В какой-то момент меня начала покусывать совесть. Нет, это нормально? Взрослый парень, программист, с высшим образованием и золотым сертификатом, прилично зарабатывавший в своё время, а в итоге что? За всё платит «батя порядка эн» (так теперь я называл своего предка, по аналогии с терминами из математического анализа), всюду водит меня за ручку и наказывает, как пятилетнего, за капризы и непослушание.
Последний раз что-то подобное было примерно в девяносто пятом году, когда мы поехали с дедом Ильёй в Петергоф, на «метеоре» — это такой теплоход. До сих пор стыдно вспоминать, как я всю дорогу пытался куда-то убежать, а потом свалился в «крякающий» фонтан. Дед меня тогда единственный раз в жизни выдрал ремнём.
Да, у деда был крутой характер, но его сильно сглаживали деликатность и бесконфликтность. Пётр Иванович был более резким, грубым и, как мне казалось, более раскрепощённым, что ли? Я не знаю, но почему-то в последнее время начал уважать этого человека, у которого тоже многому можно было поучиться.
В очередной раз я невольно сравнил Петра Ивановича со своим дедушкой, и в душе моей проснулась тоска. По Питеру, по светлым пасмурным дням, по безнадёжно утёкшему детству. Но, как бы то ни было, надо жить дальше и принимать то, что есть на данный момент.
В трактире я заказал себе помидоры с моцареллой, а вот князь решил отведать местной экзотики и выбрал… ризотто с чёрной каракатицей. Меня так и скрючило от смеха, и я долго не мог успокоиться, вспоминая один из любимых мультфильмов.
— Не обращайте внимания, с ним бывает, — закатив глаза, Пётр Иванович объяснил официанту, который понимающе покивал, видимо, привык к неадекватности «виртуозов». Потом князь уже обратился ко мне. — Что тебя так рассмешило?
— Ничего, Пётр Иванович, — отвечал я сквозь слёзы от смеха. — Просто вспомнил сказку про одноногого пирата, который назвал свой корабль «Чёрная каракатица». Ха-ха-ха-ха!
— Двадцать пятый год, а всё одни сказочки на уме, — проворчал князь.
— Так я же виртуоз среди сказочников, — огрызнулся я в ответ.
Дальнейшие полтора часа мы сидели молча, ожидая, когда, наконец, официант соизволит обслужить гостей с далёкого севера.
— Значит, слушай меня, — уже во время трапезы строго сказал Пётр Иванович. — В третьем часу после полудня я отправляюсь в La Pieta, поговорить с наставниками будущей невестки.
— А я? — с волнением спросил я, даже выронив вилку с вяленым помидором. — Мне тоже можно с вами?
— Тебе зачем? — угрюмо вопросил князь, педантично пытаясь подцепить в тарелке эту самую чёрную каракатицу.
— Понимаете… вдруг я увижу там великого маэстро Вивальди, — с надеждой ответил я.
— Это кто? — похоже, Пётр Иванович не очень-то разбирался в музыке своего же времени.
— Величайший композитор, правда, я не смею врать! — воскликнул я. — Доменика… Она мне рассказывала. Она знает его лично. Прошу, Пётр Иванович, возьмите меня с собой!
— Эх, что тут попишешь. Ладно, — хлопнув меня по плечу, князь дал добро последовать за ним в La Pieta.
Где-то в районе полудня мы выехали, всё также, на местном речном транспорте, из гостиницы в самый знаменитый интернат не только Венеции, но и всей Италии. La Pieta, школа для одарённых девочек.
Когда мы прибыли в учебное заведение, юные дарования как раз были в церкви, на репетиции школьного оркестра, под руководством… о, неужели я всё-таки увижу его, композитора, чьи всего лишь двенадцать произведений — хотя он написал гораздо больше — помогли мне выжить в том кошмаре и вернули к жизни?..
Вивальди. Времена года. Казалось бы, затёртая до дыр классика, которая всем надоела. Но не мне. Двенадцать скрипичных концертов, словно двенадцать апостолов, открыли мои рыбьи глаза на жизнь, я переслушивал их с начала до конца, когда лежал в больнице и не находил больше никакого утешения. Потому что, когда приходили родители, их эмоции застилали всё, они до такой степени меня жалели, что хотелось повеситься. Мне не хотелось казаться больным, не хотелось падать в глазах родственников, поэтому я старался держаться в их присутствии и только ночью давал волю чувствам.
