— Ты что к слову чепляешься? Не подходи ко мне больше, ни звука не произнесу! Веди куда надо… меня… переиспытанного!.. Да я сам удавлю любого вот этими… — затряс он крупными волосатыми ручищами.

— Добре, Зубр, такая возможность у нас завсегда под руками. Уважу тебе, только не ори, хотя и в лесу находишься. Но прежде скажи: ты зачем с Совой на хату к Сморчку залез, главный запасник высветил? Почему не выполнил запрет Хмурого?

— Никакого запрета не было, до меня не доходило, — сразу вспомнилась Артистка, понял, откуда ветер дует, — коварная бабенка уже донесла, а он расщедрился, серьги ей золотые подвалил. — Ну а с Совы сами спросите. Мне лично Хмурый на крайность дозволил укрыться у Сморчка. Перед ним я и в ответе. Ерунда какая-то. Только и делов, значит?..

— А сколько Сову до последней встречи не видел? — не отставал Рысь.

— С рождества Христова, друже эсбэ, с января, значит, — напевно, с ударением на каждом слове, ответил Зубр.

— Ну и как он?

— Что «как он»?.. A-а, пить начал, я его дважды предупредил, сказал, не хочу, чтобы моего эсбиста потрошила Чека. С угрозой предупредил.

— С угрозой, говоришь… — мгновенно о чем-то вспомнил Рысь. Он быстро прервал разговор и вскоре удалился.

Зубр не знал, что ему предполагать. Эсбист что-то нащупывал, не имея, по всей видимости, доказательств против него. Упоминал лишь Угара и Сову, Сморчок тут не в счет. На чем-то он подцепил Сову. Но тогда зачем же его оставили в схроне на полянке?

Отмахнулся Зубр от возникающих вопросов, даже сплюнул, ощутив, что прямой опасности лично ему нет. Однако тревога осталась, никакой ясности-то еще не проглянуло. Да тут к тому же подпустили страху явившиеся двое здоровенных мужиков, с которыми он чуть ли не бок о бок ночью пришел сюда. Они без лишних слов, как на расправу, пригласили: «Пошли!» И таинственно-молча повели от сторожки в глубь леса.

Вот когда все напряглось в нем. Зубр хорошо знал легких на расправу эсбистов, карающих даже при малом сомнении в верности.

Зубра скоро привели к стогу на полянке, возле которого он оторопело увидел лежащего со скрученными назад руками Сову. Его разбитое в кровь лицо трудно было узнать. Эсбист пытался что-то сказать, узнав своего главаря. Наверное, хотел просить пощады, не иначе, но его рассеченные, опухшие губы лишь нервно вздрагивали.

И посуровело лицо Зубра. Для него сейчас неважно было, виновен тот или нет. У него самого установилось правило: нанес удар, бей дважды. И он готов был, даже хотел тупорылым сапожищем добавить боли Сове.

— Узнаешь помощничка? — вкрадчиво спросил Рысь. — Так вот, он признался, что с зимы работает на НКВД, продал Угара, того чуть трижды не схватили чекисты. А вот как тебя он не заложил — башкой мотает, ничего сказать не может. Ты давай его сам спроси… давай, а я посмотрю на ваш контакт.

Наступал опаснейший момент. Сова не может говорить. Как же его допрашивать? Он будет дополнять свое мычание отчаянными жестами, и кто его знает, как их поймет Рысь. Тут легко и самому стать виноватым.

— О чем мне его спрашивать? — всем своим внешним видом выразил готовность приступить к делу Зубр.

— Спрашивай: он один работал на НКВД или с кем еще?

Зубр понял: Рысь будет стремиться привязать его к обреченному. Подсел на корточки к Сове, слово в слово повторил вопрос.

Сова вяло поднял на него глаза, отрицательно новел головой и отчетливо тихо произнес:

— Чист… я…

И тут в самое ухо ему Рысь гаркнул:

— Зубр продался чекистам?!

И все поразились отчетливому ответу:

— Чист он…

Рысь распрямился и рукой показал Зубру, чтобы тот поднялся с корточек, ровным, обычным тоном сказал ему:

— Где твой кривой вострый ножичек с костяной ручкой? Достань-ка, покажь… А теперь кончай его, ночную птицу! Давай!

Зубр сразу понял, что от него хочет эсбист, расстегнул ворот рубахи, засучил рукава — он всегда соблюдал этот начальный ритуал палача, шматка сала только недоставало, которым он всегда наслаждался после убийства жертвы. Он был готов и обернулся к Рыси. Тот согласно кивнул — начинай! — и крикнул:

— Волоки его сюда, на середину!

