Он легонько нажимает кнопку звонка и слышит протяжное металлическое «дин-дон». Да, что-нибудь именно этакое он и ожидал встретить у Драгеца — недавно приобретенная изысканность, цена которой несколько тысяч лир! Мимоходом бросает взгляд на каменную ограду: нет, львов не видно. А он надеялся, что на столбах у ворот увидит гривастых львов, этот серийный символ гражданского могущества и благосостояния, что красуется перед городскими домами в северных районах. Такие дома всегда охраняли львы. Ему вспоминается сцена у старого магазина на Загребской ветке. Благодаря упорству и мускулатуре озорника Туны, который в пятидесятых забавы ради спас из обломков отвалившуюся львиную голову и вновь водрузил на пьедестал, львиная порода сохранилась в этом городском зверинце. И он бы ничуть не удивился, если б и его брат Драгец обзавелся опасными хищниками. Но вместо львиного рыка — тонкий писклявый голосок.

— Кристина! — восклицает Новак. Как же она выросла, прямо невеста!

— Дядя Миро! — раскрывает ротик, похожий на птичий клюв, Кристина. Он окидывает ее взглядом и с сожалением убеждается, что на Драгеца она не похожа. Нет, она пошла не в Новаков. Вот Борис — тот настоящий Новак. И зачем Драгец отпустил его в эту Швецию? Разве ему в этом роскошном хаусе не хватает места? Эх, Драгец, Драгец! Уж если ты разрушил свою первую скоевскую[69] семью, как и все, принадлежащее той поре, мог бы хоть уберечь сына, Бориса. — Дядя Миро, это вправду ты?

— Да, я, Кристина. А это ты? Прямо красотка.

— Ты преувеличиваешь! — Она кокетливо хихикает, перекатывая языком во рту жвачку. — Папа в обморок упадет, когда тебя увидит…

— Ты преувеличиваешь! — теперь смеется и он. — А папа дома?

— Ага. В мастерской.

— Пойдем к нему?

— Я его позову. — Кристина, изогнувшись, нажимает какую-то клавишу на стене. Вынимает изо рта жвачку и прислоняется щекой к похожему на интерфон устройству в стене.

— Папа, к тебе пришли, — говорит она в аппаратик и подмигивает дяде.

В аппарате что-то громко гудит, и Кристина, отпрянув, морщится. Когда шум утихает, она опять приникает к микрофону:

— Но, папа, это важно. Клиент ждать не может!

Она выключает аппарат и снова запихивает жвачку в рот.

— Ты ж его знаешь! Бесится. Говорит, что в цейтноте, а я ему морочу голову с какими-то клиентами… Но если б знал, кто этот «клиент», не стал бы вопить.

— Что, много работает?

— Ты ж его знаешь. А сейчас он действительно ужасно занят. Должен закончить какую-то машину, потому что во второй половине дня мы хотели смотаться на дачу. До понедельника.

— Я не знал, что у вас есть дача.

— Уже три года.

— Да, давно я здесь не был.

— Правда, дядя Миро, почему ты так редко приходишь?

— Сама знаешь по своему старику: и я постоянно в цейтноте! А где у вас дача?

— В Ядранове. Около Булаича. Ты был там?

— Один раз проездом. Красивое место. Сплошные виллы.

— А какие огромные! И у нас такая же. Мне больше нравятся настоящие дачи. Маленькие, скромненькие. Но ты же знаешь папу…

Новак незаметно оглядывает прихожую. Парусник с миниатюрного гобелена летит на него, раздув паруса. На другом гобелене — волчья морда, кажется, вот-вот высвободится из слабо затянутого ошейника.

— Чьи гобелены? Кто их делает? Ты?

— Какое там? Я пробовала, но бросила. Со скуки помереть можно!

— Значит, мама?

— Мама?! — Кристина смеется. — Это не для нее.

— Купили?

— Нет. Папина работа.

— Ты шутишь? — не верит Новак.

— Серьезно. Он занялся этим, как бросил пить. Знаешь, врач запретил ему выпивать и нервничать. Повышенное давление. Он должен себя беречь, чтоб удар не хватил. А гобелены, говорит, его успокаивают.

Неожиданно Новак ощущает прилив едва сохранившейся братской любви; цель, которая привела его сюда, теперь кажется несерьезной, и решимость исчезает.

— Ми-и-иро! — радостным эхом отдается у него в ушах крик Драгеца.

