Наконец «эта женщина» открыла дверь. Крашеные волосы накручены на папильотки, рыхлое морщинистое лицо густо покрыто румянами.

— Какой сюрприз! — воскликнула она надтреснутым, грубым и неприятным голосом. — Это вы, мадам Адина? А я думала, вы о нас совсем позабыли! Прошу, входите, мадам Адина.

Она на миг задержалась в дверях, — кликнуть щенка:

— Ну-ка, Бижуликэ! Ну-ка, иди к маме… Будет с тебя.

Чихая и отряхивая с лап снег, Бижуликэ прошмыгнул между ног в прихожую.

— Боюсь, как бы не зазяб малышка! — пояснила толстая накрашенная старуха. — Всю прошлую неделю с ним промучилась. Хворал он у меня, мадам Адина, как человек хворал, ну, прямо, как человек. Ведь верно, красавчик ты мой?

Красавчик Бижуликэ, поняв, что речь о нем, принялся скакать и вилять кончиком хвоста.

— А как чувствует себя дядюшка Скарлат? — спросила Адина Бугуш, понизив голос, чтобы ее тревожный тон не дошел до ушей больного.

— Эх! — ответила хозяйка Бижуликэ, не обременяя себя излишними предосторожностями и даже как будто нарочно повышая голос, чтобы больной услышал. — Должна же была когда-то сказаться та беспутная жизнь, которую он вел! Однако, — заметила она, — могу сказать, что уже с недельку, как ему полегчало. Ему-то полегчало, да тут новая напасть: заболел бедняжка Бижуликэ!

— Мы не разбудим его? Вдруг он спит? — продолжала Адина тем же тревожным шепотом.

— Ха-ха! Не смешите меня, мадам Адина.

И накрашенная женщина в самом деле расхохоталась так, что отвислый живот ее заходил ходуном. Продолжая хохотать, она помогла Адине повесить на крючок шубку.

— Ей-богу, вы меня насмешили! Ну кто может сказать, спит он или нет? Иной раз думаешь, спит, а он вдруг заговорит, тогда и поймешь, что проснулся. А другой раз говоришь с ним, говоришь, а он, оказывается, заснул. Дней пять, как начал с постели подниматься… Несколько шагов сделать может, только всегда за стол, за стену или за стул держится. Теперь я его в кресло усадила среди его панорам. Говорит, когда на них смотрит, у него жизни прибавляется! Все безумства свои вспоминает, какой был непутевый да отчаянный.

— К нему можно?

— Он пока еще не министр, чтобы ему визитной карточкой о приходе докладываться.

Когда они вошли, Бижуликэ прошмыгнул вперед, вспрыгнул на колени к сидевшему в кресле больному, положил лапы ему на грудь и выразил удовольствие от встречи, лизнув его в лицо длинным розовым языком.

Робко поглядывая на женщину в папильотках, Скарлат Бугуш попытался уклониться от этого изъявления собачьих чувств — со всей подобающей деликатностью, чтобы не прогневать хозяйки. Бижуликэ, не слезая с колен, повернулся мордой к гостье; хвост его хлестал больного по носу, но тот терпел.

— Ну-ка слезай, Бижуликэ! — приказала хозяйка. — Не хватало тебе еще и его болезнями заразиться. Слезай, говорю!

Противный избалованный щенок спрыгнул на пол.

Только теперь лицо Скарлата Бугуша посветлело; он, верно, сообразил, кто к нему пришел.

— Это ты, Адина? — спросил он. — Здесь так темно, что против света я тебя и не узнал.

Адина нагнулась и поцеловала его в свежевыбритую щеку.

Старик взял ее холодную руку в свои и крепко сжал. Наверное, это пожатие означало мольбу, мольбу и благодарность. Он благодарил ее за приход и молил остаться подольше.

— Так, значит, ты встал с постели, дядюшка? — порадовалась Адина. — Теперь тебе надо бы поскорее начать ходить.

— Встать-то встал… — промолвил Скарлат Бугуш с грустной улыбкой, — учусь: ножками, ножками!.. Со вчерашнего дня есть успехи.

— Да уж! — вмешался в разговор низкий хриплый голос. — Вот и мне тоже своими успехами хвастает! Лучше бы сказал, что бы с ним сталось, если бы не мои заботы…

Взгляд Скарлата Бугуша, устремленный через окно на улицу, стал вдруг незрячим. Адина Бугуш была убеждена в этом, потому что глаза у него сделались точь-в-точь, как у слепого перед церковью Святых Князей.

— Вот-вот, уставится так и сидит, тут уж не разговоришься!.. — пожаловалась подруга Скарлата Бугуша. — Теперь с ним хоть говори, хоть нет. Все равно что мертвый.

