Маленькая, хорошенькая девочка в белом платьице, с чёрными вьющимися волосами и тёмно-стальными глазами, похожая на ту, которую я видел в последнем видении в «страшном доме», только помладше, лет пяти или шести. Она долго смотрела мне в глаза, а потом насупила брови и возмущённо воскликнула:

— Старый ты крокодил из болота! Я не хочу здесь оставаться! Я хочу мультик!..

Очнулся я в панике, в холодном поту, явно не соображая, где я нахожусь. Хорошо, что в коридоре не было Мишки или Паолины, они не были в курсе моих «глючных» состояний и наверняка испугались бы.

Не знаю, что тогда со мной произошло, но уважаемый синьор мозг, кажется, дал не хилый сбой и начал работать в каком-то другом режиме. И первой мыслью, сгенерированной этим серым извилистым другом, было: эх, «тыжпрограммист» Алессандро, какой же ты дурак, отказываешься от, возможно, лучшего подарка в своей жизни.

Что? Подарка? О, как же я раньше об этом не подумал! Не я ли с детства мечтал построить дерево и вырастить сына? Не я ли, ничтожный кретин, все эти годы страдал от невозможности иметь детей? Вспомни, Саня, легендарного папу Карло: он даже куклу из полена усыновил, а здесь мне предлагают живого ребёнка, и совершенно безвозмездно! Да, ребёнка, которого я получу и воспитаю, как своего собственного. Разве это не проявление милосердия и великодушия со стороны князя?

Прекрасно помню странную сцену в доме Альджебри, когда Доменика, играя с маленьким крестником Челлино, сокрушалась о том, что не имеет возможности стать матерью, но, судя по некоторым фактам, я понял, что эта невозможность не физической природы. Просто она готова была отказаться от этого ради меня. Так почему бы, опять же ради меня, тебе не согласиться на эту безумную афёру?..

Надо сказать, я давно уже задумывался о том, что неплохо бы по возвращении в наше время всё-таки построить полноценную семью. Я ничего не имел против усыновления и даже рассматривал идею воспользоваться помощью донора. Но меня при этом не покидала тревожная мысль: а вдруг я не смогу привыкнуть и полюбить чужого ребёнка? Да дело здесь даже не в неприятии, а в непонимании: трудно понять человека, которого знаешь лишь наполовину. А как я смогу узнать, кто таков этот анонимный донор? Чувство неизвестности всегда меня пугало, и эта мысль сильно омрачала мои светлые планы. В данном же случае ситуация совсем иная: ребёнок не будет мне чужим, поскольку в его венах будет течь фосфоринская кровь. Он станет мне как брат, как Мишка, которого я успел искренне полюбить, несмотря на его вспыльчивый характер. В самом деле, это поистине прекрасно, если моя Доменика родит мне сына с фосфоринскими корнями…

Вот с этой-то мыслью я и постучался в комнату князя, поднимая виртуальный белый флаг. Что ж, поздравляю, дорогой Пётр Иванович, вы победили: вам неплохо удалось промыть мне мозги. До вас это никому не удавалось.

Войдя в покои, я увидел, что Пётр Иванович, в бархатном халате, сидит в кресле и курит трубку. «Куда только Кузьма смотрит? , — возмутился я. — Ведь при таких проблемах с сердцем категорически нельзя курить!»

— А, явился, наконец, — с усмешкой сказал Пётр Иванович, впрочем, не вынимая трубки изо рта.

Если честно, меня это страшно раздражало ещё во время проживания в римской гостинице. Хоть князь, надо отдать ему должное, ни разу за всё время не напился, но зато частенько укуривался до состояния полной бессознательности, когда разговаривать становилось уже невозможно.

— Пётр Иванович, — с небольшим укором осторожно ответил я. — Почему вы курите? Доктор ведь…

— Больно он много понимает, этот ваш доктор, — перебил меня князь.

Нет, это бесполезно. В самом деле, кто я такой, чтобы давать советы человеку, для которого никто не являлся авторитетом? За исключением, может быть, Петра Первого, но он на тот момент, к сожалению, уже умер и не мог повлиять.

— Может, доктор и недостаточно компетентен, но я обладаю достаточными знаниями, чтобы утверждать, что табак не просто вреден, но даже опасен при подобных проблемах с сердечно-сосудистой системой, которая, надо заметить, является нашей фамильной «ахиллесовой пятой».