— Здравствуй, Драгец. — Новак протягивает ему руку. Драгец вместо ладони подставляет локоть.

— Извини, Миро. Я весь перепачкан.

Тоненькая маленькая Кристина совсем затерялась возле этих двух великанов.

— Пойду, дядя. Надо собираться… У меня куча дел. И давай, дядя Миро, почаще видеться.

— Ну конечно, надо почаще встречаться.

— Пока! — Кристина подает руку, и он ощущает на ее ладони что-то мягкое и бесформенное. Жвачка, соображает он.

— До свидания, Кристина, — говорит он в ответ и инстинктивно отдергивает руку — вместе со жвачкой. Сжимает пальцы и ощущает в ладони влажную липкую гадость. Случайно так вышло или Кристина сделала это нарочно? Из озорства или боясь отца? Перед глазами возникает картина: Кристина вынимает жвачку изо рта, разговаривая с отцом по интерфону!

— Ну, Драгец, — приступает Новак, когда они остаются вдвоем. — Что же ты сделал со стариками?

— Миро…

— Я задал тебе вопрос, Драгец. — Голос твердеет, подобно остывшему комочку в руке.

— Миро, ради бога! Ну не разговаривать же нам в прихожей. Заходи. Никто тебя не укусит.

— Слушай, Драгец, еще немного, и я сам тебя укушу.

— Все равно заходи. Ничего, если и укусишь, как-никак мы братья…

От деланной приветливости Драгеца воинственность Новака исчезает.

— Ладно, я зайду, только скажи хоть в двух словах. Что ты сделал с могилой?

— Ты был на кладбище?

— Нет, на стадионе!

— Давай, давай, Миро, поворачивайся. Да входи же!

Как большой специалист по интерьеру он не мог не заметить, какой безвкусицей окружил себя брат — множество дорогих и бесполезных вещей. По стенам в рамках — чистые деньги. С этим ничего не поделаешь. Нельзя брать на себя ответственность за всю семью. Сейчас его интересуют только родители, вернее, таинственное исчезновение их останков.

— Об отце спрашиваешь? — доносится из кухни, где Драгец отмывает руки горячей водой.

— И о маме, ясное дело! — вскипает Новак.

— Все в норме. Они — в склепе, мне его одолжили, пока наш не готов.

— Мог бы мне сказать.

— Но ты же, Миро, так редко ходишь на кладбище.

— Это мое дело! Зато, когда прихожу, естественно, хочу увидеть могилу, а не водопроводный люк…

— А где б я тебя нашел? Держишься особняком. Годами не появляешься. Слышал, ты теперь в Новом Загребе живешь? В высотном доме?

— Да, в Новом Загребе. В высотном доме.

— А какой бы черт тебя в этих джунглях нашел?! Я слышал, будто там улицы и названий не имеют, одни номера. Так, что ль?

— Имеют. У каждой улицы свое название.

— Значит, у тебя есть адрес?

— Слушай, Драгец! — Новак подходит к брату и видит, как поразительно изменился шрам на его верхней губе: вытянулся и стал словно бы глубже. А как ему, мальчишке, нравился этот шрам брата! Он тайком восхищался им, видя в нем признак истинно мужской силы. Неужели прошедшие годы изменили его вкус?

— Склеп, значит, строишь? — Голос Новака звучит холодно и равнодушно.

— Показать проект?

— А зачем ты строишь склеп? Чем была плоха могила?

— Наши старики заслуживают лучшего!

— Ох, ох! Вот уж им это безразлично.

— А мне, Миро, нет. Тебе — может быть!

Была вполне приличная могила. Достойная любого смертного…

— Принести проект? — оживленно спрашивает Драгец.

— Ни к чему. — Новак садится.

— Черный гранит. Самый лучший. А ты не заметил, что склеп будет намного больше, чем могила? Я купил и ту, заброшенную, рядом. Всем нам места хватит…

— Вас не так уж и много. — Новак вспоминает скитающегося по свету Бориса.

— Нас?

— Я имею в виду твою семью.

— А твою, Миро?

— Что — мою?

— Будто ты не Новак. Я строю склеп для всех нас. Для семьи Новак.

— И для меня строишь?

— Почему бы нет? Ты мне брат…

— Драгец, да как тебе вообще в голову такое пришло!

— Я думал, черт побери, мы же братья…

— Ну при чем тут это?