— Потому что я люблю тебя. С первого взгляда. Ты — мой, я поняла это сразу, как только увидела тебя. Мой, только мой, Алессандро.
Тем временем Масленичное раздолье закончилось, и наступил Великий пост. Всё это время я находился в трепетном ожидании результата нашей авантюры с чайником. На этот раз Пётр Иванович тоже присоединился к ожиданиям и чаще прежнего интересовался у Доменики насчёт её самочувствия. Сама же Доменика особого ажиотажа не проявляла, продолжая свою музыкально-педагогическую деятельность, которую ставила на первое место в своём списке приоритетов. Я же всё это время безуспешно пытался доработать так называемую машину времени — благо, Павел Иванович проникся моей идеей и предоставил материалы. В итоге к середине февраля была построена… арифметическая счётная машина, и я просто забил на это дело. Надо будет, как-нибудь в будущее и вернёмся. Не надо — так нам и здесь неплохо.
Музыкальные занятия проводились всё так же, в первой половине дня, и, надо сказать, ученики маэстро Кассини делали колоссальные успехи. Правда, Настеньку большей частью обучал маэстро Кнут, под руководством которого она очень быстро осваивала игру на флейте, но вот остальных ребят Доменика продолжала обучать сама, приучая их к распространённой в неаполитанских консерваториях практике взаимного обучения, когда ученики помогают друг другу осваивать новый материал и оттачивать навыки. Любимую скрипку Доменики, к счастью, удалось восстановить: кроме струн ничего не пострадало, и мы просто поставили новые. Теперь долгими зимними вечерами мы все могли наслаждаться прекрасной игрой, а иногда, совсем поздно вечером, мы с Доменикой закрывались в нашей комнате и я с нескрываемым восхищением и желанием созерцал, как эта прекрасная женщина сливается в игре с самым чувственным инструментом.
Ирина Фёдоровна в последнее время почти не трогала Доменику, так как последняя постоянно находилась под моим контролем и защитой. Это была вынужденная мера: при мне бабуля не высказывала нелюбимой невестке второго порядка своё «фе». В целом всё шло довольно гладко, если бы не один случай, переполошивший весь дом. Как-то раз, когда Доменика проводила урок в музыкальном классе, а я сосредоточенно ковырялся в шестерёнках своей злосчастной неработающей машины, в комнату влетел невероятно перепуганный Марк Николаич и выпалил следующее:
— Алессандро, срочно беги в музыкальный зал! Доменика упала в обморок прямо во время урока! Я не знаю, что происхо…
Дослушивать я не стал, так как сам страшно испугался и рванул по коридору в сторону класса. Войдя в зал, я увидел, что все присутствующие обступили сидящую в кресле Доменику. Она выглядела неважно, лицо казалось бледным даже несмотря на слой пудры, и, казалось, она была не менее перепугана случившимся. В какой-то момент она резко вскочила с кресла и пулей выскочила в коридор. Я последовал за ней, и, догнав её, увидел, что она изо всех сил зажимает рот рукой. Ворвавшись в комнату, она начала искать ночную вазу, но, увы, я как раз утром вынес её в уборную и там забыл. В результате мне пришлось подставить тазик для умывания, предварительно вылив оттуда всю воду в горшок с цветами.
— Любимая, всё хорошо? Чем же ты так отравилась? — обеспокоенно спрашивал я, заботливо обнимая супругу за плечи.
— Тем, что находилось в фарфоровом чайнике, — как всегда, мрачно пошутила Доменика.
— Ты хочешь сказать… — начал было я, смутно догадываясь, о чём идёт речь.
— Да, Алессандро. Третья попытка увенчалась успехом, и меньше, чем через год у нас появится очаровательный мальчик, похожий на тебя.
— О, но ведь это прекрасно! — воскликнул я и вновь подхватил супругу на руки, но кружить по комнате не стал — сейчас это было опасно. Вместо этого я просто аккуратно поставил её на пол и начал расшнуровывать корсет: в ближайшие девять месяцев он точно ей не понадобится.
Не могу передать словами радость, которую испытали все мы после долгожданного подтверждения благополучного зачатия. Стефано и Марио тайно поздравляли меня с успешной авантюрой, Данила и Гаврила уважительно похлопали меня по плечу, а я чуть не заплакал от осознания того, что нагло обманул их, ведь они-то думали, что в этом моя заслуга. Но больше всех, конечно же, были счастливы я и Пётр Иванович, мы с ним просто радовались как дети малые и каждый день нежно гладили упругий и пока ещё плоский животик Доменики. Мы оба испытывали гордость — он, как инициатор, а я, как преемник, и мы больше не чувствовали той ядовитой ненависти друг к другу.
