— Тяжело мне, Костя, что-то…

Костик в шутку заговорил о судьбе-злодейке, но Муся была сама не своя; он заметил это, посерьезнел и доверительно сказал, что у него есть четкая линия; пусть она на глядит так хмуро, все будет хорошо… Муся верила и не верила ему, все было туманно и неопределенно, однако ей хотелось верить, и казалось, она слышала в его голосе искренние нотки. К тому же она вспомнила Нечипора, это успокоило ее — он человек надежный, похоже, и он намекал, что сплавит обоих в лес…

Нечипор, увидев, как Муся и Костик возвращались с реки, за обедом обронил:

— Нынче и малолетки свадьбы играют… — Он хотел добавить, что горемычные свадьбы эти — единственное спасение от неметчины, да удержался, подумал, что и для Муси это обернется благом, если парень — даст бог — за ум возьмется.

Муся не знала, состоялся ли у Нечипора с Костиком разговор на эту тему, но через два дня Костик сделал предложение, и начались приготовления к свадьбе. По настоянию жены Нечипор повез Мусю в местечко. «Лент наберете, того-сего…» — наставляла старуха. Нечипор за весь путь не обмолвился словом, даже когда меринок резко свернул в знакомый Кривой проулок. Муся пугливо сжалась, ей мнилось, что она на кладбище: в начале проулка возвышалась горка угля на бывшем подворье кузнеца Хмурого — как заброшенная могила, за ним чернело погорелище Захара Платоновича, а напротив — портного Зямы. Нечипор скосился на дом батюшки Федора с крестами на ставнях.

— Близко церковь, да далеко от бога!

На базаре к их возу подскочила Груня, обняла Мусю, застрекотала, и Нечипор остановил буланого прямо посреди площади. Груня, снизив голос, поведала, как немцы да полицаи возят людей на расстрел и палят хаты; поводив глазами, намекнула о партизанах и, лишь выложив новости, спросила, зачем здесь Муся. Мусе ничего не оставалось как сообщить о близкой свадьбе. Груня поинтересовалась, не Вадима ли посадят в шаферы. Это был больной вопрос. Муся сознавала, что Вадим неприятный тип, но смирилась: его не обойдешь… К горлу у Муси подступила тошнота, ей чудилось, что она вся в паутине.

— Чужие дела судить все горазды! — вырвалось у нее.

— Тяжко, Мусечка… — Груня сочувственно вздохнула. — А тут, слыхать, объявился Женька… Евгений живой… Вот это хлопец!

Женский разговор принимал не тот уклон, Нечипор потянул вожжи, но Груня досказывала: — А про батечку про ихнего, про Владимира Богдановича, не слыхать…

В этот вечер бабка Авдотья долго не ложилась, раза три проверяла затемнение на окнах, и это не укрылось от Груни. Дела в доме, по нынешним бесхозным временам, когда не держали ни скотины, ни птицы, давно были переделаны, младенец сопел в дудочку, они обсудили предстоящую Мусину свадьбу, и можно было отходить ко сну. Бабка задула каганец, однако ворочалась в постели, тревожилась; ее озабоченность передалась Груне, она тоже не могла глаз сомкнуть, но в отличие от бабки лежала тихо и в полночь дождалась — услышала постук в окно. Бабка в потемках метнулась через комнату, отворила дверь и впустила полуночника.

— Здравствуй, Авдотья! — произнес густой голос, и Груня безошибочно признала Рымаря.

Вот оно что! Груня и раньше подозревала, что по ночам к бабке забредал кто-то, но терялась в догадках: неужто старая на склоне лет скакала в гречку? Увидеть или прослышать что-либо никак не удавалось, а тут… Груня едва не сорвалась с лежанки, однако пересилила искус, затаилась; Тем временем у Авдотьи с Рымарем шла по виду шутливая балачка. «И что тебя, старого, по ночам черти мордуют?» — выпытывала Авдотья, переходя на сиплый старушечий бас. «Тс-с», — удерживал ее Рымарь, но хитрая бабка почувствовала, что Груня не спит, и обратилась к ней:

— Засвети, девка…

При каганце Рымарь быстро закончил свой разговор с Авдотьей, старуха перечислила ему что-то и перекрестила лоб. Ни единого словечка не было сказано о партизанах, однако Груня поняла, что не за здорово живешь рисковал Рымарь, посещение было связано с его многотрудными делами в отряде. По упомянутым именам Вадима и Котьки Груня догадалась, что старуха осведомила партизанского командира о предстоящей свадьбе. Рымарь разглядывал на стене ходики, затем повернулся к Груне:

— Как оно… как обретаешься, молодка? Не добрались еще до тебя?

