— Бабушка, прошу вас… Прошу вас…
Адина Бугуш отняла руку от двери и искала, за что бы ухватиться.
Все плыло у нее перед глазами. Крючконосая кумушка с синими деснами. Дверь, на которую инспектор хотел прилепить красное уведомление. Косяк, за который она ухватилась.
Она опустилась на перила галереи. Поближе к столбу, обхватив его рукой.
— Бабушка, прошу вас, объясните мне. Где все люди из этого дома? Куда они делись?
— А что, она и вам задолжала, дорогая госпожа?.. — пожелала наперед разузнать кумушка, по-прежнему загораживая дверь.
— Нет, бабушка, об этом и речи нет… Я просто хочу узнать, где сейчас Исабела. Что с ней случилось? Она моя подруга.
Кумушка в сердцах раздавила носком туфли какую-то весеннюю букашку, которая попалась ей на глаза. Тщательно обтерла подошву о порог и только после этого поглядела из-под черной шали на просительницу.
— Стало быть, вы ее подруга?.. Поздненько же вы спохватились! Случиться-то ничего не случилось… А только была ваша подруга — и нету ее.
— Не поняла, бабушка, простите. Не поняла!.. — умоляюще повторяла Адина.
— А вы потерпите чуток — и поймете. Перво-наперво, дом этот мой, вот так. Я мать Тимофтеску, архивариуса префектуры. Костикэ Тимофтеску. Звать меня Алексия Тимофтеску… Алексия — это по имени Александра, потому как родилась я тридцатого августа, на двенадцатое воскресенье после троицы, в день святых мучеников Александра, Иона и Павла, так что имя мне дали по дню рождения. Стало быть, дом этот моя собственность… А теперь взгляните и подивитесь, в каком он виде после мадамы Исавелы, вашей подруги!
Адина Бугуш взглянула, но не удивилась. Ей стало грустно.
Еще видны были следы наводнения. Вода залила галерею на ладонь выше пола. На изгородь нанесло песку. От курятника остались столбы да крыша.
— Ну как, сударыня? — снова заговорила Алексия Тимофтеску после затянувшегося молчания. — Вот что бывает, когда сдаешь дом нищим!.. Года три тому назад заявляется мадам Исавела ко мне и просит сдать ей дом внаймы. Узнала, что женщина я одинокая, вдовая, мой Аргир отдал богу душу девятнадцатого сентября, на святого великомученика Трофима в аккурат девять лет исполнится. Ну, въехала она и полгода честно платит за дом наличными, ничего не скажу! Грех жаловаться. Ну, коли так — перебираюсь я к моему сынку, Костикэ, потому как есть у него еще комнатка возле кухни… И об ней не тревожусь. Мне с внуками забот хватает, их пять душ, и младшенькому одиннадцатого мая на святого мученика Мокия как раз шесть лет исполняется. А тогда ему еще и трех не было… Вот, думаю, и им от меня польза! Хоть присмотрю за ними, когда Марица из дому отлучится. Марицей сноху мою зовут, дочь Павелеску из суда, — может, слыхали? Высокий такой, горбатый, шея длинная, люди его Верблюдом прозвали!.. Так вот, когда сестра моя от такой прорвы ребятишек передышку взяла, стала я за ними присматривать, — носочки им вязала, рукавички, фуфаечки… А из тех денег, что за дом получаю, скоплю, думаю, себе на погребенье и на поминки, потому как помри я — никто на себя заботы не возьмет, даже собственные дети, родная плоть… Только о том и мысли, как бы тебя поскорей на кладбище свезти… А из этих денег я на могиле Аргира, покойника, даже мраморный крест, как положено, успела поставить, можете поглядеть, как на кладбище будете, есть на что посмотреть!.. Могу сказать, другого такого поблизости нету. Семь тысяч лей заплатила и не жалею: стоит того!
— Мадам Тимофтеску, прошу вас… Расскажите теперь, пожалуйста, об Исабеле… — простонала Адина.
