— Что ж, весьма благодарен вам, дети мои, — удовлетворённо ответил Пётр Иванович, войдя в залу, где всё уже было готово для праздничного чаепития. — Я и не ожидал.

— Да мы сами от себя не ожидали, — с лёгкой усмешкой ответил я. — Но мы старались.

После трапезы все разбрелись, кто куда: Стефано с Паолиной остались в гостиной с учебником русской грамматики, который им выдал князь (видимо, в этом и заключалось всё обучение), а мы с Доменикой решили провести урок музыки на свежем воздухе и, прихватив спинеттино, отправились в беседку в саду. Прозанимались мы около часа, а потом Амур, или проникновенное пение соловья, или просто банальный окситоцин, взяли своё, и всё оставшееся время мы просто целовались на скамье, нежно обнимая друг друга.

— Я вас не побеспокою, маэстро? — услышал я за спиной голос князя, который спустя пару часов нашёл нас в беседке.

— Нет, что вы, — мило улыбнулась Доменика, немного покраснев. — Мы как раз уже закончили и… простите за недостойное поведение.

— Что вы, я наоборот хотел порадоваться, что у вас всё хорошо. Но я пришёл не по этому поводу. Завтра утром я уезжаю в Милан, на очередной приём. И я намерен взять Алессандро с собой.

— На приём? Опять? — усмехнулся я. — Надеюсь, меня там не будет домогаться какой-нибудь герцог?

— Нет, думаю, что нет. Приём устраивает одна пожилая графиня, — при этих словах князь закатил глаза, было видно, что он не особо в восторге от предстоящего визита.

— Тогда, я попрошу вас, дон Пьетро, проследить за графиней, — засмеялась Доменика.

— Но я не понимаю, — с тоской в голосе возразил я. — Зачем я понадобился на приёме? Что я там забыл?

— Ты аристократ. Привыкай, — усмехнулся Пётр Иванович.

— Так бы и сказали, что нужен шут, дабы не умереть от скуки. Знаю я эти приёмы. Но почему бы вам Стефано с собой не взять?

— Долго препираться будешь? — раздражённо вопросил князь.

— Не сердитесь на Алессандро, ваша светлость, — Доменика вновь выступила в роли дипломата между враждебными сторонами в «гражданской войне». — А ты, Алессандро, не сопротивляйся и слушай, что говорит отец. Непослушание не красит певца, запомни это.

— Любимая, — прошептал я на ухо Доменике, когда мы вечером остались одни в моей комнате. — Знаешь, мне пришла в голову одна мысль.

— Опять что-то абсурдное вроде говорящих пней и брёвен? — усмехнулась синьорина Кассини. — Маркиза обмолвилась о твоих «сказочках», когда я была у неё. Сказала, что подобного абсурда за всю свою жизнь не слышала. Синьор Морская Губка, да ещё в квадратных панталонах! Это же надо выдумать подобную нелепость!

— Вовсе не я это выдумал. Вернёмся домой, покажу тебе этот мультик. Но сейчас я не намерен шутить. У меня очень важный разговор, — шептал я, укладываясь вместе с любимой на кровать. Она была в одной лишь мужской рубашке с кружевным воротником и манжетами, едва прикрывающей бёдра, а я — в одних только атласных панталонах. — Ты даже не представляешь, любовь моя, как бы я хотел иметь от тебя детей.

— Алессандро… Мальчик мой бедный… Ты ведь сам знаешь, что это невозможно, — с грустью ответила Доменика.

— Но почему? Да, я знаю, что сам не могу тебе дать этого, но… Представь себе, моя сестра Ольга рассказывала, будто её подруга из университета уехала в Швецию. Ты знаешь, что такое Швеция? — уточнил я.

— Да уж наверное знаю, — усмехнулась синьорина Кассини. — Ну и что, уехала, и?..

— Так вот она вышла замуж. За женщину, — я, честно сказать, немного покраснел при этих словах, мне было совестно говорить об этом. — Понимаешь?

— Да, понимаю. Подруга твоей сестры — большая грешница. Ей нужно совершать двадцать пять земных поклонов каждый день.

— Я не берусь судить. Но главный факт в том, что вскоре у этой странной пары родился сын.

— Каким образом? Не иначе, как одна из девушек — переодетый фальцетист, — засмеялась Доменика.

— Нет. Вовсе нет. Просто супруга той девушки родила ребёнка от донора. Некий юноша пожертвовал им своё семя, и…

— Не хочу слушать. Это ужасно! — воскликнула Доменика, пытаясь подняться с кровати, но я не пустил её.

— Не спорю, ужасно. Но всё-таки наталкивает на какие-то мысли.

