Интересно, что подумает Коннор, когда я подарю ему свое сердце.

19 сентября

2 недели, 6 дней

Я сижу на табурете за кухонной стойкой, болтая ногами, и вычерпываю оставшееся после хлопьев молоко. Фоном включены мультики, хоть я уже вышла из возраста, когда мне было интересно их смотреть. Однако суббота без них – не суббота.

Судя по звукам льющейся воды, мама уже проснулась. Иногда она принимает душ минут по сорок пять. Непонятно, что там можно делать столько времени, тем более что после него она не выглядит посвежевшей и отдохнувшей. Скорее наоборот, ее глаза кажутся опухшими, она больше походит на зомби.

Если уж совсем честно, чем она занимается в остальное время – тоже для меня загадка. Мы ведем себя словно незнакомцы, вынужденные жить под одной крышей. Как же хочется, чтобы все было иначе. Хочется обнять ее и сказать, что люблю. Но сомневаюсь, что мама чудесным образом обнимет меня в ответ и с улыбкой произнесет то же самое, как этот момент обрисовывается в моем воображении.

Папа наверняка бы расстроился, узнав, как живут «его девочки». Он изо всех сил старался сплотить нас на протяжении многих лет, во время нескончаемых курсов химиотерапии. Он не сдавался даже тогда, когда мама уже отчаялась, когда я не могла заснуть из-за непрекращающихся слез, но все было тщетно, а однажды пришел конец, и его не стало.

Я пытаюсь вспомнить, какой была мама до смерти папы, пока она не умерла вместе с ним. Пытаюсь мыслями вернуться в то время, когда она объявляла «девчачий день» без него, а я ухмылялась ему на этих словах. Когда мы с ней отправлялись на маникюр, ходили по магазинам и набивали животы шестидолларовыми фруктовыми смузи.

Она была хорошей мамой. Точно такой, в которой я нуждалась и о какой могла бы мечтать. Но жестокая реальность отобрала ее у меня, мама превратилась в другого человека, для которого я стала никем. Она настолько увязла в горе, что уже не в состоянии разглядеть, какую боль причиняет мне своим безразличием.

Уверена, на ее месте папа никогда бы так не поступил. Даже в свои последние дни он оставался сильным и поддерживал меня. Даже когда ему было плохо и его знобило после процедур, он выходил в парк, садился на раскладной стул, кутаясь в плед от холода, лишь бы провести время со мной и мамой. Тогда мы были настоящей семьей.

Я не теряю надежду, что однажды на финише после своего забега увижу ее с лучезарной, гордой улыбкой. Что она перестанет утопать в депрессии и наконец заметит меня, мои успехи и достижения. Только вряд ли это случится.

У нее не осталось друзей. Они разлетелись, как песок на ветру, задержалась лишь я. А теперь у нее нет и меня.

В конце концов мама выключает воду, и спустя несколько минут раздаются ее шаги, сначала наверху, затем в коридоре и на лестнице. Она ступает легко и тихо, как мышка.

Я отправляю в рот последнюю ложку молока с фруктовым вкусом и поворачиваюсь к маме.

Ее светлые волосы еще мокрые и спутанные, но она уже нанесла макияж и надела миленькую блузку с брюками цвета хаки. Даже по выходным мама выглядит как адвокат, словно это все, что она теперь из себя представляет. Набор функций, а не человек.

Она устраивается рядом со мной и берет коробку с хлопьями, а я, отвернувшись, смотрю мультики. Какое-то время мы сидим в молчании: я слушаю, как она ест, и пытаюсь сосредоточиться на мультяшном псе, который скачет на экране.

– Хорошо спала?

Это ее любимый вопрос. Не знаю почему. Может, она считает, что я вообще не сплю, или это ее завуалированный способ узнать, все ли у меня в порядке.

– Ага. А ты?

– Угу.

Мне хочется возразить ей, сказать, что если бы она хорошо спала, то выглядела бы хоть сколько-нибудь отдохнувшей, но я не решаюсь.

Вместо этого в попытке сломать традиционное субботнее молчание выпаливаю:

– Ты хочешь... не знаю, сегодня чем-нибудь заняться?

