Ледяные цветы

Жизнь, жизнь, какие она выкидывает фортели! Были дни, когда Серебров неотвязно думал о Надежде, были месяцы, когда он жил мечтой о встречах с ней. А вот теперь отошла Надежда в сторону, стала невидной в бугрянской дали. Он даже не знал толком, как она живет, и без боли вспоминал о ней.

Наезжая в Бугрянск, он вначале колебался, звонить ли ей. Всплывало в памяти стыдное прощание на платформе Крутенского вокзала, когда Огородов отвел душу, костя его. Потом пришло устойчивое благоразумие: к чему бередить заросшие царапины? Все перегорело, стало забываться.

И вдруг в колхозную контору на его имя пришло от нее письмо.

Серебров удивленно держал в руке конверт, не решаясь открыть. Надежда зря не напишет. Значит, что-то случилось. Написано оно было коротко и лихо. «Милый Гаричек! Заела меня чертова тоска. Может, нашел бы заблудшую овцу в каменном лесу? Буду рада увидеть тебя. Сам понимаешь, безнадежная Надежда».

В общем-то записка была непроницаемой, ни о чем не говорящей, но в том, что Надежда послала ее, угадывались какие-то перемены или сложности. А может, это был привычный Надькин прием: захотелось снова приблизить прежнего терпеливого обожателя. Но увы! Ведь он не тот.

Раньше Серебров сразу бы снялся с места и помчался к Надежде, а теперь он сунул письмо в ящик стола, решив, что при случае позвонит ей.

Вскоре побывал он в Бугрянске, но звонить Надежде не было настроения. В тот раз посылал Шитов Сереброва и еще четырех крутенских председателей на областное совещание руководителей отстающих хозяйств. Собрались в огромном кубовидном зале Дома Советов товарищи по несчастью. В основном народ молодой, еще только начинающий свой тернистый путь.

Обычно перед областными совещаниями в этом зале бывало шумно и весело. Приветливо раскланиваясь, спешил в передние ряды, к начальству, ставший завсегдатаем президиумов Маркелов. Гул в зале Бугрянского Дома Советов был тогда бодрый. На этот раз немотно сидели в зале люди. О чем говорить, над чем смеяться? Собранные сегодня не знали друг друга, и не похвал, а нагоняя за скудные урожаи, мизерные удои и привесы ждали они. Президиума на этом совещании не избирали. Вошел высокий, уверенный в себе Кирилл Евсеевич Клестов, сели по обе стороны от него те, кто мог ответить на любой хозяйственный вопрос, распечь за отставание. Выступая, Клестов не обошел вниманием дерзкого председателя из Крутенки.

— Все ему давай, как передовику, а он сам еще не знает, будет ли отдача, — негодуя, гремел Кирилл Евсеевич. — Но мы пошли ему навстречу, сам Григорий Федорович Маркелов решил взять шефство над колхозом, а Сереброву, видите ли, это не нравится. Хочу сам, сам с усам. Но посмотрим, получится ли. Правда, усы у него есть, но небольшие.

Зал оживился, стали оборачиваться на усатых, Серебров не задирался. Здесь сидели такие же, как он, бедолаги, и он был не лучше других.

Кирилл Евсеевич говорил о том, что напрасно такие, как Серебров, считают себя забытыми или отверженными. Есть внимание к отстающим, и он стал приводить цифры. Слова секретаря обкома теперь уже не обижали Сереброва. Может, обтерпелся он, а вернее всего — понял: чтобы выкарабкаться из отстающих, надо привыкнуть к мысли, что ругать будут.

После встряски как-то забылось, что должен он позвонить Надежде.

В Бугрянск больше ехать было незачем. Оказалось вдруг, что всех кормов, считая и привозную, в брикетах, солому, остается в колхозе с гулькин нос, и Серебров названивал в соседние районы знакомым специалистам, выспрашивая, нет ли у них на перевертку кормов. В конце концов написал он слезное послание дяде Брониславу Владиславовичу, моля его поискать корма на Ставропольщине.

Совершенно неожиданно, почти прежний, шумный, веселый, нагрянул в Ильинское Маркелов. Кого не чаял увидеть у себя Серебров, так это Григория Федоровича. Маркелов вообще не любил наведываться в «лежащие набоку» хозяйства. А тут еще эти стычки из-за тракторов и отказ Сереброва от шефства. И все же явился Маркелов собственной персоной, в новой дубленке, в белой своей шапке, делавшей его похожим на магараджу. Визит этот вызвал у Сереброва недоумение. Неспроста пожаловал Григорий Федорович. И пожаловал рановато. Через полгодика бы… Встретил бы его тогда Серебров в просторном кабинете новой каменной конторы. А теперь входил богатый, знатный сосед в прокуренную тесную боковушку, в которой трудно уместиться вдвоем.

