Они вышли из конторы, Капитон, тиснув обрадованно руку Сереброва, метнулся к машине.

— Ты здесь постой, — сдержал его прыть Маркелов. Даже верного тайного советника не хотел он посвящать сегодня в свои секреты.

Они шли рубчатыми автомобильными колеями, разделенные срединным шершавым снеговым гребнем. Серебров подумал, что ему, пожалуй, повезло: приехал Маркелов, когда все скрыто снегом и не видны убогие командировские озимые «ковры». А то всласть помыл бы Маркелов зубы.

Когда в Ильинском появятся ровные зеленые поля, Серебров пока не знал. Мечталось весенний сев провести по-крахмалевски, и ругал он главного агронома Агнию Абрамовну за некондиционные семена. Выгнал всех конторских работников, и сам вышел с лопатой, чтоб убрать удобрения под крышу.

В сенях, подавая Маркелову голик, Серебров проговорил:

— Скажешь, Григорий Федорович, где плиты добыть, за науку и коньяк выставлю.

— Православную, значит, не пьешь? — спросил Маркелов, усмешливо глядя на Сереброва.

— Не та должность, за вами тянусь, — все еще задираясь, откликнулся тот.

— Ну-ну, тянись, да не порвись, — привычно скаламбурил Григорий Федорович, входя в квартиру. Мельком окинув взглядом уютные, светлые комнаты, одобрительно проговорил: — Ничего тут у тебя, — а потом, не сдерживая себя, вдруг ругнулся. — С этим проклятым срубом, который мы с тобой Макаеву отправили, целый детектив получается. Народный контроль копает под него, причем областной. Слышал?

— Что вы говорите? — без особого возмущения удивился Серебров. — Нет, не слышал.

Маркелов покосился, не веря удивлению, потер крутой лоб.

— В общем, звонил Макаев. Говорит, доберутся — могут на всю область ославить. И ни за что. Черт бы побрал этот дом, этого Макаева. В лучшем случае выговор схвачу, а в моих-то годах в греховодниках ходить не пристало. Все насмарку пойдет, — вздохнул Маркелов и замахал рукой, видя, что Серебров достает рюмки. — Не надо. Сердце сегодня всю ночь жало. Я ведь так.

Упоминание о годах и то, что все «пойдет насмарку», было зачином. Серебров, поглаживая Валета, пытался понять, чего Григорий Федорович хочет от него. Царапнуло за живое, когда Маркелов упомянул, что сруб для Макаева отправили они вместе. Все было сделано без него.

Маркелов подался через стол к Сереброву и покосился на дверь — словно боялся, что их подслушивают. Потом приглушенно, но решительно проговорил:

— Если народный контроль займется всерьез, этим делом может заинтересоваться и обком партии. Загорится сыр-бор. И тебя вспомнят. Выход такой: жена Макаева, Надежда Леонидовна, заявляет, что дом этот покупал не Макаев, а она. И ты ей, Гарольд Станиславович, понимаешь, ты, а не кто-нибудь купил этот сруб в Ложкарях. Вы с ней друзья детства, Макаев говорит, что у вас что-то там было… Я, конечно, не знаю, что. Тебе лучше знать… И все затихнет.

Серебров вскочил. Ну и Маркелов, ну и ловкач, ну и дока, чего придумал…

— А где же документы на мою покупку?

Маркелов рассмеялся: да кто же оформляет документы, если это сруб для бани?! Есть у нас в бухгалтерии одна фитюлька, но ее не надо. Вот так будет лучше: ты закупил сруб. Там, где срублено на баньку, определенно можно поставить пятистенок. Покупал, мол, банный сруб, а потом еще приторговал.

Серебров взглянул на Маркелова: ой, хорош Григорий Федорович! Как ребенка, хочет его облапошить. Но Серебров прикинулся простачком:

— Так ведь я не дарил сруб, Григорий Федорович.

Маркелов покосился на Сереброва. Видимо, заподозрил, что тот валяет дурака.

— Тут не до шуток. Меня могут за штаны и…

— И меня могут за штаны и… — в тон ему протянул Серебров.

— Ну тебе что, ты начинаешь. Легко отделаешься. Даже тебе приятно будет. Освободят от председательства, выговор небольшой запишут — и лети, куда хочешь. Вон ты как на колхоз не шел, упирался, будто жеребчик перед кастрацией.

