернуть». — «Валяйте!» И с мостика уже не уходил… Мы благополучно прибыли в базу. Очистили нам винт, и через день опять в море. Теперь шел наш старый командир, вернувшийся из отпуска. Я рассказал ему, что произошло. Впрочем, к счастью, ничего не произошло. А могло! Командир отлично знал район, и когда я ему только начал рассказывать, все понял. Два пеленга оказались обманчивыми, они по чистой случайности совпали с курсом, требовался третий, который обнаружил бы ошибку. Тот белый огонек вместо зеленого был огнем не маяка, а буя, ограждавшего самое опасное тут место. И поверни мы, согласно полученному мною определению, не пройди дальше — врезались бы с ходу в камни. Спасибо внутреннее ощущение опасности, шестое чувство. Обладать им неплохо, хотя оно и зыбкое. В море предпочтительнее всем чувствам — три верных пеленга на пути!

Как штурман стал океанологом? Перекидной мостик тут невелик. Шаг-другой, и ты уже в соседней, просто родственной профессии. Между прочим, поворот от судовождения к океанографии у штурмана эскадренного миноносца, входившего в состав Тихоокеанского флота, начался со столкновения с этой наукой. В дальнем походе (по тем временам поход был дальний), где особенно важна точность прокладки, он вел ее, учитывая многие факторы — три пеленга! — и в первую очередь течения Японского моря. Штурман обложился океанографическими атласами, перед ним были направления и скорости всех течений, и он прокладывал курс на карте с соответствующими этим показаниям поправками. А в результате, когда подошли к берегу, невязка, то есть отклонение от истинного курса, оказалась у него в 8 (восемь!) миль вместо трех, предельно допустимых. Разыскивая столь позорную для уже опытного штурмана ошибку, он исключил подсказанные атласом поправки на течения, и невязка сразу сократилась до полутора миль. Повинна была госпожа Океанология! Ошиблась… Так что в отношении этой науки настроен он был весьма критически, не подозревая, что придется вскоре верноподданно служить ей, что через два года после увольнения в запас пойдет ученым секретарем экспедиции на океанографическом корабле «Витязь», и еще пойдет, и еще…

Походы «Витязя»… Писать о них в последовательности и в подробностях не собираюсь, потому что не участвовал. А с чужих слов — чужие слова. И вообще для меня, плававшего только в северном полушарии, слушать о рейсах «Витязя» — сплошное расстройство. Задыхаюсь от зависти самого черного цвета при одном лишь перечислении морей, земель, островов, бухт, где побывал Игорь Белоусов. Думаю, что и Михаил Прокофьевич приревновал бы сына к его маршрутам, хотя и сам, как сказано в автобиографии капитана, «завершил в арктическую навигацию 1939 года круг своих плаваний, охвативших весь Европейско-Азиатский материк».

Но не был же он в Коралловом море и не собирал именной дани с него — кораллами. На Цейлон заходил, а Мальдивские острова оставались не по курсу. И в австралийские порты не приводило. Не проплывал над Марианской впадиной с ее наибольшей в мире глубиной океана: 10 863 метра, к которым промерами «Витязя» добавлено еще 159. Не укрывался на Мадагаскаре от тайфуна, который движется со стороны Маврикия. И Занзибар не лежал на пути, и гористый, сработанный из гранита Сейшельский архипелаг, возникающий среди низких, плоских атоллов, и неведомый капитану Амирантский желоб, который откроют его сын с товарищами…

Что такое желоб в океане? Канава, прорытая богом, щель, прорезающая дно на тысячи миль в длину, а шириной от двух до тридцати миль, не более. Представляете, сколько же нужно промеров, сколько прощупываний океана эхолотом, чтобы обнаружить эту морщинку, эту ниточку на гигантских глубинах. А зачем ее искать, пусть себе тянется… Ну, это замечание даже не дилетанта, а неуча. Каждый такой желобок, разысканный океанологами, — большая находка для науки, изучающей эволюцию земной коры. Если слова мои не очень убедительны, обратитесь, пожалуйста, к научно-популярному очерку И. Белоусова «Откройся, океан!», который напечатан в журнале «Вокруг света».

Я уже говорил, что журналистика вторая профессия Игоря, не «хобби», профессия.

