— Ондрейко Мамонтов руку приложил. Егор Протопопов руку приложил. За Рублева, Копейкина и Полушкина Селиван Червончик судской казак руку приложил.
— Грамоте учен Углич. — едко заметил Вылузгин.
— Архимандрит Макарий посохом всех ребят малых в школу загоняет. — сказал Геласий.
— Где бы на всю Русь такой посох вырубить? — спросил Шуйский. — Что Афанасий Нагой? Спросил у Вылузгина. — Братовой правды держится?
— Да нет. Говорит, сам накололся на нож.
— Так. Так. Так. — хлопнул себя по колену Геласий. — Пошли вразнос Нагие. И стараться не пришлось. Этак скоро топить друг друга начнут, братья.
— За царицу теперь самое время приниматься. — заметил Вылузгин. — Что она скажет?
Шуйский не согласился.
— Не к спеху. Пусть потомится, царица. Подумает, что дело и о ее жизни может зайти? Что, Акундин?
— Арсений Трифонов, купец с Окского конца показал. Что де ходил мужик по Угличу и рассказывал. Нагие царевича подменили. От Годунова до поры времени спрятали.
Геласий присвистнул.
— Мало нам одной сплетни, а уже другая варится.
— А в середке правитель. — добавил негромко Шуйский.
В Москве Суббота сразу прошел к Федору Никитичу. Бросил перед ним на пол холщовый мешок.
— Что это? — спросил Федор.
— Это, Федор Никитич, то что я давно искал.
— Новые портки что ли? Я давно тебе хотел…
— Эх, голова два уха — седалище треуха. Гляди.
Он развязал мешок и отступил в сторону. Федор Никитич, не скрывая любопытства, заглянул внутрь.