Она перестает жевать, хоть у нее набит рот, и устремляет взгляд на меня.

– Мне нужно просмотреть много дел. Давай как-нибудь в другой раз, идет?

Как-нибудь в другой раз. Всегда в другой раз. Хотелось бы знать, когда наступит этот «другой раз», но, наверное, если бы я знала, то больше никогда бы не спросила.

– Да. Конечно.

Спрыгиваю со стула и поднимаюсь к себе, чтобы переодеться в джинсы и майку и уйти на весь день, как обычно.

Сегодня просто очередной день в череде разочарований, так уж повелось.

Так мы живем.

14 сентября

2 недели, 1 день

Сегодня возобновляются школьные тренировки по бегу. Это означает, что впереди новый учебный год, скоро опадут листья, а мое расписание снова будет забито.

В этом сезоне мы с Блейком назначены капитанами: он – у мальчиков, я – у девочек. У него побольше опыта в этом деле, но в нашей команде я – единственная старшеклассница. Кого, как не меня, ставить лидером.

Мы бежим бок о бок через задний выход и школьный двор в сторону лесных тропинок за футбольным полем. За нами – двадцать семь бегунов, движущихся в едином темпе, и это стимулирует. Мы с Блейком придерживаемся небольшой скорости, успевая переговариваться. Те, кто отстанут, вылетят. Если капитанам хватает дыхания еще поболтать, то с обычным бегом ребята должны справиться, в противном случае им не место в команде.

Мы быстро входим в колею – все-таки уже три года в одной связке топчем эти тропинки. Еще совсем недавно мы и сами были неуклюжими, медленными новичками, а теперь, посмотрите, мы – ветераны, которые объединяют команду. Солнце светит ярко – сегодня один из тех последних дней, когда природа радует нас летней погодой, прежде чем осень вступит в свои права.

– Мне достался Беллник по истории, – произносит Блейк, когда мы ступаем под тень деревьев леса.

– Отстой.

Первые опавшие осенние листья приятно шуршат под ногами. По идее, мне полагается ненавидеть перспективу предстоящего учебного года, но я наслаждаюсь этим днем, предвкушая новые тренировки, холодную погоду и зимние каникулы.

– Знаю. А по математике – мисс Валентина.

– Двойной отстой, – отвечаю я. У меня ровное дыхание. Мышцы разогреты. Я счастлива, спокойна и готова к долгой пробежке.

Блейк оглядывается на бегунов позади нас. Некоторые из них уже выдыхаются, а мы ведь преодолели всего две мили.

– На следующей неделе кто-то точно вылетит.

Кивнув, я разглядываю парня: кровь прилила к его лицу, щеки раскраснелись, а темные волосы растрепались. Ветер и ветки, от которых мы уклоняемся, не оставили и следа от идеальной укладки.

Блейк неплохо подрос за лето и больше не напоминает юного школьника с непропорционально длинными и худощавыми руками и ногами. Теперь он выглядит подтянутым, здоровым и похорошевшим.

Блейк вдруг поворачивается ко мне, и я невольно задаюсь вопросом, о чем он думает. Изменилась ли я?

– Ты нормально держишься? – интересуется он.

Я широко улыбаюсь.

– Лучше не бывает. Легко одолею еще пару миль.

– Это вызов? – спрашивает он, улыбаясь в ответ. Его адидасовские спортивные штаны шуршат при каждом движении.

Я оглядываюсь на остальную команду, прикидывая, удержат ли они темп.

Половина точно справится. И этого достаточно.

– Да.

И тут я срываюсь с места, где-то отрываясь от земли, чтобы перепрыгнуть извилистые корни деревьев, а где-то хлюпая по лужам. Блейк бежит следом – его громкие шаги долетают до моих ушей, это придает мне еще больше ускорения, и лес вокруг превращается в смазанные коричневые и зеленые пятна. Все исчезает, и я лишь слышу свое дыхание и сердцебиение в ушах, здесь и сейчас существую только я и бег.

Когда появляется развилка, я выбираю левую тропинку – ту, что длиннее, – прекрасно зная, что она не входит в наш маршрут, но не желая возвращаться обратно к школе. Я по-прежнему слышу за спиной шаги Блейка. Он не отстает.