9

Проснувшись, я не помнила снов, которые мучили меня ночью. Только необъяснимое стеснение оставалось. Потом кое-что всплыло в памяти. Особенно ужасали странные окна, которые непонятно отчего разбивались на моих глазах. Стекло раскалывалось поперек длинными клиньями. Сначала это произошло с одним окном, потом с другим. Я ходила между ними, не понимая, почему они бьются.

Я сидела в кресле посреди комнаты. Вокруг меня трескалось и звенело стекло. Заткнула пальцами уши. Ясность пришла сама собой. Поняла: мой дом оседает. От этого и полы трещат по ночам. Окна открывались и закрывались с трудом, двери покосились.

Я заметила, что и полы имеют наклон.

Кресло, в котором я сидела, начало скользить. Я сильно уперлась ногами в землю, доскользила прямо до края кратера. Это не был Везувий. Это мог быть только Монте Сомма.

Я заглянула через край кратера на дно. Но не слишком удивилась: увидела там старый разрушенный город. Мне показалось, что я не знаю этих улиц. Все они были раскопаны. Стены домов и фундаменты развалились. Только на подоконниках в старых помятых кастрюлях росли луковицы. Я зло подумала, что за эти две недели, которые я пробыла в Италии, город совершенно запустили.

Грязная канализационная вода проникала из подвалов наружу, поднималась, бурля, и подступала к моему креслу. Дальше об этом я не помнила.

Потом я увидела Мяртэна. Его щека была в струпьях. Бросила взгляд на свою руку. В нее впились осколки стекла, но она не кровоточила. Я недоумевала: почему не идет кровь?

Когда я проснулась, меня больше всего изумило, почему бой стекол казался мне ужасающим.

Под утро я опять увидела во сне, что сижу в том же кресле и грызу сахар. Он скрипел под зубами. Сомневалась: сахар ли это? А может быть, оконное стекло? Уголки рта были поранены, но это не мешало продолжать жевать сахар.

Но когда я уже вполне насытилась сладким, кто-то взял ложку и принялся меня кормить. Насильно. Я сопротивлялась, извивалась в кресле, уклонялась в сторону. Бесполезно. Кто-то через равные промежутки кидал мне в рот все новые ложки сахара. Я решила, что больше не позволю закидывать себе в рот сахар, как в ящик. Но каждый раз, когда ложка оказывалась у моих плотно сжатых губ, я сама послушно раскрывала рот и послушно начинала быстро жевать. Чтобы освободить место новой ложке сахара.

Рот горел от ранок, но жевать и глотать приходилось все быстрее. Решила закричать, позвать на помощь, но горло было набито сахаром.

Проснулась с сильным сердцебиением.

Обрадовалась, увидав Февронию. Она лежала на спине в кровати и делала упражнения, напоминающие движения ног велосипедистов. Я поинтересовалась, какая погода. Погода была, как и вчера, — сплошное сияние солнца.

Подняла с пола пачку сигарет.

— Доброе утро, — сказала Феврония и стала по-дружески выговаривать мне: — Как это вы можете? Только проснулись — и сразу за сигарету! Это же очень вредно.

Пришлось встать, спички были в сумочке.

— А у вас нет запора? — спросила Феврония.

Я прошлась босиком по мягкому покрытию пола и села в ночной рубашке в кресло — покурить.

— Мне следовало бы попросить простоквашу, — сказала Феврония озабоченно.

За завтраком я все еще была под впечатлением снов.

— У вас брови нахмурены, — заметил Константин.

— В самом деле?

— Сегодня будет божественный день, — сказал он, радуясь. И не дал мне возможности погрузиться в раздумья.

Ресторанные светильники лили с потолка удручающе мертвенный свет. Тишину нарушал лишь перезвон посуды, ножей и вилок. Кельнеры бегали взад-вперед, но, несмотря на это, на другом конце стола все еще тупо ждали еду. Это напоминало ранний утренний час в вокзальном зале ожидания, заполненном людьми, вялыми от недосыпа и борющимися с зевотой.

Феврония рассказывала соседке по столу, что купила в Турине клеенку. Потрясающую. С изображением зайцев, ружей и патронов в натуральную величину.

— Это будет хорошим сюрпризом для гостей, когда они придут, — сказала она.

Я полезла в сумочку за носовым платком и выронила оттуда белую визитную карточку. Константин достал ее из-под стола своей длинной рукой. Это была визитная карточка Андреса. Там значилось: André Pichlaques. И был указан парижский адрес.