Но сложность была в том, что Серебров теперь освобождаться от председательства не хотел. Ночами не спал — думал, как вытянуть «Труд». Было ему как-то обидно за эти места. Хотелось — ах, как хотелось! — сделать их счастливыми, многолюдными. А удастся ли? Выдюжит ли он? Обижались по-прежнему на него бригадиры, плакала агрономша Агния Абрамовна, но было что-то важнее всего этого. Не замечал теперь Серебров в глазах людей недоверия. Слова Сереги Докучаева о том, что сорвет резьбу Серебров, теперь никто уже не повторял. Сухонькая Глаха, жена Докучаева, как-то сказала в магазине продавщице Руфе, что шилом звали Сереброва в Ложкарях, дак шило и есть.

— Везде поспеет, так и вертится. Гляди-ко, долго ли у нас, а уже водопровод провел и ясли открыл.

Яслями, водопроводом гордился Серебров. И было ему теперь вовсе не безразлично, что о нем скажут люди.

— Меня увольнение как-то не поманивает, — замкнувшись, проговорил Серебров, глядя мимо Маркелова, в окно, на сугроб, из которого планки штакетника высовывались, как зубья пилы.

— Да не трусь ты. Это одна формальность. Ты просто напиши объяснительную, что купил сруб у дяди Мити для Надежды Леонидовны, поскольку был в дружбе, а дядя Митя подтвердит: эдак, мол, купил и нанял его печи сложить, баньку срубить, ну и наличники вырезать.

Да, гладкий, логичный сценарий сочинил Макаев. Причем чести жены не пожалел. Плетите, дескать, что угодно. Не вмещались в сценарий, на взгляд Григория Федоровича, чистые мелочи. Серебров знал, что за «мелочи». Банный сруб оказался пятистенком — мелочь, ставил его Макаев не на свои деньги, а за счет колхоза «Победа» — тоже мелочь. И даже за наличники, резьбу по дереву, кладку камина и печей, строительство бани расплачивался с дядей Митей не Макаев, а колхоз.

В глазах у Маркелова уловил Серебров усталость. Наверное, и правда сердце болело. На мгновение Серебров вдруг ощутил жалость к Григорию Федоровичу, захотелось сказать ему мягко и вразумительно: «Зачем ты, Григорий Федорович, известный человек, отличный руководитель, влезаешь в эти махинации, имя свое порочишь?» Но ясно было, что не примет этих слов Маркелов, что обидится он: яйца курицу учат. И Серебров проговорил с усмешкой:

— Прекрасное сочинение! Его надо послать на студию художественных фильмов, Макаева переводом оформить сценаристом, а тебя, Григорий Федорович, директором картины.

Маркелов обиженно заворочался на стуле.

— Смеешься? А ведь ты все начинал, ты позвал Макаева в гости, — стал цепляться Григорий Федорович. Хотелось ему втянуть в эту веселую компанию и Сереброва. Откинувшись на стуле, Серебров пошевелил в воздухе пальцами.

— Это ведь, Григорий Федорович, две большие разницы, как говорят в Одессе. Две очень большие разницы.

— Не знаю, как там говорят, — насупился Маркелов, — но моя просьба такая: напиши объяснительную — купил, мол. И съезди, объясни им это все. По гроб не забуду добра. Ты понимаешь, если что случится, мне уже не подняться.

— Ну что ты, Григорий Федорович, все образуется, как говорит Помазкин. Теперь я никуда ехать не могу. У меня кормов всего двухнедельный запас, — трудно проговорил Серебров, попирая горло. — Завтра в Мошкино еду, а может, и на юг придется рвануть. Ты понимаешь, на волоске я.

Маркелов крутнул головой, расслабляя ворот рубашки, оттянул галстук.

— Не плачь, продам я тебе соломы, направишь машины, свои да «Кировца» пошлю с овсянкой, только съезди, напиши объяснительную.

— Сегодня не могу. Завтра, — неожиданно для себя сказал Серебров. — А за солому спасибо, выручишь.

Маркелов встал, хмуро бросил:

— Упрям ты. Ну ладно, послезавтра-то съездишь?

— Послезавтра разве что, — нехотя ответил Серебров. Теперь они молча шли к конторе. Маркелов уже не шутил, дышал шумно.

Оставшись один, Серебров вдруг понял, на что он идет. Совесть свою меняет на солому, чтоб выручить Макаева, чтоб Маркелов вышел сухим из воды. А о нем, Сереброве, будут говорить: «Молодой да из ранних». Не успел года поработать — уже начал жульничать. Нет, не пойдет он на это ни за что. Не может он быть жуликом в глазах ильинцев.

Серебров связался с Маркеловым и хриплым, виноватым голосом проговорил, что разыгрывать по макаевскому сценарию роль купчины, который дарит особняк, отказывается. Нет желания играть такую роль, и объяснительную он писать не будет, и к контролерам не поедет. Правильно они против Макаева копают.