Впрочем, подобные неприятные состояния у Доменики в последнее время не были редкостью: любовь моя жаловалась на слабость и тошноту, ничего не могла есть, кроме хлеба с малиновым вареньем, а вскоре к этому примешалась необъяснимая раздражительность и вредность. Она ни с того, ни с сего раздавала ученикам подзатыльники и возмущалась на пустом месте. В общем, «великий маэстро» вскоре выбыла из строя, и замещать её пришлось Степану Ивановичу и Марку Николаевичу, последний из которых, хоть и имел репутацию нервного придурка, но преподавателем оказался на удивление внимательным и компетентным — особенно по части игры на скрипке.
Но самый безумный инцидент произошёл первого апреля, в мой, так сказать, день. Любимая разбудила меня ночью и попросила принести из кухни кусочек сельди пряного посола. От этих слов я просто обалдел, так как знал, что Доменика никогда не рискнёт попробовать то, от чего имеет жуткую аллергическую реакцию.
— Доменика, я надеюсь, ты шутишь? — спросил я спросонья. — С днём дурака, да?
— Нет, на этот раз я крайне серьёзна. Прошу, не будь столь жестоким, принеси, я так хочу чего-то солёного, прости меня Господи!
— Что ты, не расстраивайся так, сейчас что-нибудь придумаю, — ответил я и направился посреди ночи на кухню, а через некоторое время принёс возлюбленной блюдце с солёными грибами.
— Опять эти грибы! — проворчала Доменика, но один подосиновик всё-таки съела «за нашего маленького», который, к слову, занимал как-то подозрительно много места в «памяти».
Правда, на следующий день за столом мы втроём — я, Стефано и Марио — вырывали у неё из рук тарелку с селёдкой, а я ещё страшно возмутился, подумав про себя: «Любимая, ну ты же благочестивая католичка, не надо вести себя как демоническая женщина из рассказа Тэффи*!»
В один прекрасный день к нам в комнату ворвался обрадованный и взволнованный Стефано, размахивая каким-то письмом в руках и вопя по-итальянски:
— Новости из Рима! Алессандро, Доменика, пришло ответное письмо от отца и брата. Сейчас я вам зачитаю.
«Дорогой мой мальчик, если ты читаешь сейчас это письмо, то знай: старый маэстро, хоть и сердит на твоё недостойное поведение, но по-прежнему любит тебя и беспокоится о тебе. Спешу сообщить, что Рим всё ещё стоит, а твои родные и близкие — в целости и сохранности. Надеюсь, что и ты в порядке, и твой новый крёстный отец и покровитель следит за благопристойностью твоих поступков. Слушайся дона Пьетро и береги свою юную супругу, которой ты должен быть благодарен уже за то, что она согласилась посвятить свою жизнь такому болвану, как ты. На том прерываю своё обращение и передаю перо твоему брату падре Джероламо.
Дорогой Стефано! Невыразимо приятно было получить весточку от тебя. Что ж, твоё безумное заявление о женитьбе не стала для нас чем-то неожиданным, мы все в любом случае поддерживаем тебя и желаем счастья. Особенно малышка Чечилия, хотя сейчас уже язык не повернётся назвать её малышкой — она стала настоящей женщиной, достойной супругой Эдуардо Кассини. Да, эти двое уже натворили такого, что свадьбу, назначенную на лето, пришлось приблизить и обвенчать их в срочном порядке. Ах, да, молодожёны вскоре переезжают во Флоренцию, где Эдуардо предстоит жить и учиться ближайшие несколько лет. После чего он планирует вернуться на Родину, в Рим.
Больше никаких событий за всё это время не произошло, за исключением одного, заслуживающего отдельного разговора. Пару месяцев назад к хору Сикстинской Капеллы примкнул… аббат Меркати, бывший солист оперы, известный нам обоим вредитель. И хочу сказать, это совсем не тот человек, которого ты знал. Он сильно изменился в лучшую сторону, стал больше времени уделять духовному росту и просит искренне прощения у Доменико, Алессандро и дона Пьетро. Конечно, известное нам обоим событие сильно повлияло на Меркати, но я невероятно рад видеть проблески сознания в этом, как нам казалось, безнадёжном человеке.