— Какие? Что ты опять задумал?

— Ничего особенного. Ничего, что не пришло бы тебе в голову задолго до моих предложений.

— Объясни? Я не понимаю!

— Доменика, — я, наконец, собрался с мыслями, чтобы донести до неё основную мысль. — Я хочу, чтобы ты родила мне ребёнка… от князя Пьетро.

На какое-то время воцарилась тишина, Доменика изумлённо смотрела на меня, как на сумасшедшего, а я готов был провалиться от стыда и угрызений совести.

— Ах, Алессандро, — наконец ответила Доменика. — Его светлость окончательно сломал твой и без того хрупкий рассудок.

— Увы, я не спятил. Я долго думал об этом и я не нахожу более оптимального решения. Если ты любишь меня, пойми… Это важно для меня.

— Ты истинный мужчина, Алессандро, — вздохнула Доменика. — Думаешь только о себе, также как и твой предок. И вам обоим даже в голову не придёт, что в этом случае буду вынуждена испытать я.

— Но князь обещал, что не обидит тебя, — как мог, я утешал возлюбленную, хотя и понимал, что моё утешение и гроша не стоит. — Мы оба сделаем всё возможное, чтобы создать тебе все самые благоприятные условия. Да, нам всем будет какое-то время нелегко, но взамен мы получим прекрасную награду.

— Как бы то ни было, — отвечала Доменика. — Это твоё решение. И я, как только стану твоей женой, обязана буду тебе повиноваться.

— Тебе не надо будет никому повиноваться. Мы смиренно будем ждать твоего решения. Да и тем более. Дон Пьетро лишь окажет нам милость и далее не будет вмешиваться в наши отношения. Он обещал.

— Вы оба вводите меня в грех, — вздохнула синьорина Кассини.

— Вовсе нет. Представь, что это просто неприятная медицинская процедура. Тебе ведь делали уколы в детстве? Это неприятно, но необходимо.

— Хорошо, Алессандро. Я… подумаю.

Глава 51. Поездка в Милан и невероятный сюрприз

Той ночью мой сон был очень чутким. Я просыпался тогда, когда просыпалась моя возлюбленная, и потом долго не мог уснуть. Меня грызли с двух сторон: совесть и жгучее желание. Я на тот момент окончательно понял, что хочу иметь наследника, ребёнка, из которого мог бы получиться хороший программист или музыкант, хороший, не такой, как я. Ведь я прекрасно понимал, что в обоих направлениях являюсь посредственностью. Ведь в том, что я получил должность разработчика, виновата моя болезнь и сочувствие тимлида, а в том, что я таки дебютировал на сцене самой Римской оперы, заслуга лишь Доменики и маэстро Альджебри, который проникся ко мне симпатией из-за хороших для того времени математических знаний — знаний среднестатистического студента технического вуза из двадцать первого века.

Окончательно убедившись, что уснуть уже не смогу, я стал размышлять о генетике и её влиянии на человека и общество. Нечего скрывать, это общеизвестный факт, что, как правило, аристократические династии со временем деградируют, вот и Фосфорины не исключение. И, может быть, хорошо, что я стал последним представителем, поскольку за три столетия общая одарённость снизилась, а проблемы с сердечно-сосудистой и нервной системой достигли своего апофеоза. Если уже отца не взяли в армию из-за всё той же НЦА, то в моём случае к ней примешались ещё и сколиоз, остеохондроз и проблемы с суставами. Да ещё и, судя по мнению окружающих, с головой не в порядке. Просто шикарный букет. Неужели я бы передал такой «подарочный набор» своему сыну?

Рано утром я, поцеловав возлюбленную в щёчку, хотя безумно хотелось поцеловать её в «сладкие половинки персика», скрытые под одеялом (о нет, о чём я опять думаю!), покинул её спальню, дабы привести себя в порядок перед длительной дорогой. Опять ехать за тридевять земель в экстремальном виде транспорта. Вот зачем я там понадобился? Разве что в качестве клоуна? Прекрасно. Князь заказывает «Асисяй» из двадцать первого века, он его получит. Надеюсь, это не будет моё последнее выступление.

Милан… Об этом городе у меня были знания на уровне заурядного футбольного болельщика. Признаюсь, я все годы с момента появления у нас в доме телевизора и приобщения меня к нему дедом Гришей, смотрел вместе с ним все матчи подряд, не болея ни за одну из команд. Интересен был процесс, а не результат. Хотя, когда в две тысячи восьмом наша сборная проиграла испанской, я плакал горькими слезами. Мне было тогда лет… восемнадцать, вроде? Но вернёмся в теперешний, злосчастный восемнадцатый век.