Теперь Коннор смотрит на меня по-другому. Надеюсь, он не думает, что я пытаюсь выгодно выделиться на его фоне. Не могу понять его взгляд.

– Ого. Ты очень умная, – произносит он. – Ну, я и так знал, но это действительно круто.

Я улыбаюсь и опускаю взгляд на тарелку. Мама оценит его поддержку. Это хорошо.

– Энн всегда была необыкновенной, – обращается она к Коннору. – С момента ее рождения я знала, что ей уготовано великое будущее.

Неужели мне послышалась гордость в ее голосе? Я внимательно смотрю на нее, размышляя над тем, откуда это взялось. Она хвастается мной. Раньше она всегда гордилась моими достижениями, но с тех пор прошло немало времени. В последние годы она была озабочена… другим.

– Она научилась играть на пианино в восемь лет, – добавляет мама. – Мы с отцом хотели, чтобы она играла на скрипке, но Энн ее ненавидела.

Коннор улыбается мне.

– Очень похоже на нее. Она очень упряма.

– И не говори, – соглашается мама.

И наконец все напряжение уходит.

24 октября

1 месяц, 24 дня

Сегодня вернулся отец Коннора. Насовсем. Около входной двери лежат его вещи. Так Коннор об этом и узнал.

Я даже рада, что избежала встречи с его отцом в коридоре, когда проходила мимо родительской спальни. Как-то знакомиться с ним у меня нет желания.

Сейчас мы с Коннором, расположившись в его комнате на деревянном полу, решаем, стоит ли нас друг другу представить. Сомневаемся, готова ли я к этому.

Я мало что знаю об его отце. До меня долетали лишь обрывки информации, но даже по ним ясно, что знакомство предстоит не из приятных, ведь этот человек превратил жизнь Коннора в ад.

– Черт, давай просто покончим с этим, – предлагает Коннор. Он уже на взводе, немного дерганый и напряженный, словно его горло сдавливает воротничок рубашки. Он встает, берет меня за руку и поднимает. Ладони почему-то зудят от желания сделать что-нибудь глупое, например, взлохматить его красивые светлые волосы, но это совершенно неуместно, так что приходится отказаться от своей затеи.

Я не знаю, как выглядит Джек – никогда его не видела, даже на фотографии. Нэнси все их убрала, когда он ушел три месяца назад.

Коннор предупреждал меня, что это ненадолго, что его отец обязательно вернется, и оказался прав.

Он знал заранее, как все обернется. Первые несколько недель его мама твердо верила в окончательность своего решения. Она не говорила о Джеке. Словно он умер.

Но непоколебимость ее постепенно терялась. Спустя время она начала упоминать его в разговорах. Вскользь. Например, «О, Джек как-то…» или «Не эту, Джек ее разбил. Дай мне другую». И разговоров о нем становилось все больше и больше. В итоге появились задумчивые фразы «Интересно, что он сейчас делает» и «Думаю, мне стоит ему позвонить».

Как только дело дошло до этой стадии, его возвращение замаячило на горизонте. Коннор предсказал эту последовательность шаг за шагом. Он знал, что произойдет.

Несколько недель, которые мы провели без его отца, теперь кажутся раем. Уверена, подсознательно Коннор всегда думал об отце, но для меня Джек существовал лишь в виде историй, и мысли о его возвращении не задерживались в голове. В те первые недели его призрачное существование не беспокоило нас.

Я следую за Коннором по захламленному дому. Моя маленькая ладонь тонет в его руке. Мы останавливаемся у двери родительской спальни и прислушиваемся к включенному телевизору. Нужно постучаться, но никто из нас не двигается, мы просто стоим в тишине. Наконец Коннор, ободряюще сжав мою руку, отпускает ее и колотит в дверь.

Нэнси приглашает нас войти, и мы ступаем в комнату.

Джек сидит на краю кровати с пачкой чипсов на коленях, на столике рядом с ним стоит бутылка пива. Одет он в поношенную футболку и джинсы с жирными пятнами.

– Привет, э-э, отец. Я лишь хотел познакомить тебя с Энн. Моей девушкой.

Я вежливо улыбаюсь и киваю.

– Привет. – Он вроде улыбается, но я не уверена. Вокруг его маленьких глазок собираются морщинки, но густая, поседевшая и жесткая на вид борода почти полностью скрывает рот.

