Драко прокричал что-то (он и сам не понял, что именно) и рванул вперед, падая на колени у самого обрыва.

Старые легенды, основанные частично на мифах, а частично на реальных историях, подобно калейдоскопу замельтешили в его голове. Он вычленил одну из них и вцепился в нее, одновременно цепляясь за руку Грейнджер, дергая ее на себя.

«В Черном озере водятся не только русалки. Говорят, что нечисть, обитающая там, не любит, когда в их владения приходят без приглашения…»

Ни одной лишней секунды, иначе может быть поздно.

Ни одной сраной секунды.

Гермиона даже не успела испугаться. Ледяная вода на секунду проглотила ее, но почти сразу же она снова оказалась на поверхности. В одно моргание.

Толчок – и вот она падает, тьма смыкается над ее головой. Рывок – и чья-то рука вытаскивает ее, и все, что она может – кашлять, потому что вода везде – в горле, в носу, в глазах.

Она села на землю и согнулась пополам, выплевывая горькую воду. Чужая ладонь продолжала сжимать ее руку – так крепко, что у нее онемели пальцы.

Гермиона прокашлялась и повернулась, поднимая взгляд.

Она, падая, мозг повредила, не иначе, но прямо перед ней на коленях сидел Малфой.

– Живая? – его слова прозвучали грубо, но за этим простым, холодно произнесенным словом словно пряталось кое-что. Испуг? Или какая-то извращенная форма заботы. Гермиона не могла определить. Но прямо сейчас его глаза казались не льдисто-пепельными, как в любой другой день, а светлыми, почти прозрачными, ярко горящими на фоне стремительно чернеющего неба.

– Да, – кивнула она.

Пэнси рассмеялась – громко, заливисто. Ее пьяный смех прозвучал, как раскат грома, и Гермиона зажмурилась, не в силах выдержать этого.

– И принц спасает принцессу…

Ей так захотелось к Гарри. Обнять его, уткнуться носом в худое плечо или в растрепанные черные волосы. Вдохнуть запах тыквенного пирога и смородинового чая. Услышать «ты в порядке, Гермиона, ты не сходишь с ума, с тобой все хорошо». Но Гарри не было рядом, как и Рона, и Джинни, и кого-либо еще, кого угодно, кому не было бы плевать. Она была одна, а Пэнси продолжала говорить эти вещи, от которых становилось смешно и страшно одновременно. И это все еще было похоже на замкнутый круг: с ней что-то происходило, происходили вещи, которые вводили ее в ступор и впрыскивали сомнения в ее кровь, но у нее не было возможности сказать об этом кому-то, потому что она пропала бы. Если бы призналась, если бы сказала хоть слово… Пропала бы, иначе никак.

Ей бы тоже хотелось вот так вот расхохотаться, потому что это было единственным верным решением сейчас. Расхохотаться, сложиться пополам в истерике – неплохо, так ведь? Что еще делать? Не реветь же. Подумаешь, скинули в воду, подумаешь, могла захлебнуться, стать чьим-то ужином или пропасть навеки, потому что Чёрное озеро было не только волшебным водоемом, но и порталом в Бог весть какие места. Она где-то читала…

Малфой встал и посмотрел на Пэнси с нескрываемой злостью. Гермиона все еще продолжала чувствовать противный вязкий привкус тины на своем языке, вся ее одежда была мокрой и прилипала к телу.

– Иди в замок, – отчеканил Малфой, и Пэнси поменялась в лице.

– Никуда я не пойду.

– Ослушаешься, и можешь ко мне больше вообще не подходить, поняла?

Гермиона поймала взгляд Паркинсон на своем лице. Она смотрела с отвращением, ненавистью и какой-то тоскливой серой обидой, и Гермиона не понимала, почему так, ведь она ничего не сделала.

– Ладно, – Пэнси скрипнула зубами и развернулась. Слезы снова потекли по ее щекам.

– Стой, – Малфой протянул руку. – Отдай свою палочку. Завтра верну.

Паркинсон фыркнула.

– Да пошел ты.

– Давай сюда.

– Что в ней такого?! – Пэнси закричала, и это было плохо, очень плохо, потому что на ее крик могли прийти люди, а Гермиона меньше всего на свете хотела сейчас попадаться кому-то на глаза. Она встала, пошатываясь. В голове зашумело, но она сделала попытку заговорить:

– Пэнси, ты ошибаешься…

– Серая бледная поганая мышь, – зло выдавила Паркинсон, отдала Малфою палочку и наконец ушла.

Гермиона почувствовала облегчение.