— Ну, Гарольд Станиславович, не контору — дворец заворачиваешь, а я вот первые десять лет в этаком же закутке высидел, — с порога сказал Григорий Федорович.

— В такой конторе сидеть — себя не уважать, — озадаченно пожимая руку Маркелова, сказал Серебров. — Ведь человек проводит на работе большую и, говорят, лучшую часть жизни. Зачем же лучшее время сидеть в грязи и копоти?

Эта фраза была заготовлена как раз для такого случая.

— Ну, ну, — с недоверием проговорил Маркелов и выдал по поводу новых кабинетов анекдот с прозрачным намеком: в таких, мол, случаях не контору меняют. Серебров усмехнулся: анекдотец был с большой бородой.

Надо было как-то обороняться, и он намеренно перешел на хвастливый тон.

— Контору строим, скважину пробурили, вода теперь в дома пришла, детсад открыли, каток для детишек сделали, — перечислил он и показал в окно на хоккейную коробку, где носилась вспаренная ребятня.

Маркелов взглянул без любопытства и одобрения на каток, опустился на хлипкий, застонавший под ним стул, облазил взглядом желтый щелястый потолок.

— А это чего у тебя? — покосился на громоздившиеся в углу металлические ящики.

— Это для диспетчерской службы, — с деланным пренебрежением сказал Серебров. Диспетчерская служба, которую намеревался он ввести по примеру Чувашова, была его гордостью, но гордость эту выдавать было нельзя.

— Сколько стоит? — ухватил самое уязвимое Маркелов, силясь прочитать на ящиках чужеземные слова.

— Двадцать семь тысяч, — сказал Серебров, небрежно махнув рукой.

— Двадцать семь тысяч! Это чтоб велеть Сереге Докучаеву клок соломы подобрать? — выпучив глаза, изумился Маркелов.

Серебров, делая вид, что не заметил преувеличенного удивления, объяснил:

— Рации на комбайнах поставим, на фермах, в бригадах… Удобно.

Маркелов пожевал губами, покрякал. Серебровская новинка интереса у него не вызвала, считал он ее для нищего колхоза пустой тратой денег. У него надежно работала телефонная станция, и по его приказу Маруся Пахомова из-под земли могла достать кого угодно.

Мелькнул интерес в глазах Григория Федоровича, когда увидел он распяленные в простенке чертежи Дома культуры, совмещенного с кафе, столовой и танцплощадкой.

— Отличный, современнейший проект сельского очага культуры, — похвалился Серебров, пощелкивая пальцами по чертежу.

— Где ты такой отхватил? — вглядываясь в малиновые прожилки кальки, спросил Григорий Федорович.

Проект этот был гордостью Сереброва. Вычитал он о таком чуде в журнале и тотчас же сделал запрос в эстонский проектный институт.

— Ну-у, — не то одобрил, не то подверг сомнению затею строить такой Дом культуры Григорий Федорович. В общем-то Маркелов не без основания считал, что пока поля лысые, как голова у Панти Командирова, и пока коровы дают молока не больше, чем козы, плясать и петь рано, а богатую контору строить зазорно. В «Победе» вон урожай и в прошлое лето был чуть лине вчетверо больше, чем в «Труде», на фермах породистый скот.

Серебров понимал — не дорого стоит его задиристость. Но что ему оставалось делать?

Нет, не за тем, чтобы осматривать ильинские новинки, пожаловал Григорий Федорович. Зачем же? Серебров ломал голову, а Маркелов не говорил о причине своего приезда. Зорко ухватил пока самое уязвимое: лихо транжирит председатель Серебров колхозные средства.

— У меня тесть — банкир, — беспечно проговорил Серебров. — Бетонных плит вот не могу для перекрытий найти, с соломой дело швах, со всей области вожу.

— Могу сказать, где плиты водятся и где соломки добыть можно, — сговорчиво пообещал Маркелов, ударяя зажатыми в кулак перчатками о вихлявый стол.

— Так, может, зайдем к тебе на квартиру? — предложил Григорий Федорович. Все-таки что-то допекало его. Настырен он был в своем желании поговорить с глазу на глаз.