Глава III САМЫЕ ИСКРЕННИЕ СОБОЛЕЗНОВАНИЯ
Узнав о смерти своего знаменитого друга Теофила Стериу, Тудор Стоенеску-Стоян не почувствовал безмерного горя.
Он вздохнул с облегчением.
По крайней мере, это ощущение обретенной свободы пришло к нему прежде других.
Как всегда, поутру старуха Лауренция Янкович вместе с чашкой кофе принесла на подносе сложенную газету. К газете он не прикоснулся. С озабоченным лицом задумчиво пил кофе, тщетно пытаясь отогнать навязчивое воспоминание о тех высказываниях, которыми обменивались накануне за столиком пескарей Григоре Панцыру и Пику Хартулар.
Возможно, это всего лишь случайное совпадение, шутка, за которой ничего не стоит, неприятно только, что с некоторого времени ее слишком упорно повторяют. Как трудно было невозмутимо сидеть на месте под проницательным, сверлящим взглядом старика с бородой фавна и чудовищными протуберанцами на лбу. Как выводил его из себя мегафонный голос Пику Хартулара, усиленный резонатором горба. Слава богу, что явился Тави, обрушив на них град расспросов и приглашений — поехать за город, заглянуть в «Сантьяго», туда привезли потрясающих усачей и раков, а уж повар приготовит их в лучшем виде, устроить Арминден[55] на зеленой траве, с жареным барашком по-разбойничьи и с полынной из Цара де жос[56]. До первого мая было еще две недели. Но тот восторг, с каким Диамандеску расписывал это весеннее празднество, вспоминая забытый старинный ритуал и великолепие чисто гомеровского пиршества, увлек всех. После чего беседа потекла по иному руслу.
Он пытался уйти от взгляда Мафусаила, который, казалось, знал все, проникая взором в сокровенные тайны человеческих душ и жизней, вечно смеясь над мирской суетой, то и дело изрекая в растрепанную бороду афоризмы и размышления самого безобидного свойства, которые били, однако, прямо в цель и расходились по всему городу.
Вчера все так или иначе обошлось. Однако позавчера, в канцелярии лицея, его застал врасплох невинный вопрос одного коллеги о какой-то мелочи из жизни Теофила Стериу, и он промямлил что-то невнятное. В другой раз Тави предложил устроить ему встречу со Стериу, — он хотел познакомить романиста с современным хозяйством молдовского землевладельца. Иордэкел Пэун просил его написать Теофилу Стериу о необходимости исправить дату в одном историческом романе. А когда Санду Бугуш каждую неделю настойчиво справляется о его друзьях в Бухаресте, ему остается только отводить глаза в сторону. Даже восхищенное любопытство пескарей становится невыносимым. Всюду ему мерещатся коварные ловушки, расставленные для того, чтобы уличить его в позорном самозванстве.
После кофе во рту остался щелочной привкус.
Мутно-серым показался ему и день за окном, хотя ярко сияло апрельское солнце. Подавлял своей громадой лысый и бесплодный Кэлиманов холм, заслонивший полнеба.
Спустя некоторое время он все-таки развернул газету — только для того, чтобы отвлечься от беспокойных мыслей, уйти от него, от этого якобы патриархального города и его жителей, проклятого осиного гнезда с его слухами и интригами; пусть телеграфные сообщения перенесут его на другой край света, где сталкиваются поезда и лопаются банки, собираются конференции по экономическим проблемам и наряды конной жандармерии разгоняют демонстрации безработных. И вот он уже далеко отсюда, от этого города. Когда он развернул газету, взгляд его упал на фотографию в жирной черной рамке и скорбный заголовок.
И он облегченно вздохнул!
Точь-в-точь как Пантелимон Таку, ощутил радость могильщика.
Итак, никакая опасность ему больше не угрожает! Никакой непредвиденный случай не столкнет его лицом к лицу с его мнимым другом. Никакой каприз фортуны — посещение Теофилом Стериу здешних мест, встреча с общим знакомым или коварное совпадение — уже не оборвет волоска, на котором держатся его подтасовки и фальсификации. Боязнь этого терзала его не однажды. И не раз его снилось, как он мучительно держит ответ. Теперь бояться было нечего.
Теофил Стериу был нем.
Оставались двое других: Юрашку и Стаматян. Но они никогда не доставляли ему больших хлопот. Слава их не была такой уж громкой. Их имена не мелькали каждый день на обложках книг в витрине книжной лавки «Мирон Костин». Да и сам он, появившись в городе, напирал в первую очередь на дружбу с Теофилом Стериу! Имя его связывалось с именем Стериу в памяти всех: за столиком пескарей, в доме Санду Бугуша, в лицейской канцелярии, в коллегии адвокатов — всюду.
