В канун нашего отъезда из Мурманска, с которым через несколько лет надолго будет связана моя жизнь, пришло сообщение об убийстве Кирова. Мы возвратились в Ленинград в день траурной процессии. Поезд оттащили на дальние пути, никого не выпускали с вокзала. Но мы все же увидели печальную церемонию. Стоял сильный мороз, на улицах пуржило, заметая снегом колесницу с гробом и всех сопровождающих…

Таубин заблуждался: я «не исправился». Благо принявший газету Данилов считал, что, оставаясь детской, она должна расширять диапазон своих интересов. Первый у нас редактор с высшим образованием — у него имелся диплом инженера-электрика, — человек начитанный, читавший и по-английски без словаря, всегда всех побеждавший в блицигре на большее количество знаменитых фамилий по заданной букве, он придавал «Искоркам» познавательный характер, возможно, чуть их перевзрослил, — вспомним спор с ответственным секретарем о саламандрах, — но не считал это недостатком, полагая, что читатель обязан подтягиваться до уровня газеты, а не наоборот. Получив толчок-импульс от дяди Кости Высоковского, взлетев с его трамплина, я далеко разбежался в разыскании интересных сюжетов для репортажей и однажды явился к секретарю с просьбой подписать командировку в Москву.

— В столицу? Зачем?

— На встречу Виктора Михайлова с Николаем Королевым.

— Кто такие?

— Боксеры, — сказал я тоном сожаления по поводу того, что нашелся человек, не знающий Михайлова и Королева. — Чемпионы страны в полутяжелом и тяжелом весах. Матч на звание абсолютного чемпиона.

— Только нам бокса и не хватало. Прославлять в детской газете мордобитие… Категорически возражаю.

— Очень жаль, — вмешался сидевший за соседним столом дядя Костя Высоковский, с которым у нас все уже было заранее сговорено. — Бокс не драка, а искусство. Вы когда-нибудь видели настоящий бой тренированных людей? Это же наслаждение…

— Для того, кто наблюдает, как другого бьют? — съязвил секретарь. — И видеть не желаю. И поездку на нелепое зрелище санкционировать не могу.

— Пойдем к редактору, — сказал мне Высоковский.

Мы вышли от Данилова с подписанной однодневной командировкой в Москву: утром приехать, вечером после матча уехать.

Я ликовал. Срок давности, как говорят юристы, освобождающий меня от наказания, позволяет мне признаться, что ликовал я не так в служебном плане, как в личном. Уверенности, что мой отчет о матче, несмотря на согласие Данилова, поддержку Высоковского, напечатают, не было. В самом деле, ни одна пионерская газета еще не пропагандировала бокс как вид спорта, коим полезно заниматься с малых лет. В Москве хоть существовала в виде эксперимента детская школа боксеров, открытая благодаря авторитету знаменитого Градополова, который и возглавил ее. В Ленинграде же попытка создать такую наткнулась на твердое сопротивление со стороны гороно. Тамошнее руководство считало, что потворствовать дракам среди школьников преступно. Аргумент, что бокс как раз и будет отвлекать от драк, отвергался. Бумагу мне Данилов подписал, но решится ли в последний момент подписать мой материал к печати? Захочет ли, да еще подзуживаемый секретарем редакции, вступать в спор с официальной точкой зрения? Что ж, если не захочет, побоится, то уж всяко после того, как я побываю на матче. А для того чтобы это было именно так, я быстренько смотался с командировочным удостоверением в кармане и больше в тот день носу не казал в редакцию. Вдруг Данилов передумает и отберет документ…

Я понимал, что оказаться в Москве, тем более в самый день состязания, не означает еще попасть в цирк, где оно должно было проходить. Но то, что я увидел на Цветном бульваре, превзошло все мои опасения: часов за пять до начала боя площадь перед цирком была уже запружена жаждущими лишнего билетика. С вокзала-то я отправился в спорткомитет, но, глянув на мою бумагу, мне вежливо объяснили, что весь лимит пропусков у них исчерпан. «Попробуйте к администратору». Цирковой администратор, к окошку которого удалось как-то пробиться, всем, не глядя, отвечал одинаковой, очень, видно, понравившейся ему фразой: «Хоть к Калинину обращайтесь, ничем не могу помочь». А вслед за моим просительством вообще захлопнул окошко и больше не открывал. До матча оставались минуты, и теплилась надежда лишь на чудо, и оно свершилось. Вдруг перед глазами мелькнула «соломинка», за которую я, утопающий, успел в отчаянии ухватиться, и она вынесла меня из водоворота, понесла к берегу. «Соломинкой» оказался Владимир Васильевич Лебедев, ленинградский художник, известный иллюстратор детских книг, живописец, в прошлом питерский чемпион по боксу, теперь судья на соревнованиях. Я знал, что он приглашен в судейскую коллегию предстоящего матча. Он пробирался сейчас сквозь толпу к служебному входу с двумя дамами в каракулевых шубках. Я рванулся к нему, работая локтями, с нахальной просьбой провести, бормоча, что я ленинградский журналист, специально приехал, и как же быть? Нахальство несусветное: я не был знаком с Лебедевым, только и видел его на соревнованиях да раза два он заходил к нам в редакцию. И вдруг он говорит: «Идемте!» И уже никто не может меня остановить, я гордо шагаю с одним из судей матча. Своих спутниц и меня Лебедев усадил на гостевые места в первом ряду. Весь бой дамы заметно волновались, иногда даже громко вскрикивали, и по их репликам чувствовалось, что они разбираются в тонкостях бокса; одна «болела» за Михайлова, другая — за Королева. Позже я узнал, что сидел рядом со скульпторами Верой Игнатьевной Мухиной и Саррой Дмитриевной Лебедевой.