Сова не держался на ногах, его опустили на колени, подхватив под руки. Зубр неспешно подошел к нему, резко, будто изловив муху, ухватил его за волосы, запрокинул голову и подержал его так напоказ. Никто не заметил, как он коротким ударом ножа по шее Совы безошибочно вскрыл сонную артерию.

Сову бросили на землю. Он упал, неловко подвернув под себя руку и прилгав шейную рапу к земле, дернулся несколько раз, будто зарыдал, но потом притих, лежал спокойно, и не было до него больше никому дела.

И еще без малого ночь пробиралась группа Рыси с Зубром в придачу до лесного хуторка Веселка в Иваническом районе — далеко проникли, аж под Заболотцы, что рядом с Львовской областью. Беспокойства Зубр не чувствовал, шел все больше рядом с эсбистом. Но пистолет ему, его безотказный парабеллум, не вернули.

На хутор пришли в темноте. Зубру отвели каморку и велели спать. Сказали: надо будет, позовут. В другом случае, если бы не пережитое за сутки, он наверняка бы оскорбился таким приниженным обращением. Ведь, бывало, Хмурый желал его видеть немедленно, в любой час. И почет ему оказывался, с бесконечными «пожалуйста». А тут будто ординарец чей-нибудь…

«И этот, чего доброго, косо встретит, лохму бровей удивленно вскинет и тоже небось губы скривит, как Рысь, скажет с издевкой: какой я тебе, мол, друг?» — распалял себя Зубр, размышляя о Хмуром, которому дважды спас жизнь во время войны. Первый раз — при карательной операции против партизан в Березовском лесу на Львовщине. Тогда тот с небольшой группой бандеровцев оказался в отрыве от основных сил карательного отряда и был окружен партизанами. Тут-то и подоспел командовавший заслоном Зубр. С сотней Угара он прорвался к своему главарю, выручил Хмурого. Второй случай произошел при отступлении под натиском Красной Армии из-под Ровно на Волынь. Тогда Зубр вместе со своим связным Кушаком вынес раненного, попавшего в засаду Хмурого и доставил в Боголюбы. Кушак укрыл его у своего брата Шульги. От него Хмурый ушел уже краевым проводником.

Нет, не мог Хмурый забыть этих услуг, думал Зубр, надеясь, что тот не даст его в обиду. Как-никак он знал и уважал его отца, главу лесного благочиния — церковного лесного округа, который призывал соотечественников к беспощадной борьбе против Советов. В последнее он больше вкладывал личную утрату — благословленные им на борьбу против своего народа четверо его сыновей погибли. И лишь пятый, старший, уцелел, как он говорил, под его тайной молитвой. Сам же духовный пастырь, без устали подымая дух разваливающегося бандитского сброда, бесславно погиб от руки своего служки, всадившего в него нож с целью грабежа.

Зубр ездил с Хмурым на похороны, скорбел вместе с ним, и этот факт показался ему сейчас очень значимым.

Напрасно Зубр взбудоражил себя мнительным подозрением, зря посетовал на невнимание к себе: не успел он уснуть, как его подняли и со всей учтивостью проводили в соседний дом. Хмурый встретил его в прихожей, не выказав ни малой доли неприязни или какого-то недовольства. Обритый наголо, без бороды и усов, с моложаво-гладким лицом, он показался Зубру каким-то чужим, подмененным. Издалека, видать, шел, коли начисто изменил внешность. Правда, остались неизменными постоянно шевелящиеся лохматые брови. Они принадлежали ему, Хмурому.

После обычного приветствия они даже обнялись. Но как раз это-то обстоятельство и подсказало Зубру держать ухо востро. Не обнимались прежде. Нет ли тут подвоха? Ох уж эта его мнительность…

Быстро перешли к делу. Зубр дал информацию о наличных силах, среди которых Хмурый похвально выделил банду Кушака.

— Численность ты мне зря преувеличиваешь, фактуру твою я по прошлому году знаю, — не дослушал отчет Хмурый. — Вяло на «черную тропу» вышел, один Кушак у тебя действует, он хозяин своего тэрена, да замухрышка еще проявил себя, Гном… Но это все детали. Скажи, Зубр, как твое мнение насчет того, что противу нас враг стал активнее вести борьбу: чекисты на пятки наступают, «ястребки» в каждом селе готовы огнем встретить…