И так как он обычно разделял и радости, и горести людей, то и все люди, словно научившись у него, участниками стали радости его и горя.

И вот Бодхисаттва, возвращаясь из царского дворца и приблизившись к своему дому, услышал громкие крики и вопли, которые неслись из дома, и, увидев громадное скопление народа, велел своему слуге пойти и узнать в чем дело. Тот разузнал о случившемся и, вернувшись, сказал ему:

«Разнесся слух, что ты, о господин, оставив свой богатый дом, монахом сделался и нищим; о том услышав, из любви к тебе народ сбежался отовсюду».

И вот Великосущный был словно пристыжён в своей душе, чистой от природы. Взволнованный и смущённый, он впал в такое раздумье: «О счастье! Какого возвышенного мнения обо мне народ!

Когда народ почтил меня таким высоким мнением о добродетелях моих, останусь если я привязанным к домашней жизни, к чему тогда мне мужество моё?

Ведь может разойтись молва о склонности моей к порокам, неуважении, презренье к добродетелям, и в силу этого и мненье обо мне средь добродетельных изменится. Ну как же жить мне дальше в положении таком?

И посему я действием почту народа веру в добродетели мои, оставив дом, вместилище дурных страстей, из-за любви святой к подвижнической жизни».

После этих размышлений Великосущный вернулся и просил снова доложить о себе царю: «Хранитель казны снова хочет видеть государя».

Получив разрешение, он, войдя и с надлежащим почтением приветствовав царя, приблизился к нему. «В чем дело?»— обратился к нему царь. Он сказал: «Я хочу оставить мир, и потому да благоволит государь дать мне своё разрешение сделать это».

Тогда царь, взволнованный и крайне смущённый, с любовью обратился к нему со следующими словами:

«Я жив ещё, ты для меня дороже всех друзей, родных... Из-за какого же несчастья ты уходишь в лес? И разве я не в силах устранить несчастье деньгами, либо мудростью житейской, либо великой силою моей?

Если нужду испытываешь в деньгах, возьми ты денег у меня; беда ль грозит откуда — её я отвращу, меня, который с просьбой обращается к тебе, и всю родню покинув, на что другое помышления свои направил и почему ты в лес уходишь?»

С такими словами, исполненными тёплой любви и глубокого уважения, обратился царь к Великосущному, и тот в ответ на них ласково промолвил:

«Откуда может быть беда у тех, кого твоя десница осеняет? Иль о деньгах печальная забота? Поэтому я удаляюсь в лес не от страданий; узнай же то, что побудило к этому меня!

Повсюду слух разнёсся, государь, что на себя обет великий принял я. Людей большие толпы впали в скорбь, в слезах их лица, поэтому хочу я жить в лесах безлюдных: ведь допускает весь народ возможность, что добродетелью такой я обладаю!»

Царь сказал: «Не должен ты нас покидать из-за одних лишь слухов, распространившихся в толпе! Ведь блеск добродетелей, тебе подобных, не возрастает от того, что ты будешь заботиться о толках народа, равно как и не ослабевает, если ты оставит их без внимания.

Родившися в воображенье своенравном, молва людская без узды повсюду бродит, и даже тот, кто стал бы близко к сердцу принимать её, смешон бы был; что ж говорить о том, кто стал бы действовать, сообразуясь с ней?»

Бодхисаттва сказал:

«Нет, не говори так, великий государь! Разве не должны мы действовать согласно высокому мнению народа о нас? Взгляни, о государь:

Ведь если человек достигнет уважения людей и назовут его все "мужем жизни праведной", тогда муж добродетельный не должен ниже славы быть; хотя бы от стыда возьмёт пусть на себя он это бремя.

Когда предположенье высоких добродетелей в ком-либо себе находит подтвержденье так или иначе, тогда оно сияет яркой славой, в противном случае оно подобно пересохшему колодцу.

А ложный слух о добродетелях, растущий без всяких оснований, расстроенный, разрушенный при испытании, разбить способен в прах людскую славу, и лишь с трудом она возникнуть сможет вновь!