Весь вечер гриффиндорка смотрела, как она напивается, и пыталась понять, почему не чувствовала к ней ничего, кроме жалости. А вот теперь Паркинсон толкнула ее в воду. Насколько жестокой нужно быть, чтобы такое сделать? Или влюбленной?

Малфой стоял прямо перед ней, его прямая спина казалась сейчас натянутой струной. Казалось, что, коснись она его плеча ладонью, и он взорвется нафиг. Разлетится на тысячи осколков.

– Ты меня спас, – тихо произнесла она. Он вздрогнул, но не повернулся к ней. Наверное, было противно.

– Это не ради тебя.

– Знаю, – Гермиона потерла мокрые ладони друг о друга. – Все равно, я…

– Собираешься распинаться в благодарностях?! – он повернул голову и выбил кислород из ее легких своим тяжелым взглядом. – Иди ты в жопу, поняла? Это было не ради тебя.

Не ради тебя.

Не ради тебя.

Казалось, что он готов был повторить это сотню раз, словно сам хотел, словно это было единственным способом в это поверить.

Гермиона решила, что больше не может молчать. Наверное, завтра она возненавидит себя за эти слова, но прямо сейчас захотелось сказать ему. Просто сказать…

– Давай начистоту, Малфой. Между нами что-то происходит.

Он рассмеялся, все еще стоя к ней спиной.

– О, правда что ли?

Гермиона обняла себя руками. Ее все еще знобило, мокрая рубашка противно липла к телу, но сильнее всего ей хотелось сейчас разодрать на клочки его спокойствие. Пусть он отрицает все – она этого делать не собирается. Плюнула в спину:

– Даже Метка Волан-де-Морта не исправит тот факт, что ты – трус, который не может самому себе признаться в своих желаниях.

Она вскрикнула от того, как быстро он оказался рядом. Серые глаза сверкнули густой липкой злостью, и он сжал ее шею двумя руками так, словно собрался задушить. Губы вытянулись в полоску.

– Думаешь, что все знаешь, Грейнджер?

Она обхватила его руки своими. Несмотря на то, что на улице было холодно, его пальцы в сравнении с ее были теплыми, почти горячими.

– Собираешься отрицать это? Скажешь, что у тебя нет Метки?

– Ты все еще думаешь, что сможешь заставить меня признаться? Ты глупая. Такая глупая, что мне смешно.

Его руки на ее коже горели. Гермиона почувствовала, что его хватка ослабла, но он не отпускал ее, только смотрел на самое дно ее глаз, словно собирался утопить, и она бы плюнула ему в лицо за то, что он так уверен в себе, но у нее не выходило даже дышать нормально. Она тонула.

– Да ты вообще ни в чем не способен признаться.

– Лучше бы тебе молчать.

Зачем он был так близко? Зачем пах так вызывающе: костром, шоколадом, горько-крепким одеколоном и осенними листьями, присыпанными первым снегом? Зачем он так смотрел на нее, зачем трогал? Зачем он все это делал, если ничего не чувствовал, если сам себе после этого был противен?

– Давай, Малфой, – она, наверное, с ума сошла. Или жить устала, потому что провоцировала его прямо сейчас, как будто купила себе еще одну жизнь. – Уйди от ответа, как и всегда.

– Да, – когда он сказал это, его зубы скрипнули. Каждое слово было подобно мазку чернил на бумаге – черное, не выводимое. Он смотрел в ее глаза – высокий, разозленный, красивый, и неясно, чего в его взгляде было больше – ненависти или желания выговориться. – Что-то происходит. Хочешь знать, что?

Она кивнула, не в силах перебороть этот холод, что скреб кожу и внутренности. И если бы сейчас ее снова толкнули в воду или окунули в наполненный льдом бочонок, то не было бы так холодно, как от его взгляда.

– Я бы трахнул тебя, Грейнджер, – его голос стал хриплым, речь слегка торопливой, как будто он спешил сказать, не желая передумать. – Признаюсь, лето выдалось паршивым, я бы трахнул тебя, чтобы выпустить пар. Чтобы перестать плавать в грязи там, под ребрами, а искупаться здесь, – он отпустил одну руку и показал на свое тело, как бы уточняя. – Да, было бы грязно, но я бы вытерпел, – Гермиона почувствовала, как в горле заклокотала непроизнесенная злость. Каждое его слово било по лицу и по самолюбию, и она проглатывала их, как проглатывала в детстве невкусные лекарства, потому что сама виновата. Ходила по лужам – пей горькие лекарства. Задала Малфою вопрос. Слушай. – Ты бы орала подо мной. Лежала бы и вопила, и была бы сама себе противна, потому что, ты же у нас такая правильная. Хорошая девочка с отличными оценками. Я бы выебал тебя, а ты бы попросила добавки.