— Кому я нужна…

— Найдутся кому, Владимир в армии!

Груня постоянно крутилась на базаре, приторговывала с бабкиного огорода. На базаре она виделась с Нечипором, который навещал местечко по своим хлопотным делам и каждый раз заворачивал к коновязи, ставил возок и будто невзначай встречал Груню. Груня незаметно втянулась в партизанские дела, и эта опасная работа целиком захватила ее. День и ночь в округе бухало, партизаны трясли немецкие гарнизоны по ближним селам, рвали мосты и склады, хватали полицаев и на днях даже заполонили Нечипора… Связанного, с заткнутым ртом, отбили его на дороге полицаи, под которых расчетливо подставились партизаны; другого пути укрепить шаткое положение вишенского старосты Рымарь не нашел, пришлось Нечипору перенести несколько неприятных и опасных минут.

Базар был не людный, но Груня не сомневалась — арбузы она продаст.

— Сколько за кавун? — Нечипор давил арбуз, подносил его к уху, слушал хруст.

— Цена известная, дядьку… Пробуйте… — тянула Груня, надрезая полосатый арбуз и пережидая, покуда отойдут германцы. Но те, вражьи дети, как назло, довольные покупкой, не спешили; это были едущие к фронту солдаты в застегнутых до последней пуговки френчах.

Нечипору нельзя было задерживаться беспричинно возле Груни, на виду, и он продолжал ленивый разговор.

— Дома попробую… Гауляйтера ждем в гости, подарок нужен!

— Будет ему подарок…

— Вечером пожалует. На свадьбу.

Груня понимала — требуется передать Рымарю все это. Скорей бы подвалил кто из отрядных связников. Она потянула концы платка, заиграла, повела очами налево-направо; знала — за ней следят и поймут знак.

— С Мусей не знаю как… — сказал Нечипор, доставая из кармана кошель.

Груня кивнула, она слышала, что Мусю невзлюбили односельчане — из-за Костика, он многим успел насолить в Вишенках, — но присоветовать ничего не могла.

Приехав домой, Нечипор распряг, выкатил из брички арбуз и вошел в хату. Муся с веником крутилась возле припечка, Нечипор молча переступил мусор и промаршировал в горницу. В душе он надеялся, что гауляйтер не доберется до Вишенок — по дороге его благополучно перехватят люди Рымаря — и лакомый гостинец достанется Мусе. Всю дорогу Нечипор думал о ней, понимал, что настоящая для нее опасность вовсе не односельчане, тут Нечипор мог повернуть по-своему; главное — гауляйтер, который зачастил в Вишенки, опять же не без подсказки здешних полицаев, и никакие старушечьи наряды, никакая маскировка не спасали Мусю. Нечипор не рад был, что затеял свадьбу: ни Костику, ни Мусе она не облегчит жизнь…

— Доченька, где баба?

Муся бросила веник, двумя руками подхорошила косынку и выпорхнула во двор. Она знала, что старушка отправилась к соседке, с извечными своими сомнениями и заботами, и если ее не кликнуть — засидится. Откинув нависшие над стежкой головы подсолнухов, Муся вприпрыжку подалась к перелазу и через минуту вскочила в соседскую хату.

— Добрый день, — выдохнула она.

Ей никто не ответил. В кухне кроме старостихи и соседки горбилась на топчане сварливая и острая на язык бабка Федосья. Она оглядела Мусю, ласковенько спросила:

— А что наворковал твой любый? Скоро побежит Гитлэр? — И уже не к ней, к старухам: — Добрый казак Константин, ему бы со свадьбы да в сечу… — Федосья истово закрестилась.

Смущенная Муся зарделась, ее сбил искренний голос Федосьи.

— Молчит Костя, — вырвалось у Муси, и она тут же отметила, как недобро зыркнула бабка.

— Гарный хлопец, — все еще сдержанно говорила Федосья, — молодец… с гусаками воевать.

— Дался вам тот гусак! — вспыхнула Муся, уже явственно ощущая, куда покатился разговор. Она понимала, что пора прощаться, однако ноги не слушались ее, она стояла перед Федосьей как перед судьей. И бабка, сознавая свой верх, говорила медленно и негромко.

— Гусак, родимая… Навел в наших местах порядок…

— И навел! — выкрикнула Муся, притопнув ногой.