Адина пододвинула к себе табуретку (старую добрую свою знакомую) и, присев у ног больного, прислонилась виском к его коленям, укутанным клетчатым пледом.

— Ну, я вас оставлю… — объявила хозяйка Бижуликэ. — Он пускай себе спит с открытыми глазами, а уж вы, мадам Адина, за ним присмотрите. Пойду приготовлю варенье и чашечку кофе… Пойдем с мамочкой, Бижуликэ!

Адина Бугуш с облегчением вздохнула.

Она подняла голову от колен, укрытых клетчатым пледом, и долго глядела снизу вверх на лицо человека, который, казалось, ничего уже не видит, не слышит, не чувствует. Он вовсе не показался ей таким уж безнадежным, этот дядюшка Скарлат. Судя по лицу — нет! Сухощавое и костистое, каким оно было всегда, с глубокими застарелыми шрамами — один над бровью, другой — наискосок через левую щеку. Рубцы не портили его лица. Наоборот, свидетельствовали о его храбрости, словно боевой послужной список ветерана.

Она знала историю каждого шрама. И этих двух, и на руке, и негнущегося пальца, и тех рубцов, что скрывались под полотняным халатом — от удара кинжалом на спине и от пуль на груди.

Каждый из них напоминал о каком-нибудь событии, далеком и давнем, — своеобразные сувениры, привезенные Скарлатом Бугушем от антиподов — из Южной Африки, с Тибетского плоскогорья, из джунглей Бразилии.

А сам он сидит здесь, в кресле, сложив на коленях руки, — благонравный, послушный старичок, а кругом все стены увешаны трофеями: копья, щиты, шкуры пантер, рога северных оленей, слоновые бивни, малайские ножи, стрелы с отравленными наконечниками… У старика была пышная, седая шевелюра, тонкое лицо, выдубленное и обожженное всеми ветрами, какие только есть на свете — пассатами, сирокко и свистящими вихрями Судана; лицо это сегодня казалось, пожалуй, несколько моложе обычного, вероятно, благодаря бритве цирюльника. Старик сидел не двигаясь, он боялся этой отвратительной толстой и набеленной бабы с крашеными волосами в бумажных папильотках!

Из-за этой женщины, тридцать восемь лет назад, он дал пощечину полковнику, и уже потом разгорелся сыр-бор из-за солдата, простого новобранца, несправедливо наказанного. Из-за нее он угодил в тюрьму, из-за нее отправился бродить по свету. А она, провинциальная кафешантанная певичка, тем временем переходила из рук в руки: от полковника к капитану, от коммивояжера к взводному сержанту, — одному, другому, — всех уже не вспомнила бы и она сама. Возвратившись из своих дальних странствий, Скарлат Бугуш подобрал ее, — нищая старуха, она все еще продолжала заниматься прежним ремеслом за счет других, помоложе, устраивая свидания, завлекая девушек и снимая для них комнаты на ночь или на время. Он подобрал ее, и вот так в доме появилась хозяйка. Он ни разу не пожаловался Адине, ничего ей не говорил; не стал даже объяснять, зачем разыскал ее и почему терпит ее тиранство. Может, быть, там, на краю света, он любил ее ту, тогдашнюю? И вернулся только затем, чтобы ее отыскать? Но осталось ли в этой уродине хоть что-нибудь от той, прежней?

Дядюшка Скарлат об этом молчит. И только в долгом пожатии руки, когда он без слов благодарит Адину за посещение или удерживает, чтоб посидела еще, заключается, быть может, вся его повесть…

Адина Бугуш обвела взглядом стены, увешанные шкурами и оружием.

Она знала историю каждого кинжала, каждого охотничьего трофея. Лишь о своей собственной истории он неизменно молчал. Скрывал ее и, верно, собирался унести с собой в могилу…

Вот это шелк batik, в который одеваются яванские женщины. А там — малайский krig, грозное оружие в руках туземца, находящегося в припадке человекоубийственного безумия, которое там зовут амок. Эту шкуру он привез с Аляски! И оттуда же — две засевшие в груди пули, выпущенные одним метисом в споре из-за двух мер золота, проигранных в карты… И вот теперь он здесь и учится ходить ножками!

Адина вздрогнула.

Иссохшая рука, та самая, с парализованным пальцем, нежно погладила ей волосы на виске.

— Это ты, Адина? — спросил Скарлат Бугуш. — Я и позабыл, что ты пришла… Я, Адина, теперь много чего забываю.

— Это ничего, дядя Скарлат… Тут нечему удивляться!.. Полгода болезни без следа не проходят. Зато теперь ты уж выздоравливаешь, и чем дальше, тем дело пойдет быстрее…