Я слушал только «Времена года» и на время забывал о том, что случилось со мной, о том, что происходит. Эта музыка, словно волшебный бальзам, проникая сквозь уши, залечивала болезненные шрамы и швы, и, слушая её, хотелось жить. Да, жить, хотя бы ради того, чтобы вновь слушать музыку Вивальди.
А теперь мне предстоит встреча с моим давним кумиром, не побоюсь этого слова, хотя и прекрасно понимаю все приоритеты. В данном случае я не преклонялся, но лишь уважал и почитал великого Мастера, и это не казалось мне зазорным.
Мы вошли в небольшую церковь, в которой возвышался орган, и я увидел то, что и хотел увидеть. Великий маэстро, изящно дирижируя смычком, руководил игрой многочисленного скрипичного ансамбля, состоявшего лишь из юных и прекрасных девушек-подростков в скромных чёрно-белых платьях. Среди смуглых и черноволосых девочек я не мог не заметить рыженькую — маленькую, изящную девчушку с озорным взглядом, которая сосредоточенно выводила свою нотную строчку, не обращая ни на кого внимания. Должно быть, это и есть та самая Элизабетта Виттория Кассини, сестра прямого предка моей Доменики.
Спустя какое-то время оркестр разделился на две части: первые остались за своими пюпитрами, а вторые заняли места на хорах, где, словно под воздействием волшебной палочки маэстро Вивальди, грянули хор из Gloria:
— Domine fili unigenite Jesu Christe!
О, это произведение не сравнить ни с чем! Я и сам пел его, вместе с хором мальчиков много лет назад, я знал его наизусть, но никогда ещё не слышал в столь прекрасном исполнении. Или это девушки так проникновенно поют? Не может быть, басовую партию тоже поют девушки! Кажется, я схожу с ума…
— Пётр Иванович, послушайте, — затаив дыхание обратился я к предку. — Это чудо света!
— Согласен. Люблю, когда девицы поют, — удовлетворённо отметил князь.
— Я это знаю, — усмехнулся я, вспомнив инцидент во время выступления Доменики в тосканском дворце.
Вскоре репетиция закончилась, а мне так и не хватило наглости подойти к великому маэстро и хотя бы попросить автограф. Я вновь скрылся в коридорах, но на этот раз — в коридорах La Pieta. Нет, я не испытывал страх. Я испытывал нечто другое.
Зато Пётр Иванович после репетиции подошёл к маэстро и попросил позвать синьорину Кассини. Как выяснилось, Элизабетта сегодня впервые играла первую скрипку в концерте, и маэстро похвалил её за это, сказав, что по своему таланту девочка ничуть не уступает старшему брату.
О чём дальше говорил достопочтенный предок с великим маэстро, я уже не слушал. В моей душе играла музыка, которую хотелось слушать вечно.
Вскоре маэстро Вивальди покинул помещение, сославшись на плохое самочувствие, отчего мне стало невыносимо горько. Элизабетта осталась наедине со своим будущим свёкром и его завалящим потомком.
— Синьорина Кассини, познакомьтесь с Алессандро Фосфорини, братом своего будущего супруга, — с усмешкой представил нас друг другу Пётр Иванович.
По выражению лица девушки можно было понять, что она весьма удивилась, увидев «виртуоза», как две капли воды похожего на её возлюбленного пару лет назад.
— Я оставлю вас наедине, поговорите. Сам же я пойду проведаю вашего воспитателя и поговорю насчёт грядущей свадьбы.
— Невероятно, — наконец, промолвила Элизабетта. — Простите за вопрос, но сколько вам лет, ваша светлость?
— Двадцать четыре, — ничуть не стесняясь, ответил я. — Я певец-сопрано, ученик вашего брата.
В чистых зелёных глазах скрипачки вспыхнул огонь негодования. Надо сказать, юная синьорина Кассини чем-то напомнила мне девочек-подростков из моей же школы, агрессивных и язвительных.
— Так вы и есть тот самый Алессандро, нечестивый любовник моего брата, которого я ненавижу?!
— Синьорина, не горячитесь, — попытался успокоить её я. — Это только слухи.
— Слухи? Да мне стыдно за брата с момента моего рождения! — воскликнула Элизабетта. — Я готова даже навсегда остаться в монастыре, чтобы до старости молиться за него, грешника!
— Простите, синьорина, но так нельзя. Доменико — замечательный человек, а то, что или кто ему нравится — так это дело десятое, — попытался объяснить я.