Он нерешительно повернул ручку двустворчатых ворот, не то испытывая ее, не то опасаясь кого-нибудь потревожить. Немного помедлил и толкнул створку. Она не подалась. Илко постоял, прислушиваясь, потом постучал. За воротами послышался лай, мужской голос спросил:

— Кто там?

— Это я… Илко…

Во дворе молчали. Илко прислушался: не раздадутся ли шаги, но было тихо. И он повторил:

— Это я… Илко…

Снова залаяла собака, и теперь по мощеному двору застучали шаги. Кто-то подошел к воротам. Изнутри приподнялся засов, створка разомкнулась, словно ощерившаяся пасть. А звонок, висящий над воротами, издал странные неприятные звуки. На Илко с удивлением глядел Мил.

— Это я, твой отец, — обратился к сыну Илко.

Мил по-прежнему был растерян. Вот он вздрогнул, встрепенулся и взволнованно обнял нежданного гостя.

— Ты жив, отец?

— Жив! — Он обнял сына.

Когда Илко шагнул во двор, собака разлаялась пуще прежнего. Мил прикрикнул на нее, но она не унималась и только после пинка смолкла, забравшись в свою конуру.

Из дома вышла жена Мила, уставилась на Илко.

— Отец… Оказывается, он живой… Вернулся…

Женщина переменилась в лице, побледнела, подала руку; холодным, не родственным было ее приветствие.

— Так, значит… — начала она.

— Отец, это — моя жена, — сказал Мил.

— Вижу, догадываюсь, — откликнулся Илко, — пошли ей бог здоровья!

Голос Мила дрожал, выдавая неутихнувшее волнение.

— А мы-то думали, что… — прошептал он.

— Понимаю… Видел, какую вы мне могилу устроили…

— Так хотела мать. Она говорила перед смертью: «Раз отец не вернулся до сих пор, значит, его нет в живых… Выройте могилу рядом с моей и положите туда его портрет, чтобы мы хотя бы после смерти были вместе…» «А может, он еще вернется», — возразил я. «Нет, нет, — ответила она. — Мертвые не возвращаются…» И мы выполнили материнское желание. В могиле лежит твой портрет. Там ты молодой.

Жена Мила зашмыгала носом:

— Вовсе не поэтому она хотела, чтобы тебе вырыли могилу рядом. А потому, что таила на тебя зло за то, что осталась одна. Эта твоя могила — как ее проклятие за обездоленную жизнь, за то, что годами ждала тебя, надеялась, расспрашивала о тебе…

Илко пожал плечами, промолчал.

Из дома выбежал Богуле.

— Это твой дедушка, — сказал ему Мил.

Богуле тоже встрепенулся: значит, дед жив! Он со страхом протянул деду руку, не отводя взгляда от его лица. Оно показалось мальчику странным — темная кожа, а брови и борода белые, как на фотонегативах.

— Значит, дедушка не умер, — шептал в смятении Богуле.

— Воскрес! — бросила мать.

Богуле, испытующе разглядывая деда, приметил у него талисман с бриллиантовым камушком на золотой цепочке, камушек переливался в солнечных лучах всеми цветами радуги. Внук не удержался от вопроса:

— Дедушка, а зачем ты носишь на шее камушек?

— Хм, — улыбнулся Илко, притронувшись к талисману, — чтобы он меня оберегал, хранил от напастей. А случись в одночасье смерть и кто-нибудь наткнулся на мое мертвое тело, была бы ему награда. И похоронил бы меня тот человек, не дал бы расклевать мой прах стервятникам. Между прочим, солдаты Александра Македонского тоже надевали на шею золотые амулеты, когда отправлялись в свои дальние походы…

Богуле перевел взгляд на сундучок, который держал Илко. Он был деревянный, обитый кожей. Углы закреплены металлическими треугольниками, которые блестели на солнышке, как золотые. Края обрамляли заклепки. Они туго прижимали кожу к дереву и вместе с тем украшали сундучок линией золотых бусинок. Ручка, прикрепленная сверкающими треугольниками, была обтянута кожей. И поблескивающий замочек был надежный. Необычный по форме, он обрамлялся мелкими заклепками, чтобы нельзя было сломать.

Введя отца в дом, Мил сразу же решил показать ему свою лабораторию. Там он с жаром объяснял, что заставило его заняться наукой и над чем приходится работать сейчас.

Илко разглядывал приборы, слушал рассказ Мила, потягивая трубку и качая головой.

