— С вещами?
— Нет, скоро вернешься.
Александрович попросил товарища, игравшего с ним, не мешать фигур:
— Возвращусь, закончим партию.
Партия так и осталась неоконченной. Вечером Александровича не стало.
В письме, написанном перед расстрелом, он писал товарищам и своей матери:
— Сегодня, 1 ноября [43], меня судил военный суд. Прошу Вас, дорогие и славные, не волноваться и не принимать близко с сердцу приговор... Умирают только раз. Вы знаете лучше, чем кто бы то ни был, что я никому зла не причинял, что всегда ценил человеческую жизнь и делал все возможное, чтобы спасти людей от смерти. Я спокойно приму смерть. Я знаю, что эта смерть тяжело отразится на вас. Но вот моя к вам последняя просьба. Дорогая мама, крепись. Ты кормилица маленьких детей, на тебя опирается все семейство. Ради детей своих маленьких умоляю тебя — не теряй присутствия духа. Пусть моя судьба не омрачает твоего сознания. Собери последние расшатанные силы свои и думай о тех детях, которые нуждаются в твоей помощи».
В ноябре и декабре агенты контрразведки в своих донесениях сообщали о многочисленных фактах, когда солдаты выступали против своих командиров. Агент из Бирзулы доносил: «Бирзульский гарнизон — не вполне надежная воинская часть. При выступлении местных большевиков она определенно займет благожелательную противнику позицию». Ананьевский агент писал: «Большевистская агитация в офицерской и солдатской среде продолжается. Меры, принятые к выяснению агитаторов, результатов не дали». Из Тирасполя сообщалось: «В местном гарнизоне были три случая выступления солдат против офицеров. Командование частей скрывает это». В декабре в Одессе было несколько случаев, когда солдаты отказывались выполнять приказания своих начальников. Одесская гауптвахта была битком набита заключенными военнослужащими по обвинению в «принадлежности к большевизму». В печать просочились сведения, что 80 заключенных бежали с гауптвахты.
26 декабря Шиллинг издал приказ, в котором было сказано: «Предписываю всем командирам частей, рот и эскадронов принять срочные меры к прекращению выступлений солдат против командного состава. Всякое такое выступление должно быть подавлено силой оружия, а зачинщики переданы суду, как противники власти. Командный состав, не заявивший о каждом таком выступлении, создающем панику в тылу и на фронте, также подлежит преданию военно-полевому суду» {70}. Этот приказ в день его издания был получен областным военнореволюционным штабом и передан редакции «Одесского коммуниста» для опубликования. На следующий день свежеотпечатанный номер «Одесского коммуниста» с секретным приказом был положен на стол генерала Шиллинга. Очевидец рассказывал, что генерал в бешенстве так стучал кулаком по столу, что стекла в окнах дребезжали.
Партийная организация Одессы проводила и другую работу, ослаблявшую боеспособность белогвардейских войск. Выпускались листовки, воззвания. В большинстве случаев они писались от руки и вывешивались на стенах домов.
Белогвардейские плакаты, обращения и объявления комсомольцы срывали сразу, как только они появлялись. Комсомольцы знали, чем это им грозит. На всех видных местах города висел отпечатанный крупным шрифтом приказ № 6, подписанный начальником внутренней обороны полковником Стесселем:
«Всех, срывающих наши приказы и объявления, а также оклеивающих стены подпольными воззваниями, патрулям расстреливать на месте, не обременяя штаб перепиской».
Практиковалось также громкое чтение и комментирование деникинских приказов на городских улицах.
На углу улиц Греческой и Екатерининской возле рекламной тумбы собралась большая толпа. Молодой человек в студенческой фуражке читает вслух только что наклеенный приказ начальника гарнизона:
«В последнее время замечается нарушение дисциплины воинскими чинами, невыполнение приказов, уклонение от дежурств, оставление охраняемых постов и т.д.
Предупреждаю, что всех замеченных в неисправном несении службы, уклонении от дежурств и в других нарушениях воинской дисциплины буду высылать на фронт».
— Все ясно или нет? — спрашивает читающий. Раздаются голоса: «Не ясно, прочтите еще раз, только громче!»