Он опустил газету на колени.
И только потом, подведя итог прибылям и убыткам, он вновь взялся за газету, чтобы подробней узнать, как окончил свои дни романист — затворник с внешностью бакалейщика. И мало-помалу чтение захватило его. Он поднялся с места, чтобы достать с полки книгу, другую, третью… И вновь открыл их. Вновь встретился с Теофилом Стериу прежних лет. Каким тот был для него сперва в школьные годы; потом в университете и еще позже, в другой его жизни, безымянной и безнадежной, которую он вел в Бухаресте.
Тогда он любил его книги с тем же простодушием и признательностью, что и тысячи других читателей. Ждал их с нетерпением. Они приобщали его к миру более яркому, чем тот, в котором жил он сам… Так было до тех пор, пока не потянулась цепочка событий: в поезде, в саду Санду Бугуша, за столиком пескарей. Непреодолимое искушение! И ложь, поначалу безобидная, мальчишеская, бескорыстная, суетная, позднее разрослась, дав побеги — все новые и новые подтасовки. Зыбучие пески, в которых он увяз сначала до лодыжек, потом по колени, по пояс, по горло. А так как отказаться от своих измышлений он уже не мог и они терзали его во сне и наяву, — в нем росла странная неприязнь к книгам Теофила Стериу, к миру Теофила Стериу и личности Теофила Стериу. Вот тогда-то он понял, почему грабители, обобрав жертву, безо всякой необходимости еще и убивают ее, изничтожая ее в исступлении, близком к безумию.
Все это время, которое он здесь прожил, его не оставляло ощущение, что Теофила Стериу он ограбил. Во сне это событие всякий раз являлось ему в виде последовательной смены картин.
Ночь. Купе скорого поезда. Юрашку и Стаматян направляются в вагон-ресторан. Теофил Стериу, мокрый от пота, клюет носом, развалившись в углу скамьи. А сам он, забившись в противоположный по диагонали угол, ждет, когда того окончательно сморит сон. И тогда крадучись приближается. Запускает руку спящему в карман и словно из бездонного мешка вытаскивает рукопись за рукописью — одна, две, три, десять. «Пардон?» — сонно пробормотал Теофил Стериу. И чуть пошевелился. Разомкнул веки, повернулся, устраиваясь поудобнее. И захрапел снова. А он готов уже кинуться на тучного колосса, задушить, размозжить ему череп. Ищет глазами какой-нибудь предмет потяжелее. Рукоятку, медную ручку… Все, что угодно, лишь бы прикончить его, выволочь за дверь и вышвырнуть из вагона на рельсы… Но каждую ночь, когда он вот-вот убьет его, в самый последний момент слышатся приближающиеся шаги по коридору и голоса Юрашку и Стаматяна. И тут он просыпался с прилипшими к вискам волосами. Боясь, что заснет и вновь увидит этот чудовищный сон. И тем не менее наяву он совершал это убийство без всяких угрызений совести. Разумеется, по-иному. Но не менее подло.
Чем, как не убийством было это неистовое желание вырвать из своего сердца и памяти все, что было связано с именем Теофила Стериу? Все: книги, героев, описания природы, страницы, трогавшие его в свое время, фауну и флору этих романов — все, все, все!.. За десять месяцев он не прочел ни одной его книги. О нем, об этих книгах, о своей дружбе с Теофилом Стериу упоминал без тени искренности, лицемерно и трусливо, словно преступник, который придумал себе алиби и постоянно заговаривает о нем, чтобы нужный образ отпечатался в сознании окружающих. И конечно, преступники должны именно так ненавидеть свою жертву, потому что она является мучить их во сне, потому что, услышав невзначай ее имя, они вздрагивают от испуга, унимая дрожь в подгибающихся коленях!
Но теперь все кончилось. Судя по чувству облегчения и прощенной вины, которые он испытал в первый момент, пробежав заголовок некролога, — примирение с самим собой состоялось! И это — тоже свобода. Душа Теофила Стериу, расставшись с его огромным бесформенным телом, витает теперь в тех мирах, где все так ясно и так легко прощать. Он попросил у него прощения! И получил его, если судить по возрожденной простоте, полноте и чистоте чувства, с каким он возвращается к его книгам, заново обретая его, обретая самого себя.