Вернувшись поздно вечером в гостиницу, мы обнаружили, что Стефано в номере нет. Обыскав всё здание и опросив собравшихся в столовой немногочисленных постояльцев, мы так ничего путного и не услышали. Правда, потом сын владельца, любопытный десятилетний парень, сообщил, что видел как «высокий дядя» вышел из гостиницы и направился в сторону Эльбы. Нет! Ну неужели опять топиться вздумал?!
Почти до полуночи мы втроём сидели в комнате Петра Ивановича, собрав консилиум по поводу поисков сопраниста. Я предложил выехать на набережную прямо сейчас, но князь и Доменика мне не позволили, сказав, что ночью там опасно, а двоих «виртуозов» они терять не хотят. Пётр Иванович принял решение обратиться за помощью к Гольдбергу, чтобы тот отправил на поиски своих людей, хорошо знавших все потаённые уголки Дрездена. Но я всё равно продолжал гнуть свою линию, утверждая, что надо начать поиски чем раньше, тем лучше. Не знаю, до чего бы мы все договорились, если бы в какой-то момент не раздался громкий стук в дверь.
Я бросился к двери и, только успел открыть её, как в нос ударило облако перегара — не иначе, как ядерная смесь водки и пива, далее мой взгляд встретился с «глазами кролика»* и в следующую секунду абсолютно пьяный Стефано рухнул прямо на меня. Альджебри был выше меня ростом и, соответственно, обладал большей массой тела, поэтому я не удержал и тоже повалился на пол со сдавленным криком: «Пётр Иваныч! Караул!»
— Какой ещё «караул»?! — возмущённо гаркнул князь и мгновенно перехватил пребывавшего без сознания Стефано, оттащив и закинув его на диван. — Доброй ночи, синьор Альджебри.
— Надо что-то с ним делать. Совсем крышу на радостях унесло. Так ведь скоро сопьётся, бедняга, — вздохнул я.
Мы с Доменикой хотели было уже разойтись по комнатам, но Пётр Иванович не позволил, приказав ждать, пока этот деятель просохнет и его можно будет вывести из комнаты. Ждать пришлось долго, Пётр Иванович ушёл в нашу комнату переодеваться ко сну, а Доменика тем временем поведала мне следующее:
— Стефано всегда был проблемным мальчиком. Он с детства не отличался крепкими нервами, а в десять лет очень остро и болезненно воспринял потерю матери. Донна Агостина была потрясающей женщиной, для нас было ударом, когда она покинула наш свет. Бедный Стефано, он часами рыдал в моих объятиях, я с силой вырывала острые предметы, которыми он пытался вскрыть себе вены, умоляла маэстро Альджебри не выпускать его на улицу какое-то время, пыталась утешить его как могла, но всё же… я не могла полностью заметить ему мать. В четырнадцать лет он принял необдуманное решение стать кастратом и уговорил Карло последовать его примеру. А теперь до сих пор жалеет о содеянном. Став взрослым, он начал искать утешение в девушках, но находил лишь горечь разочарования…
— Доменика, послушай, он просто ещё не нашёл. Не нашёл свою истинную. Вот, клянусь, он найдёт её. Я не знаю, где и когда, но это обязательно случится.
— Почему ты так думаешь?
— Я почти уверен в том, что у каждого человека на Земле есть своя истинная пара. Иначе, зачем Бог сотворил Еву? Не затем ведь, чтобы она по наивности своей послушалась змея и сорвала запретный плод. Нет, совсем не для этого, а для того, чтобы дарить радость.
— Интересно, кто же истинная пара для дона Пьетро? — со своей фирменной лисьей усмешкой спросила Доменика.
На это вопрос я затруднился ответить, но почему-то вдруг в памяти всплыла песня из начала нулевых: «Одна река была как белый день, другая чёрная как ночь, а волны третьей были пламенем… и три реки впадали в океан…»*
— Доменика, — прошептал я ей на ухо. — Знаешь, ты вернула мне радость, и я благодарю Бога за то, что подарил мне встречу с тобой.
— А для меня радость — это ты, — тихо промурлыкала синьорина Кассини, положив голову мне на плечо.
— Я и сам бы хотел так думать, но в итоге от меня одни только неприятности. Поверь, мне очень горько и больно осознавать, что тебе придётся испытать. Но мы оба поклялись, что сделаем всё возможное, чтобы тебе было хорошо.
— Князь уже сделал мне подарок — постановку оперы на сцене Дрезденского театра. Теперь я обязана достойно исполнить женскую роль в его постели. Но только один раз.
