Со стороны леса цепью приближались солдаты. Киричук поспешил к взводному:

— Осторожней! Бандит исчез! — и про себя подумал: «Как в воду папул. Да что же это за чудотворец, Угар?! Мышь не проскочит. Не в комара же он превратился». И приказал с досадой: — Искать бандита! Повсюду!

Но следов Угара не обнаружили.

Непонятное исчезновение Угара сильно расстроило Киричука. У него появилось такое ощущение, будто его крепко надули в присутствии подчиненных, которые сами толком ничего не могли понять. Они хорошо видели трех удирающих бандитов, открыли по ним огонь. И вот третьего недосчитались, он исчез. Для большей уверенности подполковник стал допытываться у хозяйки, сколько у нее находилось гостей в доме.

— Трое, господарь полковник, как есть трое… молодые, чернявые два и старшой, ладный, кучерявый, зубы блестят золотые, подшутить любил над ребятами, прямо и на бандита не похожий, — объясняла несколько оживившаяся тетка Христа.

У Василия Васильевича отпали все сомнения. Он понял, Угар где-то проскользнул, затаился и, возможно, сейчас, ликуя, наблюдает за происходящим из скрытого места где-нибудь в соседнем дворе. Или, может, воспользовавшись суматохой погони за двумя беглецами, ушел огородами незамеченным.

Киричук выяснял у тетки Христы:

— Когда бандиты пришли к вам, тетушка Христа?

— Они не фулиганили… За ворота не велели ходить, а сегодня и за порог.

— Когда же они пришли? Ночью, вчера?

— Третьего дня, господарь… Стемнело, и пришел.

— Кто пришел? Один?

— Сперва один, постарше который. Потом эти двое и с ними еще один, этот вчера к ночи ушел, что с бородой.

— Так их было четверо, вы говорили сначала — трое. А может быть, пятеро или больше?

— Нет, больше не заходил никто.

— Вы кого-нибудь из четверых раньше видели?

— Старшего будто замечала где-то, а вспомнить не могу. Мало ли их, похожих-то… А этот приметней. Не вспомню, хоть что делай.

— О чем они говорили, кого называли?

— Мне сказали, ты, бабка, не подслушивай, а то ухи варом зальем. Шутковал все старший и ругался часто матерно. Не в духе он больше ходил… Да, хлопчики, рогатого этого называл, изюбра; где он, говорит, днюет и ночует. Я думала, на охоту его тянет, как моего покойного Игната… а тут слышу, о человеке будто балакает. Как уж это он сказал, дай бог памяти, когда бородатый уходил?.. О!.. Ты, наказывал, скажи, чтобы изюбр позвал меня, говорить с ним больно нужно ему.

«Надо мне допросить Шпигаря, что такое наказывал ему Угар и каким образом связной собирался установить контакт с Зубром», — подумал Киричук — и снова с вопросом:

— Где спали бандиты?

— На горище[7]. Один в сенцах сидел, караулил.

— Что они ели?

— Что давала. Сала у меня нет.

— Они вам ничего не наказывали? Ну, не просили что-нибудь сделать?

— Кобеля завести велели. А зачем он мне? Красть у меня нечего, и поесть — тоже. До свежего лука не доживешь.

— Спасибо, тетка Христа. Будьте здоровы! — слегка поклонился Киричук и вышел во двер.

От ближнего двора энергично возвращался Кромский с солдатами, было видно, поиск не удался. А две другие группы во главе с младшими лейтенантами Близнюком и Сычом продолжали розыск сбежавшего Угара на крайнем дворе, загроможденном многочисленными сараюшками и пристройками.

Василий Васильевич отдал команду, чтобы прекратили поиск бандита. У подполковника мелькнула успокоительная мысль: «Никуда он не денется. Мы еще с ним встретимся».

17

Кушак вел свою группу глухим бестропьем, куда не всякий дорогу найдет. Так Кузьма заверил Сухаря. Антон Тимофеевич приметил, что главарь банды не отпускает его далеко от себя. Понемногу выпытывал все, что хотел знать, и на привале начал уточнять — перепроверять:

— Ты в американской зоне после плена сколько был?

Сухарь ответил без задержки:

— Около семи месяцев.

— Что же они так долго держали? Проверяли? Или учили чему?

— Я не спрашивал их, держали, и все.

— А я спрашиваю, ты ноль внимания: учили американцы чему-нибудь?

