Началось это с того, что однажды в облаву на этой улице попал Тарас Костров. Он быстро юркнул в ворота дома № 52 и позвонил в квартиру Пучковского. Не скрывая, рассказал, что его привело сюда и попросил укрыть на время облавы. Хозяин квартиры что-то пробурчал про себя, усадил Кострова в кресло, сделал какое-то вливание и уложил на кушетку. В доме шел повальный обыск. Врач записал в толстый журнал историю болезни Кострова и вышел. Костров слышал, как в квартиру вошли люди, хлопали двери. Послышался голос Александра Михайловича: «Господа офицеры, прошу вас быть здесь потише. В этой комнате у меня лежит больной. Ему очень плохо».
Опасность миновала, вечером Костров ушел.
С того времени квартира Пучковского стала использоваться подпольщиками для временного укрытия.
Постоянной явкой подпольщиков была квартира доктора Григория Вуалапсаповича Гегелашвили. Здесь устраивались встречи подпольщиков. Доктор, используя свои связи, добивался встреч с арестованными коммунистами, помогал передавать им передачи и записки, облегчал участь заключенных в тюрьме.
Близко стоял к коммунистам артист Платон Цесевич. Он, например, знал о пребывании в подполье Елены Соколовской. Встреча с ней у него произошла при следующих обстоятельствах. Деникинцы готовились отметить «День Добрармии». Во всех театрах города должны были состояться митинги и концерты. Привлекались все артистические силы Одессы. Организаторы «Дня Добрармии» пригласили Цесевича и предложили ему выступить в оперном спектакле. Несмотря на настойчивые уговоры, артист отказался от выступления. Его отпустили с тем, чтобы он еще раз подумал и на следующий день сообщил о своем согласии. «Отказ от участия в спектакле в День Добрармии будет рассматриваться как политическая демонстрация»,— предупредили Цесевича.
Удрученный артист шел по бульвару Белинского. Вдруг он встретил Елену Соколовскую. При Советской власти Цесевич приходил к ней с различными театральными вопросами. Теперь такая неожиданная встреча! Узнав, чем озабочен Цесевич, Соколовская посоветовала ему «заболеть» или на время выехать из Одессы.
«День Добрармии» приближался. По всему городу были расклеены афиши, где огромными буквами сообщалось, что в 3 часа дня состоится спектакль с участием Платона Цесевича. Тогда Цесевич направил в «Одесские новости» письмо, в котором писал, что он не давал согласия выступать в этот день. И не выступил.
Белогвардейские власти объявили кампанию по сбору средств для «Добровольческой» армии. Сначала решено было обложить владельцев торгово-промышленных предприятий. Но денежные тузы скупились даже для этой армии, благодаря которой они вернулись в Одессу. Комиссия по сбору средств, состоявшая из наиболее состоятельных лиц, самыми крупными денежными суммами обложила «мертвые души», то есть тех, кого в Одессе не было.
«Их спасли от большевиков, а они платят черной неблагодарностью»,— жаловался Шиллинг, когда узнал о местных последователях Чичикова.
Привлекли деникинцы к сбору средств для «Добрармии» и артистические силы. Союзу артистов было поручено организовать концерты, спектакли и вечера развлечений в пользу «Добрармии». В комитет по проведению этих мероприятий были введены артисты Цесевич, Глаголин, Амурский. Комитет так организовал проведение концертов и вечеров, что отчислений производить было не из чего, весь сбор уходил, как отмечал Шиллинг в приказе от 22 ноября, на так называемые организационные расходы, да еще по «сомнительным надобностям». Комитет был распущен, а концертные выступления в пользу «Добрармии» запрещены.
В Одессе находилась большая группа писателей. Только незначительная часть из них сотрудничала в белогвардейской печати. Кое-кто пытался издавать свою газету. Участвовал в издании одной газеты известный русский писатель И. А. Бунин. Однако, быстро разочаровавшись в этом деле, стал хлопотать о выезде на Балканы. Но были и такие писатели, которые не смирились с деникинским режимом, боролись с ним, если не печатным, то устным словом. Белогвардейцы жестоко расправлялись с ними. В тюрьму был брошен одесский писатель Л. О. Кармен, главной темой творчества которого была жизнь рабочих и грузчиков Одесского порта.