— Хм, молодец… Ты стал ученым, сынок… Занялся большим делом. Держись! Мудрец в Калькутте, бывало, говорил: «Кто умножает свои знания, тот умножает и свои муки. Хорошо творить, мечтать, — рассуждал он, — но это — обоюдоострое оружие. Есть больные, которые от этого выздоравливали. Есть здоровые, которые от этого делались больными».

Потом все сидели за столом и расспрашивали Илко, где он побывал, что видел, как ему жилось. Он отвечал, но беседа давалась трудно — разговор прерывался паузами. Жара сморила путешественника, и он не мог дождаться, когда приляжет отдохнуть.

Пока тянулся общий разговор, хозяева — Мил, его жена и Богуле — то и дело бросали взгляд на сундучок, который стоял у ног Илко, владелец опирался на него одной рукой, словно охраняя.

Да, Илко с великим трудом сберег этот сундучок, сопутствовавший ему в странствиях по дорогам и городам мира. Чему он только не был свидетелем — ящичек с золотыми заклепками! Он стал частичкой жизни Илко. Сундучок завертывали в мешковину, помещали в поезда, машины, клали на телеги. Когда хозяин шел пешком, он просил кого-нибудь помочь поднести его поклажу. Случалось, подкладывал его под голову на вокзалах и автостанциях, дожидаясь поезда или автобуса. Он восседал на нем, как на табурете, на палубах лайнеров во время многодневных путешествий. А то его водружали на спину лошади, ишака или верблюда, и они шествовали с этим грузом по тропинкам и бездорожью, где могло ступить только копыто. Илко рисковал жизнью из-за своего нарядного сундучка, вызывавшего любопытство у самых разных попутчиков. Потеряв ключ, Илко ломал замок, чистил и приводил сундучок в порядок, когда случалось попасть под дождь или угодить в снегопад. Оставлял его под залог, если нечем было заплатить хозяевам за постой. Сундучок был единственным спутником и товарищем во всех его путешествиях, свидетелем многих событий, о чем напоминали ярлычки-наклейки гостиниц разных стран.

Илко привык не расставаться с ним. Он даже испытывал потребность то и дело прикасаться коленом к своему сокровищу и черпал в этом прикосновении уверенность, получал наслаждение.

Заметив взгляды, которые сидящие за столом бросали на сундучок, он тоже посмотрел на него.

— Купил, потому что понравился. Красивый. — И приподнял вещь. — В нем ничего нет.

Супруга Мила хмуро взглянула на мужа и вышла из комнаты. Вечером, когда убирали комнату, отведенную для Илко, она сказала мужу:

— Раньше я мучилась, ухаживая за двоими, а теперь придется обихаживать троих.

— Он мой отец, — ответил Мил.

— Если отец, то почему до сих пор о тебе и не вспоминал? А когда состарился, заявился сюда. Свалился на шею с пустыми руками…

— Я рад, что он жив. Что вернулся… Наконец у меня есть отец.

Илко, уловив отзвуки этой пока небольшой ссоры, сказал Милу:

— Ты, сынок, не тревожься… Мой мудрец говорил: не бывает двух добрых на одной подушке. Муж добрый — жена злая. Жена — голубка, муж — ястреб. Так задумано Господом.

Когда Богуле подружился с дедом, он спросил:

— Почему ты отправился в дорогу, дедушка? Почему бросил дом?

— Почему? — вздохнул Илко. — Повидать мир. Чтобы знать, когда буду умирать, за что стоит облобызать его, а за что наградить плевком.

VI

Илко часто поднимался на холм к серной воде, разувался и окунал в теплый источник свои ревматические ноги. Привалившись спиной к деревцу, он попыхивал трубкой и переводил взгляд с необъятного голубого неба на поблескивающую вдали гладь озера, окаймленную зеленью леса.

Он вслушивался в птичьи голоса, плеск воды, сбегающей с горы, и представлял мысленно, каким будет санаторий, который воздвигнут здесь, когда уймется дым. Здание виделось ему таким, как в английском городе Бристоле, где Илко тоже довелось лечить ревматизм. А когда в воображении возникал бристольский санаторий, вспоминалась женщина, с которой он там познакомился. Она понравилась ему с первого взгляда. Известно, что красивые женщины похожи на цветы, у каждой свои краски и аромат, своя притягательность. Безобразные, некрасивые женщины, не похожие на цветы, пытаются произвести впечатление умом, манерами, беседой. Они обдумывают каждое слово, репетируют движения, взгляды. Идеальны женщины, в которых сочетаются красота, ум, благородство души.