— Ну опасен, тебе-то что? — вновь горько усмехнулся Пётр Иванович.

— Не издевайтесь надо мной, — холодно ответил я. — Ведь я прекрасно к вам отношусь. Тем более, я извинился перед вами и признал свою вину. И испытываю благодарность за всё, что вы для меня сделали… и собираетесь сделать, — последнюю фразу я сказал тихо, и мой голос дрогнул.

— О чём ты говоришь? — не понял князь, всё-таки поднявшись с кресла и положив трубку на тумбочку из резного красного дерева — не иначе, как собственный шедевр.

— Я согласен, — тихо ответил я, смотря предку прямо в глаза, в которых в тот же момент обнаружил удивление. — Я долго думал на эту тему и пришёл к выводу, что ваше решение… оптимально.

— Поверить не могу, и это говоришь ты, после того, как посмел повысить голос и поднять руку на отца? — с упрёком задал риторический вопрос Пётр Иванович.

— Простите, я был не в себе. И потом, я был глубоко оскорблён. Кому приятно чувствовать себя побеждённым?

— Ты прав. Но я именно поэтому тебя и позвал, чтобы сказать, что готов пойти вам навстречу, — невозмутимо ответил князь, доставая из секретера стакан и полупустую бутылку с тёмно-золотистой жидкостью.

— Вы бы лучше шиповника выпили, — с раздражением заметил я. — Какое тут будет здоровье с лекарствами вроде табака и алкоголя?

— Всё в порядке, — уверял меня Пётр Иванович, наливая ром в стакан. — Это не какая-нибудь бормотуха, а настоящий австрийский ром, — князь поднёс ёмкость к лицу и закатил глаза, вдыхая аромат «романтики и приключений», а затем расслабленным прокуренным голосом спросил: — Хочешь?

— Нет, благодарю. Не имею привычки пить с утра пораньше, — ответил я, про себя подумав: «Вам только попугая не хватает и Джона Сильвера к нему впридачу. Хотя, какое там, ваши придворные сопранисты по характеру и болтовне вполне сойдут за обоих, я — за Сильвера, а Стефано — за попугая». — Так вы говорили, что готовы пойти навстречу? Каким образом?

— Таким, что я лишь исполню свой долг, прописанный в договоре. Остальное — на вашей совести. Я не буду вмешиваться в ваши дела. Но и ответственность за супругу и наследника будет полностью на тебе.

При этих словах мне захотелось обнять предка, а затем высунуться из окна и крикнуть: «Ура!». Но я не стал этого делать — дурак я, что ли?

— Вы даже не представляете той радости, которую вызвали у меня ваши слова, — наконец ответил я. — Пётр Иванович, я буду благодарен вам до конца моих дней.

— Не стоит благодарности. Хотя, признаю, память потомков — лучшая награда и утешение, — последние слова прозвучали как-то странно, от чего мне стало немного не по себе: появилось ощущение, что князь что-то знает, но тщательно скрывает ото всех.

— Но у нас всё же осталась одна проблема, — осторожно напомнил я. — Как убедить Доменику? Понимаете, у неё была весьма серьёзная моральная травма в ранней юности, — я решил скрыть подробности, никому не нужно знать о том, что моя невеста не является девственницей. — После которой она, честно говоря, побаивается мужчин.

— Это потому, что всю жизнь прожила в Риме, где мужчины предпочитают вашего брата и презирают женщин, — вновь возразил князь.

— Нет, не поэтому. А потому, что один неаполитанец повёл себя слишком грубо по отношению к ней. Но его, правда, потом отравили или застрелили, я точно не помню. Он узнал её тайну и угрожал ей.

— Поделом разбойнику, — заключил князь. — Но в данном случае твоей ненаглядной бояться нечего. Я подавно её не обижу и другим не позволю. Да никто и не посмеет. Софьюшка — женщина редкой доброты и милосердия. Брат мой младший — человек добродушный и мягкий, а если кто-то из сыновей… что ж, отведают берёзовой каши, мало не покажется.

— Сколько у вас сыновей, Пётр Иванович? — почему-то вдруг спросил я.

— Верно твоя «маэстро» говорит, с памятью у тебя неважно, — усмехнулся Пётр Иванович. — Я тебе говорил уже — трое, помимо тебя.

— Гришка кем вам приходится? — тут я уже не знаю, что со мной случилось, но мне почему-то страсть как захотелось докопаться до истины.