Следователь, допрашивавший Кармена, говорил ему, что, если он публично отречется от большевизма и опубликует в газетах письмо с призывом помогать «Добровольческой» армии, то будет освобожден из тюрьмы. Кармен отвечал, что он в партии большевиков не состоял, поэтому и отрекаться ему не от чего, но он сочувствует большевизму и будет за него бороться до последней минуты своей жизни.
Несколько раз водили Кармена в комнату для «допроса» и каждый раз его уже оттуда выносили. Из тюрьмы Кармен был освобожден после изгнания белогвардейцев. Вышел он едва живой, не держался на ногах и через два месяца, в апреле 1920 года, умер в возрасте 44-х лет.
За несколько дней до своей смерти Л. О. Кармен рассказывал, что в тюрьме его «допрашивал» следователь по фамилии Родоконаки, какой-то близкий родственник того самого Родоконаки, о котором писал Кармен в рассказе «Мурзик».
За небольшим исключением, интеллигенция Одессы не пошла на службу кровавому режиму Деникина.
Освобождение Одессы
Неся огромные потери, деникинские войска отходили все дальше и дальше на юг.
Начальник британской военной миссии полковник Иолш опубликовал воззвание, в котором призывал: «Большевики — враги всего цивилизованного мира. Поэтому во имя цивилизации, как представитель британской военной миссии, я призываю все культурное население прекратить все ссоры и раздоры, чтобы соединиться и двинуться против общего врага». Иолш заверял, что Британия поддержит всех, кто борется с Советами.
Утопающий хватается за соломинку. Это был призыв, обращенный ко всем мелкобуржуазным и буржуазным партиям — к меньшевикам, правым эсерам, кадетам, монархистам и прочим. Призыв отчаяния красноречиво говорил, что английским интервентам очень не хотелось покидать благодатные края южной Украины. Воззвание Иолша опубликовано было в то время, когда английские пароходы уже спешно утрамбовывали свои трюмы одесским добром.
Местные власти, уверяя население, что Одессе никакая опасность со стороны большевиков не угрожает и что ни о какой эвакуации не может быть и речи, втихомолку погрузили на пароход «Ксения» 5000 пудов шерсти, 1000 пудов крупы, 150 бочек масла и много других продуктов. Затем в ночное время посадили на этот пароход своих жен и детей и отправили их в Варну. Подпольщица Мария Ачканова, работавшая в Морском агентстве, 17 января передала в губком текст телеграммы генерала Чернавина в штаб Деникина о количестве судов, необходимых для эвакуации офицеров, чиновников, буржуазии. Белогвардейский Черноморский флот даже при мобилизации частных пароходов не в состоянии был справиться с эвакуацией почти 30 тысяч человек, не считая награбленного имущества, которое тоже предполагалось вывезти. Губкому стало известно, что Шиллинг уже послал через английскую военную миссию в Одессе несколько телеграмм Британскому штабу в Константинополе с просьбой подготовить суда для эвакуации Одессы. Из всех этих фактов вытекало, что командование «Добровольческой» армии не рассчитывает удержать в своих руках Одессу. Поэтому губком обратился к рабочим с призывом готовиться с оружием в руках выступать против деникинцев, не допустить вывоза ими народного имущества и ценностей.
Были опубликованы воззвания (приказы) к солдатам и офицерам «Добровольческой» армии. В приказе № 1 областной военно-революционный штаб обращался к солдатам: «Большинство из вас — дети земли и труда, введенные в заблуждение буржуйскими сынками... Торопитесь загладить свою вину перед вашими братьями по крови, сохе и станку» {79}. Штаб предлагал при приближении Красной Армии не оказывать ей сопротивления, складывать оружие. В приказе № 2, обращенном к офицерам, штаб сообщал, что тем, кто не причастен к пыткам и истязаниям, кто не будет препятствовать переходу без боя городов в руки советских войск, будет дарована полная свобода и будет предоставлено право загладить свою прежнюю вину перед пролетарской революцией {80}.