— Расскажу, расскажу, не бойся! Уже скоро. И сама вижу, задерживаю тебя, ты ведь на пролетке приехала и придется тебе за мои рассказы извозчику платить… Так вот, сдала я дом госпоже Исавеле… Ладно! Первые полгода вовремя платит. За другой срок задержала на месяц. Но через месяц уплатила, ничего не скажу… В третий срок на два месяца задержала… А дальше так и пошло, каждый раз за месяц недодаст. Так что за три года шесть месяцев и набежало. Выходит, стало быть, на полгода плату задержала. Про дом уж не говорю, в какой разор пришел! Да и кому ремонтировать? Кто в забор гвоздь вколотит? Кто дверь подгонит? Кто столб у навеса выправит? Да еще печку поставит?.. А крыша в дождь текла так, что она лохань посреди комнаты ставила, сама видела… Теперь, стало быть, коли в нашем городе живете, то и сами знаете, — в марте месяце одиннадцатого числа, на святого патриарха Софрония, разливается эта сумасшедшая Свинюшка и разносит все в щепы. Каждый год такое учиняет, но на этот раз сама себя превзошла!.. Бегу поскорей глянуть, что тут посодеялось… Вода только-только сошла. И что же видят во дворе мои глазыньки?.. Телегу, а на ней узлы сударыни Исавелы нагружены!.. «Что стряслось? — спрашиваю. — Что тут такое?» — «А что мне делать, — отвечает ваша подруга Исавела. — Хватит с меня этого города! — говорит. — Уезжаю… Еду куда глаза глядят…» — «Постойте, — говорю, — милая барышня, так дело не пойдет!.. А где мои деньги? Вы за шесть месяцев задолжали…» Ничего не скажу! Достает кошелек, отсчитывает. И говорит: «Я как раз собиралась вам заплатить перед тем, как на станцию ехать… Хотела уплатить и отдать ключи…» — «А как же с ремонтом? — спрашиваю. — Разве я такой вам сдавала дом? Хорошо, хорошо! Ключи вы вернули!.. Но съемщик должен и дом сдать, по инвентарю…» Тут она пожимает плечами… Говорит: «Послушайте, мадам Тимофтеску, — или госпожа Алексия, уже не помню точно, — берите из этих вещей все, что пожелаете и сколько пожелаете в уплату за ущерб…» И в слезы, притворщица! Ладно уж… Взяла и меня тут жалость. Эх, чего там! Остаюсь на весь день. Передаю Костикэ и Марице, чтобы не ждали меня. Остаюсь помочь ей. Погружаю все ее тряпье. Сажаю в пролетку детишек. И едет она на вокзал… Узлы в багаж, детей на поезд!.. Тогда я ее пожалела… А теперь нет, госпожа! Нет! Потому как только потом сообразила, в каком разоре и стены, и крыша и сколько тут всего придется ремонтировать. Дом ровно кто зубами изгрыз… Да вдобавок оставила мне этого старого барбоса, который выл ночи напролет, глаз не сомкнуть… Пока в один прекрасный день не сбежал и он куда глаза глядят…
— Но куда они уехали? Куда брали билет?.. Она вам ничего не говорила? До какого города? Адреса не оставила?..
Мадам Тимофтеску, вновь обнажив синие десны, снисходительно захихикала над таким наивным вопросом.
— Дура она, что ли, адрес оставлять… А ну как я раздумаю, как вот теперь, да и пущусь за ней следом требовать возмещения, как мне Павелеску советовал? Для этого, что ли, адрес оставлять? А если его налоговый инспектор узнает да бумагу из управления в управление пошлет, чтобы ее вещички с молотка пустили? Для этого, что ли, адрес оставлять? Не такая уж она была дура. То ли дело — садишься в поезд! Поезд следов не оставляет! Страна велика и широка…
— И сколько она вам должна, мадам Тимофтеску? — поднялась Адина с перил веранды. — Вы подсчитали, на какую сумму убыток?
— Как не подсчитать, дорогая госпожа! Пришел Костикэ и все оценил. Говорит: «Коли когда-нибудь на ее след нападешь, подавай в суд. Тестюшка проведет дело по всей форме…» Тесть-то его, Павелеску, значит, в суде состоит…
— Ну, и во сколько он оценил ущерб?..
— Две тысячи и пятьсот лей, дорогая госпожа! Это если все по доброй воле. А на суде, чтоб свое получить, пять тысяч требуй. Это уж известно! Мне и Павелеску советовал…
Адина Бугуш порылась в сумочке. Столько денег при ней не оказалось.
Она вынула, сколько было, — чтобы сосчитать. Положила на перила письмо — никому теперь не нужное письмо Теофила Стериу. Слишком поздно он написал, и письмо пришло слишком поздно.
— Послушайте, мадам Тимофтеску. У меня с собой только тысяча сто лей… Пожалуйста, вот вам тысяча. Я была должна Исабеле гораздо большую сумму… И плачу за нее. А после обеда пришлю остальное…
Старуха мгновение колебалась:
— А вы не обидитесь, если я у вас спрошу, дорогая госпожа?
— Нет. Говорите!
— Не сама ли она вас часом и прислала, — барышня Исавела, значит? Может, вы только хотели у меня разузнать да послушать, что про нее люди говорят? Может, она вам написала и прислала вас, чтобы дело миром уладить?