Жили-были в некие времена четыре школьника-приятеля: Игорек Белоусов, Юлька Крелин, Тоник Эйдельман и Валька Смилга, которые пребывают в качестве кандидатов наук (в соответствующей последовательности): географических, медицинских, исторических и физико-математических. Они представляют собой также небольшое по составу, но довольно мощное по уже выпущенной продукции литературное объединение, которое берет свое начало от редколлегии школьной стенгазеты «Сто десятая».

У них изданы книги, назову по одной.

У Юлия Крелина — «Семь дней в неделю» (записки хирурга); на титуле размашисто: «Лапоньке моей толстенькой, Игореночку, светиле Океанскому от хмыря земноводного, эскулапова раба Юльки». Нежно.

У Натана Эйдельмана — «Ищу предка» (историк об антропологии); тоже мило: «От любящей гейдельбергской челюсти. Щелк-щелк!»

У Вольдемара Смилги — «В погоне за красотой» (о пятом постулате Евклида) с такой надписью: «Михалычу, лентяю, от аккуратного и работящего Вальки». А это уже не без некоторой, знаете, склочки…

Посвящения приведены мною с согласия Игоря Михайловича, который, я думаю, ответит всем посвятителям на должном уровне, как только выйдет его книга.

И есть у них коллективный опус под названием «НИИ «Витязь», репортаж о прошлогоднем плавании корабля». По нынешним временам плавание недальнее — в Японское море. И недолгое: 48 суток. Очередной, 42-й рейс «Витязя». Но очень шумный, вроде нашего за «Седовым», только в другом плане шумный. Дискуссионный, что ли, рейс, если так можно выразиться, рейс-диспут, полемика, схватка двух, нет, трех различных мнений по вопросу о тенденциях развития земли. Вопросу, который, естественно, для каждой из противоборствующих сторон совершенно ясен. Ясно для одних, что океан наступает на сушу и та становится дном его, и это прекрасно можно продемонстрировать на примере Японского моря. И так же бесспорно для других, что дно океана, поднимаясь, превращается в сушу, и это нигде так наглядно не видно, как в Японском море. И нет никаких сомнений для третьих — среди них и Белоусов, — что материки перемещаются, плывут и, сталкиваясь, раскалываются, отъезжают друг от друга, образуют новые материки, новые океаны, и Японское море неопровержимо все это показывает. Словом, на Японском море, на его подводной горе Ямато, открытой в двадцатых годах, ученые давно уже схлестнули свои шпаги. Звон их ударов не утих и после упомянутого рейса «Витязя», в котором участвовали представители всех трех спорящих направлений, снова нашедшие здесь веские доказательства, каждый в свою пользу.

В этом рейсе вместе с Белоусовым был и Смилга. Смилга? А что ему, физику-теоретику, автору книги о теории относительности, что ему, кабинетному ученому, в бурном океане? А он в отпуске. То есть в отпуске для своего Института атомной энергии, где работает. И в добровольной кабале у Белоусова, хотя к океанологии не имеет никакого отношения, точнее сказать, не имел. И обычно, когда Игорь, возвратившись из плавания, «травил» в кругу друзей, по лицу Смилги бродило скучающее выражение. И однажды он бросил реплику: «Ерундистика все это…» — «Что именно?» — спросил, накаляясь, Белоусов. «Все эти ваши ковырянья в морском песочке…» — «Ну, знаешь, песочек-то на глубине десяти тысяч метров!» — «Тем более ерундистика!» И начал излагать некую бредовую идею, которая должна-де перевернуть всю океанологию, сделать ее наконец наукой. Игорь, не дослушав, перебил в возмущении, сказав, что он же вот не лезет в его, Валькины, темные научные дела. Смилга соответственно взвился, Игорь выпалил какие-то слова из моряцкого обихода, на что получил примерно такого же содержания из обихода физиков, и неизвестно, чей обиход оказался крепче. «Ай-ай, — сказал Тоник. — Зачем так грубо?» — «Брэк!» — скомандовал Юлька, становясь в позу судьи на ринге, разводящего по сторонам двух нарушающих правила боксеров. Но крик, обвинения в лености ума (Смилга — Белоусова), в лености действий (Белоусов — Смилгу), взаимные оскорбления продолжались еще некоторое время, а затем пошли по ниспадающей. И когда Белоусов понял вдруг, что в утверждениях Вальки есть какая-то сермяга, а Смилга осознал, что наговорил Игорю среди прочего порядком чепухи, они присели, к удовольствию двух остальных, за стол мирных переговоров. «Давай разберемся». — «Давай».