По-английски «спикер» — оратор.

В британском парламенте это председатель палаты.

На спортивных соревнованиях — человек, объявляющий их участников.

Старик Бессонов когда-то сам был боксером, а теперь — спикер. Голос у него громовой, раскатистый. Он возвещает начало матча между чемпионом полутяжелого веса Виктором Михайловым и чемпионом тяжелого веса Николаем Королевым.

Бойцы, окруженные секундантами, стоят, приплясывая, каждый в своем углу ринга, сбросив яркие, цветистые халаты.

Михайлов — высокий, подобранный, поджарый.

Королев — прямая ему противоположность: на голову ниже, короткие массивные ноги, широкие плечи, вся его фигура медвежевата. Он тяжелее соперника на 12 килограммов. А моложе на 10 лет, ему 20.

Бьет гонг — и бойцы сближаются.

Обычно в начале боя противники насторожены, медлительны, обмениваются легкими разведочными, прощупывающими ударами. Королев следует этой тактике. А Михайлов ведет себя совсем по-другому. Наверно, считает, что может выиграть у тяжеловеса только непрекращающимися стремительными атаками. Он с первых же секунд устремляется на Королева, засыпая его молниеносными ударами. Тот защищается, и вроде бы не очень удачно, пропуская их в лицо, в корпус. Но это не выводит его из терпения, он по-прежнему невозмутим. Подвижный, верткий Михайлов прыгает около Королева, как вокруг, памятника. Зрители недовольны молодым тяжеловесом. Шумят неодобрительно в его адрес. Но вот он вдруг оживает, бьет с обеих рук сильно, да не точно. И Михайлов успевает прыжком уйти в сторону. Королев снова замирает, словно ему неохота биться, и противник никак не может его раздразнить.

Во втором раунде картина боя резко меняется. Михайлов посылает свою левую руку сбоку, но медлительный, неуклюжий Королев успевает опередить его. Откуда эта ловкость, быстрота, неожиданная для зрителей? Им-то что, не больно. А вот Михайлов нарывается на сокрушающий прямой удар, вслед, за которым вылетает откуда-то снизу и правая рука. Михайлов вынужден отступить к канатам. Королев не отпускает его. Соперник закрыл лицо руками и, упав на веревки, старается оттолкнуться от них. Не может: Королев давит всем корпусом и бьет, бьет. Только гонг выручает Михайлова. И все видят, что ему достался противник, какого у него, блистательного боксера, никогда еще не было.

Но Михайлов достаточно опытный, умный боец, чтобы не растеряться, и когда, после отдыха, начинается третий раунд, он бежит на неохотно встающего с табуретки, по виду усталого Королева и обрушивает на него, как и в первом раунде, серии коротких неожиданных ударов, и не ото всех из них тяжеловесу удается спастись. Они явно чувствительны для как будто непробиваемого Королева. Михайлов этой своей тактикой хочет смутить, обезоружить его, и в какой-то степени это удается: по очкам Королев проигрывает третий раунд. Но поглядите, как он сидит теперь, отдыхая, в своем углу, пока секундант обмахивает его полотенцем и что-то нашептывает в ухо. Всем видом Королев показывает, что пороху у него в пороховницах, то бишь в боксерских перчатках, еще достаточно. «Я тебя еще вымотаю, ты у меня иссякнешь, и тогда пущу в ход свою тяжелую артиллерию» — написано на лице у Королева, когда он поднимается с табуретки.

Не знаю, «прочел» ли это Михайлов, но тактике беспрерывного нападения не изменил и вдруг в середине раунда провел свой коронный, часто досрочно заканчивавший его бои «крюк» в челюсть. Сколько бойцов падало на ринг от этого удара! Сам непобедимый гигант-норвежец Паттерсон был повержен таким образом Михайловым. И вот снова точный, сильный «крюк» в челюсть, а Королев не качнулся, не отступил. (В своей книге «На ринге», вышедшей в 1950 году, он вспоминает: «…этого я уже не ждал! Звон в ушах, пляшут колени, в глазах словно дымовое облако… Как же я не успел предупредить страшнейший михайловский крюк?.. Надо скрыть действие этого удара. Надо! Сам виноват. Забылся… Теперь расхлебывай. Скорее в ближний бой. Наклонив голову, бить и бить ударами снизу вверх. Обману ли?») Обманул!