— Нет, мадам Тимофтеску. Я сама ее ищу. Сама хотела бы узнать ее адрес. Но не с той целью, с какой вы или налоговый инспектор. А чтобы передать ей добрую весть.

— Насчет денег? — заинтересовалась старуха.

— Насчет денег и кое-чего еще, что для нее дороже денег.

— Вот и еще одна такая! — воскликнула мадам Тимофтеску, в изумлении поднося руку к беззубому рту. — Я думаю… Чего тут волынку тянуть! Я составлю счет на две тысячи лей. А вы пришлете мне вторую тысячу, и дело с концом. Получите расписку! Костикэ составит, а я подпишу, то есть палец приложу, потому как, по правде сказать, в грамоте не сильна… Жития святых еще могу читать… А уж писать — где там! Но расписку по всем правилам на две тысячи лей вы получите.

— Нет, бабушка, пардон — мадам Тимофтеску. Расписка мне не нужна. А сумма пускай остается, как оценили: две тысячи пятьсот.

— Еще одна! — продолжала изумляться крючконосая старуха в черной шали, зажав деньги в скрюченных пальцах скряги. — Можно сказать, на дороге нашла… Возьму отсюда сто лей на поминовение Аргиру, спаси господи его душу… Как же звать-то вас, милая сударыня?

— Это не имеет никакого значения… Счастливо оставаться, мадам Тимофтеску!.. И не ругайте больше Исабелу!

— Да не ругаю я ее, госпожа!.. Просто поплакалась вам об своем кровном. Теперь вроде как плакаться нечего, и, по правде сказать, мне уж и жалко ее, где-то она сейчас с тремя ребятишками на шее.

До ворот вместо старика Дуламэ Адину провожала крючконосая кумушка в черном платке.

Извозчик взмахнул кнутом.

Повернулся на козлах:

— А я тут уже бывал с вами, госпожа. Подвозил года два назад.

— Хорошо-хорошо. Погоняй быстрее. Больше тебе сюда не ездить.