Она дернулась, вырываясь, Малфой вцепился в ее запястье и сжал его что есть сил.

– Нет уж, – прорычал прямо в ухо, обжег дыханием. – Слушай. Я бы кончил тебе на лицо. Моя сперма стекала бы с твоих ресниц. Ты бы слизывала ее языком со своего подбородка и губ. И стонала…

Его губы коснулись воздуха рядом с мочкой ее уха – невесомо, сладко. Она почувствовала, как приторно-влажный воздух сдавил виски и как чужие слова и прикосновения влили в вены дрожь и парализующее возбуждение.

Нет, Гермиона, только не это.

Только не слушай его, только не ведись.

Она отклонила голову, чтобы снова увидеть его лицо.

– Ты больной, – прошептала она.

Он смотрел, как шевелятся ее губы. Наверное, они были синими от холода и влажными от того, что она облизывала их один раз за другим. Пальцы на ее запястье сжались сильнее, вторая рука слизеринца легла на ее подбородок… Просто рывок, одно движение за руку и на себя.

– Не смей… – начала она, но он уже сминал ее губы своими – грубо и больно, словно хотел загрызть.

Привкус чужого безумия обжег язык. Гермиона надавила ладонью на его грудь, отталкивая. Малфой разорвал поцелуй так же резко, и его хохот разлетелся по воздуху.

Он как будто сходил с ума. Смеялся, не в силах устоять на месте – хохотал, сгибаясь пополам, смотрел то на нее, то в истыканное звездами ночное небо, рылся ладонями в своих волосах…

– Малфой.

– УМОЛКНИ!

Он посмотрел на нее и почти зарычал. Она готова была поклясться, что он загрызет ее прямо сейчас – замерзшую, грязную. Он дышал полной грудью, шум его дыхания перемалывал в труху все то здравое, что оставалось еще в Гермионе. Крошил в пыль уважение к себе, силу воли, гордость. На куски, лоскуты, в щепки.

Она всхлипнула. Господи, за что? А потом бросилась к нему и обхватила за шею, целуя. Он прохрипел что-то в ее губы и вцепился в мокрую ткань рубашки на ее талии, сдавил, прижал к себе, заломил так сильно, что она услышала скрип собственных позвонков.

Горячий язык толкнулся в ее рот, и она сдалась.

Она отхлещет себя по щекам, отдерет остатки души от пола – завтра, все это завтра. А сегодня только зарываться в его волосы и стонать, как не стонала никогда, даже когда оставалась наедине сама с собой и трогала себя между ног дрожащими от возбуждения пальцами.

Его губы сводили ее с ума, словно не он три минуты назад плевался этими губами в ее адрес – говорил грязь, поливал дерьмом, втаптывал в землю.

Она отстранилась, чтобы захватить немного воздуха ртом, но он зарычал – зарычал, как зверь – и буквально вжал ее в свое тело. Стало больно в груди. Это было так странно, дико и неправильно – желать погрузиться в него с головой и хотеть разреветься одновременно. От потребности, от собственной слабости, от того, что его язык творил с ее ртом, а губы – с губами. Она застонала, когда его руки скользнули вверх по ее спине. Одна ладонь застыла в районе шеи, а вторая запуталась в мокрых от воды волосах.

Ближе.

Сильнее.

Еще немного, еще чуть-чуть безумия, желания, еще немного...

Пожалуйста.

Ей так хотелось.

Казалось, что целоваться глубже уже невозможно, но с каждой секундой и выдохом он вылизывал ее рот все более страстно, напористо, несдержанно.

Она так отчаянно желала найти в себе силы и прекратить все это. Крик бессилия рвался из груди, но получались лишь стоны, лишь хрипы, лишь тихие, томные выдохи.

Слабая, глупая, дура, дура, ДУРА!

– Малфой, подожди, – только Бог знает, как ей удалось оторвать свои губы от его губ.

Он застыл, тяжело дыша. Он так дышал, что ей не хватило бы слов, чтобы описать это. Он так выглядел, что она готова была саму себя приговорить к смерти. Взъерошенные ее руками волосы, пульсирующие от поцелуев губы… Красивый, Боже. До смерти красивый.

Его ресницы дрожали, но он смотрел куда-то мимо ее лица. Она пыталась прочитать его эмоции – хоть одну, но он был словно запечатан. Белый, непробиваемый. Одна сплошная броня или стекло, сквозь которое невозможно ничего услышать.

– Ты дрожишь, – прошептал он.

Она посмотрела на свои руки, которые все еще крепко впивались в ткань колючего свитера на его плечах. Она дрожала, да. Ей было холодно. А вот он весь горел, словно только что взорвался огнем там, внутри, под фарфоровой кожей.

