Что же касалось музыкальных пристрастий Герберта, то он был большим поклонником композитора и флейтиста Иоганна Кванца и просто обожал игру на флейте (так вот почему Пётр Иванович купил таковую Насте!). Далее юный князь провёл очень оригинальное сравнение наших голосов с музыкальными инструментами: так, голос Доменики он сравнил с мягким и глубоким звуком кларнета, голос Стефано — с пронзительным и чистым звучанием скрипки, а мой тембр охарактеризовал как флейтовое сопрано. Мне было лестно слышать подобную похвалу от высокопоставленной особы, и я сказал, что у Настеньки гораздо более нежный и похожий на флейту голос, судя по описаниям, которые я слышал от Петра Ивановича.
Мы говорили почти час, и я вдруг заметил, что Доменики рядом со мной не было. Обеспокоенно пробежавшись глазами по залу, я обнаружил, что она разговаривает с каким-то пожилым господином, а подойдя поближе и прислушавшись к речи, я понял, что это, скорее всего, англичанин. Конечно, подслушивать нехорошо, но я явно услышал, как этот сэр предложил Доменике поехать с ним в Лондон и начать карьеру в Ковент-Гардене в качестве Secondo Uomo Contralto (в итальянской опере того времени было разделение на категории, как для инженеров).
— Простите, сэр, — спокойным голосом ответила Доменика. — Я премного благодарен за такую честь и с радостью бы принял приглашение. Но, к сожалению, у меня есть обязательства по отношению к моим покровителям, которые преследуют великую идею — создать первый в Российской Империи оперный театр. Я дал слово и не могу отказаться. Ещё раз прошу прощения.
Надо сказать, англичанин оказался довольно назойливым, но быстро отстал от Доменики, когда мы с Петром Ивановичем синхронно подошли к ней сзади и встали за её спиной. Как потом выяснилось, этот человек был ниже нас титулом, а посему имел меньший вес в обществе.
— У меня для вас хорошая новость, маэстро Кассини, — таинственно улыбнувшись одним краем рта, сказал Пётр Иванович. — Только что мне сообщили, что его величество Фридрих-Август высоко оценил вашу музыку и дал добро на постановку оперы «Алессандро».
При этих словах у Доменики загорелись глаза, а я просто молча обалдел и не знал, что и сказать. Шутка ли! Мы будем выступать на сцене Дрезденской оперы! Да об этом даже мой отец, Пётр Ильич, не мог мечтать, когда пытался пристроить меня в камерный частный театр. А тут — нате вам! Выступление в самом эпицентре барокко!
— Надо обрадовать Стефано, — первое, что я смог сказать. — Только не здесь, а то он от радости взлетит до потолка и стукнется головой о золотую грудь наяды, — добавил я, рассматривая живописные барельефы на потолке.
В Дрездене мы пробыли почти три недели. Этого было достаточно, чтобы мы успели отрепетировать сценические движения, а музыканты из небольшого струнного ансамбля — выучить свои партии. С костюмами проблем не возникло, нам любезно предоставили имеющиеся в театральном гардеробе. Ну, а Доменика предполагала петь Викторию в своём роскошном платье Минервы, которое конечно же привезла с собой из Рима. Единственной проблемой было то, что бедняжка Паолина в связи с плохим самочувствием не могла петь Клеофиду, поэтому моей возлюбленной пришлось исполнять эту роль самой — благо, партии Клеофиды и Виктории нигде не пересекались.
Репетиции шли более-менее ровно и длились по несколько часов в день — Доменика не давала ни нам, ни музыкантам спуску и стремилась довести всё до совершенства. Правда, один раз всё же возник конфликт на пустом месте: Доменика разругалась со Стефано из-за того, что сопранист от скуки пришёл на репетицию в индийском национальном костюме — полотенце, обёрнутом вокруг талии и чалме из другого полотенца. Но это было только начало. Открыв рот, Стефано начал петь арию Пуруравы на незнакомом мне языке, как потом выяснилось, сопранист перевёл всю свою партию на санскрит. Доменика сочла подобное поведение вызывающим и поколотила артиста нотами. Стефано обиделся и ушёл, но к вечеру как ни в чём не бывало уже репетировал с нами как положено. Бедный Стефано, и так обладавший чрезмерной импульсивностью и имевший проблемы с нервной системой, наконец дорвался до свободы и славы, что окончательно расшатало его психику. И я прекрасно понимал его, но помочь не мог.
