— Ондрейко Мамонтов руку приложил. Егор Протопопов руку приложил. За Рублева, Копейкина и Полушкина Селиван Червончик судской казак руку приложил.

— Грамоте учен Углич. — едко заметил Вылузгин.

— Архимандрит Макарий посохом всех ребят малых в школу загоняет. — сказал Геласий.

— Где бы на всю Русь такой посох вырубить? — спросил Шуйский. — Что Афанасий Нагой? Спросил у Вылузгина. — Братовой правды держится?

— Да нет. Говорит, сам накололся на нож.

— Так. Так. Так. — хлопнул себя по колену Геласий. — Пошли вразнос Нагие. И стараться не пришлось. Этак скоро топить друг друга начнут, братья.

— За царицу теперь самое время приниматься. — заметил Вылузгин. — Что она скажет?

Шуйский не согласился.

— Не к спеху. Пусть потомится, царица. Подумает, что дело и о ее жизни может зайти? Что, Акундин?

— Арсений Трифонов, купец с Окского конца показал. Что де ходил мужик по Угличу и рассказывал. Нагие царевича подменили. От Годунова до поры времени спрятали.

Геласий присвистнул.

— Мало нам одной сплетни, а уже другая варится.

— А в середке правитель. — добавил негромко Шуйский.

В Москве Суббота сразу прошел к Федору Никитичу. Бросил перед ним на пол холщовый мешок.

— Что это? — спросил Федор.

— Это, Федор Никитич, то что я давно искал.

— Новые портки что ли? Я давно тебе хотел…

— Эх, голова два уха — седалище треуха. Гляди.

Он развязал мешок и отступил в сторону. Федор Никитич, не скрывая любопытства, заглянул внутрь.