– Холодно…

Она опустила ресницы. Она чувствовала, как пар выходит из ее рта, но не могла открыть глаза, чтобы увидеть. Ладони Малфоя соскользнули с ее талии. Гермиона выдохнула чуть громче, чем хотела бы.

Стало так тихо.

Запретный лес, Черное озеро, Хогвартс, хижина Хагрида – все словно погрузилось в забвение. Даже совы не ухали, а остатки поленьев в костре у шатра уже перестали трещать.

Малфой зашевелился.

Гермиона открыла глаза и посмотрела на него. Он все еще стоял так близко, что пар из его рта смешивался с ее собственным паром, когда они синхронно вдыхали и выдыхали.

Он потянул свой свитер за воротник и снял его через голову. Гермиона испуганно заморгала, но не успела ничего сказать, когда он натянул колючую вещь на ее плечи. Помог пропихнуть руки в рукава.

Свитер оказался слишком длинным для нее, да и в плечах был велик, но благодаря ему стало так тепло, что ей захотелось потереться щекой о ткань и замурлыкать, подобно устроившемуся на подушке Живоглоту.

– Спасибо.

– Где Пэнси?

Он влетел в гостиную и в пять больших шагов добрался до лестницы, ведущей в общие спальни.

Блейз был единственным, кто все еще не спал. Он сидел в кресле и читал книгу, словно ночь после большой пьянки была единственным правильным для этого временем.

– Она спит. Что с тобой? – Увидев, куда направляется Драко, Забини вскочил: – Нет. Нет уж, Драко, ты не можешь приходить и трахать ее каждый раз, когда грязнокровка тебя заведет.

Малфой скинул чужую руку со своей руки.

– Ты какого хуя несешь?

В горле что-то мешалось, и хуже всего то, что это не было злостью.

Всегда было. В прошлый раз и в позапрошлый. Поцеловал грязнокровку – от злости выиграл игру. Поцеловал грязнокровку – сам не заметил, как добрался до замка из Хогсмида.

А теперь только ком и пульсация в висках. Никакой злости.

Ни-че-го.

Блейз усмехнулся, отшучиваясь.

– Давай, въеби мне. Я не против походить с синяком, если тебе от этого полегчает.

Малфой потряс головой.

– Схуя это ты такой всепонимающий, Блейз? М? Все видишь, все знаешь. Советы мне свои ебаные даешь. Я хоть раз тебе сказал, что мы друзья?

Его голос прозвучал так спокойно, что самому стало не по себе. Наверное, он просто выебся. Длинный день, бесконечная ночь. Даже у такой редкостной суки, как он, бывают паршивые дни, которые в конце не хочется даже пытаться осмыслить.

Ему бы просто трахнуть Пэнси, уйти к себе и завалиться спать, предварительно процарапав в подушке дыру ногтями. Потому что к чему злиться? Это поможет? Нет. Злость сделает так, чтоб его память просто стёрлась, забрав с собой клочки сегодняшнего вечера? Вряд ли. Злость не смоет запах с кожи, не вычистит вкус изо рта. Злость вообще не поможет, потому что без-вы-хо-ду-ха. Ебучая пропасть. Просто огромное безобразное днище размером с ад.

Забини потрепал его по плечу.

– Мне не нужно, чтобы ты говорил, Драко.

Малфой улыбнулся ему. Нужна доза.

Горячая и прямо в ебучие вены. Сейчас. В эту самую секунду. Он приблизил лицо к лицу Блейза и проговорил:

– Не приближайся больше ко мне.

Блейз вздрогнул, как от пощечины.

Драко сглотнул, чувствуя, как доза чужой боли потекла по венам.

====== Глава 11 ======

Единственное, о чём она думала – что ниже падать уже некуда. Трусики были мокрыми насквозь, а на полог пришлось установить заклинание тишины, чтобы соседки по комнате не услышали ее стонов. Была ночь, и лучше бы ей было спать…

О, она стонала. Так стонала, что едва не охрипла, а кончить все не получалось, как будто было мало одних только прикосновений пальцами. Было мало только собственного дыхания и криков – нужно было больше, намного больше. Глубже, резче, сильнее.

Под закрытыми веками горели, подмигивая, сотни разных кадров, но на каждом – одно и то же лицо. Злое и оскалившееся, холодное, невозмутимое, равнодушное. Разное. Ей не нужно было вспоминать вкус его губ или теплоту его кожи, достаточно было лишь вспомнить его глаза и сжатый в полоску рот, и ее накрывало волной наслаждения, которого было мало. Было стыдно и хорошо, она гладила себя, ускоряя темп, вскидывала бедра, подмахивая, кусала запястье, стонала, сжимала простыни трясущимися руками.