Ему показалось, что он и сейчас сможет нарвать для Надежды цветущих яблоневых веток. Он даже взялся за сук, но с него посыпалась снежная пыль.

— Говорят, что наш дом скоро снесут, — проговорила Надежда. — Он ведь очень старый. А жалко.

Да, с этим домом было связано очень много такого, что Серебров вспоминал со смущением. Он бы не повторил теперь такого безумия.

— Пойдем, а то увидят, — сказала Надежда. — Мамы нет, — и двинулась к крыльцу.

Но он остался на месте. К нему опять вернулось ощущение растерянности.

— Нет, Наденька, не могу, — сказал он. — Через два часа я улетаю, а мне еще надо взять вещи и добраться до аэропорта.

Она досадливо взглянула на него.

— И никак нельзя отложить рейс?

Она еще верила, что владеет им и что он исполнит любую ее прихоть. Да, раньше он бы, не задумываясь, отложил любой рейс, чтоб остаться с нею, а теперь повторил:

— Нет, нельзя!

Она смутилась.

— А я думала, что мы посидим как обычно, — с разочарованием протянула она.

— Не все повторяется, — мягко, жалея ее, сказал он. Она провела перчаткой по штакетине забора.

— Ты знаешь, Гарик, я очень прошу тебя, даже умоляю, скажи в контроле, что ты купил сруб для меня, а то ведь этого дурака Макаева сбросят с главного. Тебе ведь это ничего не стоит, — сказала она наконец.

— Стоит, — жестко сказал он. «Эх, Надька, Надька, никуда она не уйдет от Макаева. Она просто хотела разжалобить меня, — с обидой понял Серебров. — Ну бог с ней». — Есть честный выход, — проговорил он. — Уплатить. Может, все обойдется.

Она схватила его за лацканы пальто.

— Но я умоляю тебя. Нас же все знают. Поднимется такой шум. Помоги, Гаричек.

Да, все разговоры о разрыве с Макаевым были игрой. Серебров ясно понял это теперь. Да, впрочем, это ее дело.

— Нет, Надя, я не пойду на такое, — обретая ту прежнюю отчужденность, сказал Серебров. — До свидания. Мне надо идти. — И он высвободил лацканы пальто из ее рук.

Он поднял воротник и двинулся прочь от старого дома. Он шел, и ему казалось, что Надежда стоит под яблонями и смотрит вслед. Надеется, что он повернет обратно, пробежит эти пятнадцать шагов, скажет: «Я не могу без тебя!», и они поднимутся по скрипучей лестнице старого дома. Но он не обернулся, даже не взмахнул прощально рукой. Не мог он этого сделать. Ведь он был совсем другим, чем раньше. И почему Надежда не могла понять это. Впрочем, и сам он понял это только сейчас: начиналась серьезная жизнь, где он был в ответе за каждое слово, каждый, даже малый шаг.