Что касалось декораций и сценических машин, то первые любезно предоставил нам сам Кохленстофф, который полгода назад ставил в театре оперу на похожий сюжет под названием «Царь Индии», а из последних нам понадобился лишь механизм, состоящий из вертикально установленного вала, на который при вращении наматывался канат, другим концом прикреплённый к деревянной площадке, к которой крепилась позолоченная деревянная ладья. Предварительно протестировав этот подъёмник, мы всё же с большим опасением наблюдали, как Доменика в образе Виктории воспаряет над сценой в золотой ладье. О, это было ни с чем не сравнимое зрелище!
Как прошла постановка — я не могу сказать, ибо от волнения не мог думать ни о чём, кроме своей партии, боясь облажаться или забыть текст и мелодию. Но, к счастью, всё прошло довольно гладко, за исключением того, что в финальной сцене, когда богиня Виктория выплывает на колеснице и надевает золотой венок на победителя — Александра Македонского, подъёмник заклинило, и ладья так и осталась в подвешенном состоянии, а Доменике пришлось петь арию на высоте нескольких метров над сценой. Тем не менее, она не испугалась и блестяще справилась с задачей, вызвав в конце арии бурные овации.
Когда опера закончилась, в связи с отсутствием занавеса в театрах эпохи барокко, мы просто выкатили на сцену высокую деревянную стену-декорацию, а затем накидали на пол матрасы и подушки, чтобы Доменика могла благополучно на них приземлиться. Правда, она очень долго не могла на это решиться и, только когда убедилась, что на сцене нет никого, кроме нас со Стефано, плотно прижимая юбку к бёдрам, прыгнула вниз.
На следующий день после оперного триумфа князь Гольдберг пригласил нас всех в свою местную резиденцию на торжественный обед. К сожалению, Паолину мы с собой взять не смогли, вновь оставив бедную девушку в гостинице, и сердобольный Стефано вызвался остаться с ней.
За столом глубокоуважаемые князья делились воспоминаниями об участии в Северной войне, о чём я узнал со слов Герберта, любезно выступившего в роли переводчика с немецкого на русский. Оказалось, что Пётр Иванович и Иоганн Кристиан именно тогда стали лучшими друзьями, когда последний с большим риском для себя спас жизнь первому. С тех пор их связывали крепкие дружеские отношения, ещё более укрепившиеся помолвкой младшего сына Гольдберга с младшей дочерью Фосфорина.
Описать праздничный стол я хотел бы цитатой Малыша: «Увы, торта нет, но, если хочешь, есть колбаса жареная». Иными словами, мне на этом банкете ничего не светило, поэтому я молча сидел и грыз сухарик. Правда, я немного утешился, когда на десерт подали имбирные пряники с сахарной глазурью, а также какие-то восхитительные сладости, название которых я не только не смог запомнить, но даже выговорить. Что касается крепких напитков, то дамы и юный Герберт пили Шпетбургундер (Spätburgunder) — красное немецкое вино, а Пётр Иванович и Иоганн Кристиан предпочли разделить на двоих бутылку вишнёвой водки (Kirschwasser). Правда, мне они тоже налили стопку, но только одну, сочтя это достаточным для тщедушного сопраниста.
После десерта нас вновь попросили спеть, а Пётр Иванович любезно согласился аккомпанировать. Мы с Доменикой исполнили дуэт Аполлона и Гиацинта, который она написала для одноимённой оперы маэстро Альджебри как вставной номер, отлично справившись с задачей, несмотря на кривой аккомпанемент князя Фосфорина.
После банкета все переместились в гостиную. Достопочтенные князья закурили трубки из вишнёвого дерева и параллельно что-то обсуждали по-немецки; княгиня и Доменика мило общались на итальянском: как позже сообщила мне возлюбленная, её светлость была флорентийкой благородного происхождения. Герберт пригласил меня в свою комнату, где похвастался своей оловянной армией, и мы даже устроили с ним грандиозную баталию, что оказалось намного увлекательнее, чем исторические видеоигры. Потом, правда, за мной пришла Доменика, сообщив, что пора домой, и мне пришлось вывесить белый флаг. На прощание Клара-Августа-Луиза фон Гольдберг подарила Доменике изящную фарфоровую шкатулку для запонок, мне же князь Герберт подарил фарфоровую табакерку, на которую я любовался всю дорогу, пока нечаянно не разбил.