Мне он представлялся более брутальным: с темными волосами и накачанными мышцами. В одном я угадала – он высокий. Не ниже метра восьмидесяти – это уж точно. Но в целом передо мной обычный человек.

– Ладно… мы пойдем… – Коннор берет меня за руку и уводит в свою комнату.

– Он кажется… – И я не знаю, что сказать. Говорить что-то хорошее – предательски, словно я пытаюсь сгладить то, что он сделал Коннору. А если сказать что-то плохое, это прозвучит издевкой.

– Я знаю.

И на этом разговор стопорится. Коннор достает из-под кровати потрепанную коробку со «Скрабблом», открывает ее и переворачивает все буквы.

– Он неплох, когда трезвый, – наконец произносит он.

– Ох. – И как мне на это ответить?

– Однажды он продержался несколько месяцев, когда мне было тринадцать. Мы решили, дело сдвинулось с мертвой точки. Но потом он снова повел себя как придурок. Я случайно опрокинул мусорный бак в гараже, рассыпав по полу бутылки и консервные банки. И он ударил меня. Якобы за то, что я намусорил. Но, думаю, на самом деле его разозлило другое: я рассказал маме, что он снова запил.

Обычно Коннор не откровенничает так непринужденно. Он делится какими-то частями истории, а мне остается наугад собирать из этих паззлов его прошлое. Он никогда так не открывался, и я не видела картинку целиком. Коннор держал все в себе, но я рада, что он наконец мне доверился. Мы встречаемся меньше двух месяцев, но кажется, будто всегда были вместе.

Коннор складывает слово «дом» на игровой доске.

Прикусив губу, рассматриваю имеющиеся у меня буквы и выбираю между «сожалением» и «зеленым».

– Ты мило выглядишь, когда так делаешь, – замечает Коннор.

Подняв голову, улыбаюсь ему, и он весь озаряется. Люблю такие моменты: когда он думает только обо мне и совершенно забывает о Джеке.

Наконец я выкладываю слово «зеленый» и записываю свои очки. Прядь волос падает на лицо, но я не успеваю убрать ее, Коннор меня опережает. Заправляет локон за ухо, но руку не отнимает; скользит к подбородку и проводит пальцем по щеке – туда и обратно, не отрывая от меня своих темно-голубых глаз.

Время словно останавливается, мы просто долго-долго смотрим друг на друга.

И в этот момент я осознаю, что люблю его, что принадлежу ему, что не хочу находиться ни в каком другом месте, только в этой комнате, вот так глядя на него.

– Я тебя люблю, – произносит он. Кажется, он говорит это с нашей первой встречи, правда, мы знакомы всего несколько недель. И все же складывается впечатление, словно в тот момент, когда мы пошли на первое свидание, он уже знал, что влюбится в меня, просто ждал, пока я влюблюсь в ответ. Может, это потому, что никто до меня не давал ему и шанса.

Я широко улыбаюсь и обнимаю его, меня изнутри буквально распирает желание признаться в своих чувствах.

– Я тоже тебя люблю.

Его взгляд смягчается, но Коннор продолжает пристально всматриваться в мои глаза, словно хочет найти в них подтверждение, убедиться в правдивости слов.

– Клянешься? – шепотом спрашивает он. Ни один из нас не двигается, мы просто смотрим друг на друга.

– Да. Клянусь. Я тебя люблю.

Коннор переползает через игровую доску, рассыпая буквы повсюду, но нам уже не до них. Он долго и страстно меня целует, и я, закрыв глаза, растворяюсь в ощущении его настойчивых губ.

Мгновение, и я уже лежу на полу, буквы путаются в волосах, а Коннор целует меня, обхватив лицо руками. Нас окутывает доселе невиданное возбуждение. Я ощущаю растущее желание, жар, жажду обладать этим парнем.

Дверь не заперта, но нас никто не потревожит. Родители существуют в мире Коннора, а он в их – нет.

Когда его руки пробираются под мою рубашку, я снимаю с него футболку, и в считанные секунды мы обнажены по пояс. Коннор целует меня везде. Руки, плечи, грудь, живот. Он покрывает каждый сантиметр моего тела быстрыми, невесомыми поцелуями, словно не может насытиться. Его ресницы щекочут меня и возбуждают.