Корабль на подводных крыльях мчал нас к острову Капри.

Мы с Мяртэном укрылись от ветра в нижнем салоне и смотрели оттуда на едва видневшийся Сорренто. Кроме нас внизу сидела еще компания англичан — пожилые мужчины, одетые по-дорожному, и их жены. Все немного утомившиеся и безучастные. Может быть, они, как и все бродяги, считали: человек должен хорошо знать мир. Безнадежно: он не знает, да и не сможет никогда узнать.

Вдруг я поняла, почему сон мучил меня. Ведь это же рассказывал Мяртэн! Он пережил сахарный голод. И, освободившись из заключения, жадно ел сахар, набивая полный рот. До полного шокового состояния.

Я погладила его руку. Как мне хотелось, чтобы всего этого никогда не было. Тех земных кругов ада, сквозь которые его проволокли. Совсем иначе выглядел мир в наших глазах до всего этого. И каким иным мог бы быть он для нас теперь.

Мы смотрели в глаза друг другу. Говорили совсем не о том, о чем думали. Говорили, что открытки не обманули: море и на самом деле оказалось таким же пронзительно синим.

— Не знаешь, удастся ли нам посмотреть Сан Микеле?

— Может быть, ты хочешь подняться на палубу на свежий воздух? — спросил Мяртэн.

— А ты?

— Мне все равно. Тут тише.

— Тогда будем здесь.

— Сделаем так, как ты хочешь.

— Я уже сказала: останемся здесь.

Мяртэн беспокоился. Спросил, не мучает ли меня жажда.

— Принести тебе оранжаду?

— Не уходи никуда.

— На одну минуту.

— Ни на миг! — Я удерживала его за пуговицу пиджака. — Скажи, Мяртэн, мог ты когда-нибудь представить себе, что мы вместе поедем на Капри?

Я непрерывно говорила и говорила. Не в меру расходовала слова, но умалчивала о самом существенном. Мяртэн поцеловал мои глаза. Я рассмеялась, увидев его озабоченное лицо. Он взял меня за плечи, повернул к иллюминатору и велел посмотреть.

Корабль приближался к Марина Гранде.

Вслед за англичанами мы поднялись на палубу. Наши уже окружили старосту группы и Риккардо. Староста улыбнулся, увидев нас.

— Где вы пропадали? — спросил он.

Смешно! Где мы могли пропадать!

— Ходили по водам, — ответил Мяртэн. — Как Христос.

— Что?

Мяртэн показал рукой на море.

Тогда я объяснила, что мы стояли внизу в салоне. Мои глаза слезятся на ветру.

Моторные лодки покачивались по другую сторону причала. Они ждали нас, чтобы доставить в Гротта Адзурра. Свет бил нам прямо в глаза, и с прибрежных улиц большая стая кричащих чаек ринулась навстречу прибывшему кораблю.

Входя в покачивающуюся лодку, я споткнулась, потому что яркий свет ослеплял. Константин поддержал меня.

— Вы бесконечно милы, — радостно поблагодарила я его.

Я обрадовалась, что мы с Мяртэном оказались в одной лодке. Но яростно яркое освещение вдруг сделало все вокруг нереальным. Лицо Мяртэна не отягощали мысли. Он держал руки на коленях и смотрел на поблескивающую воду.

На причале остались суетиться бои из гостиницы. Носильщики прокладывали себе дорогу в толпе. Берег, от которого мы удалялись, нес, словно на ладони, прячущиеся среди зелени разноцветные домики. Но мы быстро уплывали от них под бок скалистой стены, которая отвесно поднималась прямо из воды.

Мы превратились в песчинки на огромном сияющем просторе моря.

Было весело и жутко. Как на качелях. Я опустила руку в воду, почти веря в то, что оно окрасит ее в свой цвет. Море словно и не имело глубины — такой светлой и прозрачной казалась вода. Но она слоилась. Становилась то синее, то зеленее. Возникло непреодолимое желание дотронуться рукой до красок моря.

Меня окликнул Мяртэн — с другого конца лодки.

— Что? — крикнула я в ответ.

Но Мяртэн лишь засмеялся. Это было все, чего он хотел. Но и этого было достаточно. Для нашего состояния опьянения радостью, когда мир казался прекрасным и совершенным.

Риккардо скучал, полулежа на скамейке лодки. И не потому, что ему надоело часто привозить сюда иностранцев. Просто он не обладал эмоциональностью меленького синьора Карлино и способностью восхищаться. Ну да ладно. Риккардо сам себя обкрадывал.