И снова начинается чтение. Мимо проходит группа офицеров, судя по форме, прибывшие с фронта. Если бы не толпа, прошли бы мимо, а тут остановились, прислушиваются.
«...буду высылать на фронт!» — с ударением заканчивает чтение комсомолец.
Офицеры разгоняют толпу, сами читают приказ и начинают возмущаться:
— Что же это получается... Фронт, выходит, место ссылки?!
— Мы вроде штрафников?!
Три дня висел приказ, а потом спохватились и стали его заклеивать. А три дня возле тумб с приказами проходили громкие читки. Для этого городская комсомольская организация выделила чтецов.
Еще один приказ читали комсомольцы для широкой огласки. В нем говорилось о том, что все офицеры, служившие у Советской власти, должны быть освобождены из фронтовых и тыловых учреждений и отправлены на фронт. На этот раз приказ подписал сам главнокомандующий генерал Шиллинг. Генералу было невдомек, что такие приказы никак не укрепляли связи тыла и фронта, что они вызывали у фронтовиков враждебные чувства, неприязнь к тем, кто находился в тылу. Многие офицеры, прибыв в командировку или в отпуск в Одессу, не спешили вернуться в свои части. Они видели, какую вольготную жизнь ведут их тыловые коллеги, открыто высказывали свое недовольство.
Дело дошло до того, что Шиллинг вынужден был издать приказ, в котором говорилось: «Некоторые из нашей среды иногда невольно играют на руку красным: своим пораженчеством, стремлением критиковать других... подтачивают силу и веру и более крепких духом. Таких гасителей духа немедленно передавать в руки военных властей».
В речи на беспартийной конференции рабочих и красноармейцев Пресненского района 24 января 1920 года В. И. Ленин говорил:
«Во всех своих листках белогвардейцы пишут, что у большевиков прекрасная агитация, что они не жалеют денег на агитацию. Но ведь народ слышал всякую агитацию — и белогвардейскую, и учредиловскую. Смешно думать, что он пошел за большевиками, потому что их агитация была более искусна. Нет, дело в том, что агитация их была правдива.
Самые действия Деникина и Колчака агитировали против них, агитировали за Советскую власть. Поэтому-то мы и победили» {71}.
Большевики Одесской партийной организации не располагали теми огромными средствами, которые имелись у штаба генерала Шиллинга. Это признавали и сами деникинцы. 26 ноября в печати было опубликовано сообщение об аресте некоторых работников подполья. В сообщении говорилось: «Захвачена смета областного комитета, из нее видно, что расход месячный для всей области определен в 14 тысяч рублей. При существующих в настоящее время ценах, такая скудная смета дает мало возможности производить серьезные траты» {72}. И, несмотря на это, правдивое большевистское слово доходило до сознания не только советских людей, но и до солдат «Добрармии», значительная часть которых вначале была введена в обман белогвардейской агитацией.
Белогвардейская пропаганда на юге Украины велась в огромных размерах. Одесский художественный пункт обслуживал Херсонскую, Бессарабскую, Подольскую и Таврическую губернии. Он в массовом масштабе выпускал плакаты, цветные диапозитивы для проекционных фонарей, изготовлял витрины и витринные карты, выполнял различные художественно-декоративные работы. Агитационные передвижные кинематографы обслуживали районы, села, гарнизоны. «Туманные картины» — так назывались тогда кинофильмы — показывались в школах, народных домах, на улицах и площадях, предпочтительно бесплатно. По железнодорожным станциям, полустанкам курсировали агитпоезда и агитвагоны «Освага» с походными типографиями. Эта же организация рассылала выставки специально подобранных картин и плакатов, исполненных талантливыми художниками, фотографий, печатала и отправляла по городам и волостным центрам бюллетени, карты, плакаты, газеты. Устраивались спектакли, концерты, народные гулянья — все со строго подобранным в «Осваге» репертуаром. Лекции и доклады сопровождались выступлениями артистов. Агитаторы Освага имели задание распускать различные клеветнические слухи о Красной Армии, Советской власти, разжигали национальную рознь.