— В смысле разведывательному делу?

— О! Понятливый. Значит, учили. А мы знаем, чему они учат и для чего.

— Ничего ты, сопляк, не знаешь. То, что ты только начинаешь понимать, я давно забыл, — решил круто оборвать Сухарь, сочтя момент самым подходящим.

Кушак вскочил, разъяренный.

— А ну лижи сапоги, гад! — схватил он с земли винтовку и загнал патрон в патронник. — Ползи, сволота, до трех считаю. Первый раз мне НКВД спасибо скажет.

— Сопляк, повторяю! Немецкий абвер меня учил. А ты на американском подловить хочешь. Сам не смыслишь в этом ничего. Опусти винтовку. Вояка!

Ствол винтовки стал вяло клониться вниз.

— Проверим, — произнес утешительное для себя Кушак и, приказав завязать глаза Сухарю, отобрал у него наган.

Сначала Сухарь шел, держась за палку, потом его везли по ухабам на телеге. Наконец остановились. Кушак повел свой «трофей» в дом, усадил на лавку, но повязки не снял.

Кто-то шнырял рядом, задевая за колени, сзади противно чавкали, а под боком кто-то бряцал затвором, раздражая. Потом все стихло. И тут с глаз Сухаря сдернули повязку.

Освещенные лампой, перед ним за столом сидели двое. Один в светлой украинской рубахе, с холеным, чисто выбритым лицом и аккуратно зачесанными назад темными маслянистыми волосами. Другой выглядел намного старше, с тощим, вымученным лицом, с жиденькими грязновато-седыми волосьями на голове и в бороде, с накинутым на плечи френчем польского покроя. На впалой груди его поблескивал крупный крест с распятием. На церковного служителя он не смахивал, выглядел слишком неряшливо. Упорный, пронизывающий взгляд уперся на неизвестном человеке. Возле стола переминался Кушак, и с таким видом, будто хотел сказать: сейчас мы тебе покажем! Только теперь в руке у него Сухарь заметил кольцо из колючей проволоки, понял — это удавка, прозванная бандитами «катюшей».

— Говорят, «ястребка» ты убил вчера? — спросил прилизанный чистюля.

— С кем я говорю? — вопросом ответил Сухарь, напряженно соображая, как бы в разговоре не переборщить.

— Ты нарушаешь нашу заповедь. Она тебе не знакома, потому мы немного потерпим.

— Я ее знаю с давней поры. А излишним любопытством никогда не страдал. Спрашиваю, потому что хочу знать, могу ли доверить свою тайну. С кем я имею дело?

За столом переглянулись. «Церковник» согласно кивнул, «прилизанный» продолжал:

— Вопросы пока задаем мы. Я повторяться не люблю. Убил «ястребка»?

— Было дело… С приятелем юности встретился, как приехал в Бабаево, тот в гости позвал. По рюмке выпили. Вдруг появился «ястребок» и — с наганом на меня. Тут и секрет раскрылся: отца «ястребка» перед войной наши оуновские ребята подстрелили, среди них тот тогда увидел и признал меня. Вот сын и решил со мной счеты свести, милицию вызвал. Ну а я, проходя мимо «ястребка», когда он велел идти на выход, выбил у него наган да бежать. Пальнул по нему два раза для надежности, чтобы по преследовали. Ну а попал ли, не знаю. Тут старых грехов хватает…

— Какие же это старые грехи? — заинтересовался «прилизанный».

Сухарь помедлил, делая вид, что колеблется с ответом.

— Хорошо, — дал понять, что принял решение, и предложил: — Прошу удалить Кушака.

За столом снова переглянулись. На этот раз «церковник» сказал:

— Друже Кушак! Выйди на час.

Тот покорно ушел, оставив, однако, удавку на столе.

Сухарь подтянулся, козырнул двумя пальцами и, почувствовав себя вошедшим в роль, торжественно произнес:

— Слава Украине!

— Героям слава! — слегка приподнялись за столом.

— Я — Цыган, состою в ОУН с весны сорокового года. Закончил разведшколу абвера, в войну действовал. Попал в плен к немцам, потом оказался в американской зоне оккупации, репатриирован, проходил проверку, пять дней как освобожден, вот мой документ, — положил он на стол развернутую бумагу. — Обо мне прошу сообщить по вашим каналам эсбисту центра друже Комару. Я должен действовать.