Поэтому я покидаю и семью и состоянье, которых — корень зол всех — нужно избегать, как чёрных змей, поднявших в злобе головы; тебе, о государь, не подобает ставить в этом мне преграды!

Ты предлагаешь деньги мне; из-за своей признательности и любви обычно так ты поступаешь по отношенью к верным слугам. Но что, однако, мне, мир покидающему, деньги, с благами связанные, с низкими страстями?»

Этими словами Великосущный убедил царя и, получив от него разрешение, отправился в лес.

И вот друзья, знакомые и покровительствуемые Бодхисаттвой люди, приблизившись к нему, заливались потоками скорбных слез и обнимали его ноги, стараясь его удержать. Некоторые, с мольбой протягивая к нему руки, преграждали ему путь; другие приветливо подходили к нему и, обнимая, старались увести его обратно по направлению к дому. Одни из любви обращались к нему с грубыми словами, понося его один так, другой иначе, другие указывали ему на друзей и родственников, что следует иметь сострадание и к ним. Одни прилагали все усилия, чтоб удержать его, связывая доводы рассудка с учением священного писания, доказывая, что состояние домохозяина — самое святое состояние; другие то описывали трудности жизни в пустыне лесной, то умоляли выполнить до конца лежавшие на нем обязанности, то говорили о сомнительности награды в будущем мире. И вот, глядя на противящихся его оставлению мира, настойчиво старавшихся удержать его от ухода в лесную пустынь, своих друзей, лица которых были залиты слезами, он, несомненно, так думал:

«Те, кто друзьями признают себя, когда друг заблуждается, должны подать ему благой совет, хотя бы и жестокий. Таким путём, согласным с праведным законом, идут все добродетельные; ещё лучше, если их благой совет к тому же и приятен.

Каким же образом в умах их здравых мысль возникла, что дом сей — лучше пустыни лесной, что, ни о чем не думая, стремятся удержать меня от жительства в лесу, как будто бы оно с греховным связано?

Умершего, иль умирающего человека, или отпавшего от праведности — таких людей оплакивать нам должно; но почему они оплакивают и меня, живого, но желающего жить в лесу?

Если причина скорби их — со мной разлука, то почему бы им не жить в лесу со мною вместе? А если их дома для них милей меня, зачем же расточают они слезы?

Допустим, что любовь к семье не позволяет им теперь на путь подвижнический стать; так почему мысль о любви к семье им не являлась в битвах?

Их доблесть видел я в годины тяжких испытаний; как будто ясно из потоков слез видна их дружба, к тому ж глубокие имеющая корни; однако здесь она близка к обману: они ведь не идут со мною вместе!

Как уваженье к человеку, достойному такого уваженья, когда они стремятся удержать его, их заставляет речь прервать и заливать слезами лица, а головы-склонять в поклонах?

Подобным образом любовь должна в них пробудить похвальное решенье оставить мир, чтоб это не было игрой актёров, стыд вызывающей у праведных людей.

Найдутся два-три друга непременно у самого порочного, когда его несчастие постигнет; но чрезвычайно трудно друга даже одного найти тому, кто отправляется в лесную пустынь, хотя бы был он добродетелью возвышен.

И даже те, кто увлекали меня вперёд в сраженьях, опасных от слонов безумных, теперь не оставляют мир, не следуют за мною в лес; да подлинно ли я все тот же и они все теже?

Не помню, чтоб по отношенью к ним я совершил дурной поступок, который мог бы стать причиной охлаждения их любви; быть может, поведению друзей причиной то, что, они думают, составит моё счастье?

Или отсутствие во мне достоинств тому причина, что в лес за мной не следуют они? В чьей власти разлучить сердца, привязанные добродетелью друг к другу?

К чему теряюсь я в догадках праздных, думая о тех, которые не видят пороков явных жизни в доме и пустыни лесной достоинств: ведь очи знания для них закрыты!

Они не в состоянии покинуть наслаждения земные — страдания и здесь и в мире том причинен вот теперь они все отвергают жизнь в лесу, тем наслаждениям враждебную, а также и меня! Да сгинет наважденье это!