— Любимая, давай не будем пока об этом думать. Может нам удастся вернуться в наше время до того, как нас обвенчают и подвергнут унижению.
Когда Стефано немного привели в чувство, первыми его словами было:
— Я никому не нужен. Выбросьте меня в реку…
На что Доменика ничего не сказала, а лишь присела на край дивана и, гладя по голове, молча утешала его, даря несчастному сопранисту частицу женской ласки и любви. Она обнимала его как младшего брата, а он топил свою горечь в слезах.
Мы так и остались на всю ночь в комнате князя, пытаясь привести в чувство несказанно расстроенного Стефано, Пётр Иванович, не желая слушать бред сопраниста, занял нашу комнату. Как выяснилось наутро, поводом к выходке Стефано послужила неожиданная жестокость со стороны Паолины, которая вследствие очередного гормонального всплеска повысила голос на певца, заявив: «Меня тошнит от тебя и твоего голоса!» Бедняга не нашёл ничего лучше, кроме как пойти и напиться пива и дешёвого шнапса в трактире на берегу Эльбы.
С утра пораньше к нам в номер явился хозяин трактира, он принёс шляпу Стефано и выставил счёт, увидев который, мы просто обалдели. Пётр Иванович поворчал, но оплатил, а затем решил провести назидательную беседу:
— Синьор Альджебри, — строго обратился к сопранисту князь, вручая ему шляпу. — Я обещаю, если подобное поведение повторится, то я вынужден буду отправить вас домой для вашей же безопасности. Поэтому выбирайте: либо свобода, либо безопасность.
Отъезд из столицы Саксонии и продолжение пути на Родину планировалось на следующий день, рано утром, и мы уже предвкушали грядущий кошмар, связанный с транспортировкой усилившимся маниакально-депрессивным состоянием Стефано и находящейся в «тяжёлом положении» Паолины. Хоть бы она продержалась до дома, хоть бы с ней ничего не случилось. Все эти опасения несказанно волновали нас троих. Что же касается Петра Ивановича, то он как всегда делал вид, что всё в порядке, однако появившиеся в уголках глаз морщины и седые волосы на левом виске говорили об обратном.
Комментарий к Глава 58. Триумф в Дрездене Ганс Максимилиан Кохленштофф. Дуэт Амура и Психеи. Исполняют князь Александр Фосфорин и мастер Доминикус Кассини. (Примечание автора: композитор Кохленштофф – полностью выдуманная автором личность)
Моа́и (статуя, истукан, идол) — каменные монолитные статуи на острове Пасхи в Тихом океане.
«И пьяницы с глазами кроликов «In vino veritas!» кричат» – фраза из стихотворения А. Блока «Незнакомка»
Слова из песни К. Меладзе «Океан и три реки»
Глава 59. Дальнейшее путешествие и кошмар в приграничной гостинице
Назад, от праздников ко вторникам…
К. Меладзе, «Притяженья больше нет»
Увы, всё хорошее имеет свойство заканчиваться. Головокружительный триумф в блистательном Дрездене остался в прошлом, а в настоящем — лишь дорога, дорога… Нескончаемая последовательность изматывающих дней в карете и ночей в однообразных и малопривлекательных пригородных гостиницах. И если для нас четверых путешествие было лишь утомляющим, то для княжны Фосфориной оно представляло реальную опасность для жизни и здоровья.
Только тогда я понял, что такое пресловутый «тихий омут». Я до сих пор пребывал в шоке от поступка Паолины, казавшейся нам всё это время образцом кротости и благочестия. А тут — нате вам! Внебрачная связь, да ещё и с последствиями. Честно говоря, я не был особо расстроен произошедшим: её жизнь, её грех, её выбор. Я же не имел права осуждать её, поскольку дал клятву в Колизее и всеми силами старался не нарушать. Доменика тоже проявляла к Паолине заботу и внимание, поскольку понимала её как женщина и могла поделиться с ней недоступными для нас секретами и опытом. Стефано же вообще был в восторге и предвкушал дальнейшее воспитание «своего» будущего сына.
Единственным, кто по-настоящему был крайне возмущён и расстроен случившимся с Паолиной, был Пётр Иванович. Ещё несколько месяцев назад, в Риме, князь пообещал маркизе, что обеспечит для их дочери наилучшие условия, удачно выдав её замуж за почти равного по положению. Как я только потом понял из рассказа Петра Ивановича, он не очень-то хотел отдавать младшую, любимую дочь за немца и отправлять её в немецкое княжество, хотел оставить её в России и выдать замуж за соседа — так называемого Вовку, племянника графа Николая Львовича Сурьмина, поместье которого находилось рядом с фосфоринским.