В е р а  П е т р о в н а (помедлив). Не хотите ли чаю?

Х м а р о в. В доме эскулапа — нет.

В е р а  П е т р о в н а. Может быть, пройдете в гостиную?

Х м а р о в. Я не собираюсь рассиживаться. Мы едем кутить.

В е р а  П е т р о в н а. По крайней мере, снимите пальто.

Х м а р о в. Нет.

В е р а  П е т р о в н а. Как вам будет угодно. Пожалуйста, присядьте. Я должна проводить подругу. (Выходит.)

Х м а р о в (набирает номер телефона). Это кто? Саня, привет. Хмаров. Передай Кириллу Васильевичу, что я ее нашел. Сейчас привезу. (Кладет трубку. Вере Петровне, которая вкатывает столик на колесах.) Зачем вы прикатили сюда ресторан?

В е р а  П е т р о в н а. Подруга приготовила еду. Можете поздравить меня здесь.

Х м а р о в. Я же сказал, что не буду пить чай.

В е р а  П е т р о в н а (ставит перед ним блюдо). Ваш любимый пирог.

Х м а р о в. Решили, как всегда, настоять на своем?

В е р а  П е т р о в н а (мягко). Это вы настояли на своем. Вы потребовали кутежа. Я решила: пусть будет так. Спасибо за то, что вы выхлопотали Кириллу Васильевичу квартиру.

Х м а р о в (ворчливо). Я делал все, как вы велели. Вы классная дама. Только и знаете, что воспитывать меня.

В е р а  П е т р о в н а. Это процесс обоюдный.

Х м а р о в. Да? Интересно, черт побери, что в вас воспитал я?

В е р а  П е т р о в н а. Хотя бы терпимость к вашей привычке чертыхаться и есть руками, когда рядом лежат вилка и нож.

Х м а р о в (с удивлением обнаружил в своей руке кусок пирога). Зачем вы подсунули мне пирог? Я не преломлю хлеба в доме вашего мужа.

В е р а  П е т р о в н а. Ну-ну, о гордости надо было заботиться прежде, чем вы съели половину.

Х м а р о в. Он агрессор! Захватил женщину, которую я люблю.

В е р а  П е т р о в н а. Откройте рот.

Х м а р о в. Не открою.

В е р а  П е т р о в н а. Пошире… (Почувствовав, что у нее иссякают силы.) Простите, мне бы хотелось прилечь. (Ложится.)

Х м а р о в (только теперь ощутив себя слоном в посудной лавке, обеспокоенно). Что с вами?

В е р а  П е т р о в н а (с виноватой улыбкой). Ничего.

Х м а р о в. Ого! Тут у вас что, аптечный ларек?

В е р а  П е т р о в н а (так же). Как видите.

Х м а р о в (берет термометр). Послушайте, у вас температура!

В е р а  П е т р о в н а (поспешно). Это не моя.

Х м а р о в. Да? А чья же? Эскулап в отлучке, на подруге, которая мне открыла, можно пахать.

В е р а  П е т р о в н а (так же). Это старая. Сегодня я еще не мерила. (Понимая, что проговорилась.) Вернее, я хотела сказать…

Х м а р о в. Я понял: сегодня вы еще не мерили. А когда?

В е р а  П е т р о в н а. Не вынуждайте меня опускаться до лжи.

Х м а р о в. Когда?

В е р а  П е т р о в н а. Вчера.

Х м а р о в. Тридцать восемь и две. (Помолчав.) После того как два месяца назад вы хлопнулись в обморок, я ежедневно осведомлялся о вашем здоровье. Значит, вы все-таки унижались до лжи… Эскулап трижды запугивал меня. Последний раз в день отъезда — неделю назад. Между прочим, он меня сердечно благодарил. За что?

В е р а  П е т р о в н а (все с той же виноватой улыбкой). Очевидно, за то, что из-за меня вы на неделю прервали съемки.

Х м а р о в. А я их прервал?

В е р а  П е т р о в н а. Нет, но Ивану Семеновичу совершенно не обязательно об этом узнать.

Х м а р о в. Почему?

В е р а  П е т р о в н а. Прошу вас, не надо. Мне неловко вести этот разговор.

Х м а р о в (готовый взорваться). В то время, как я получаю от него удовольствие…

В е р а  П е т р о в н а (вздохнула, сдалась). Иван Семенович настаивал, чтобы я легла в больницу. Я пообещала ему отлежаться дома.

Х м а р о в (снял пальто, швырнул в кресло). Всю эту неделю я был в отключке — после съемок запирался в монтажной: гнал, чтобы успеть на этот чертов фестиваль. (С силой, обвиняя.) Но ведь это не последний фестиваль на планете. И разве я Молох, пожирающий детей? Сколько вам надо было, чтобы отлежаться? Неделя? Две?

Вера Петровна не отвечает.

Что, больше? Месяц? Полтора?

Вера Петровна не отвечает.

Тогда какого дьявола эскулап бросил вас здесь одну?

В е р а  П е т р о в н а. У Ивана Семеновича международная конференция в Ташкенте.

Х м а р о в. А может, это вы выдворили эскулапа? Сказали: «Поезжай, Хмаров обещал прервать съемки?»

В е р а  П е т р о в н а. Может быть.

Х м а р о в (свистящим шепотом). Вера Петровна, стыдитесь. Это не ваш стиль. Вы превратили в подлеца не только меня, но и собственного мужа.

В е р а  П е т р о в н а. Обо мне заботились.

Х м а р о в. Да? Кто же?

В е р а  П е т р о в н а (поколебавшись). Кирилл Васильевич.

Х м а р о в. Ага. Кирилл Васильевич. Теперь понятно, куда он пропадал по вечерам.

В е р а  П е т р о в н а. И чтобы окончательно вас успокоить: по утрам на студию он отвозил меня на такси.

Х м а р о в. А живет он у черта на рогах. Вы к тому же еще и разорили бедного старика.

В е р а  П е т р о в н а. Все эти дни Кирилл Васильевич ночевал здесь — в гостиной, на диване.

Х м а р о в. Ай да Кирюха! На кой ляд я выбивал ему квартиру, если он устроился на жительство в этом дворце… Выходит, я своими руками вгонял вас в гроб.

В е р а  П е т р о в н а (улыбнулась). Ничего, великий режиссер, все будет хорошо.

Х м а р о в. Кому? Вам — может быть. Вы себе помрете — и дело с концом. А я майся совестью всю оставшуюся жизнь. (Набирает номер.)

В е р а  П е т р о в н а. Кому вы звоните?

Х м а р о в. Кому надо. Через час здесь будет вся Академия медицинских наук.

В е р а  П е т р о в н а (нажимает на рычаг). Пожалуйста, не стоит так волноваться.

Х м а р о в. Ха! Я волнуюсь? Кто вам это сказал?

В е р а  П е т р о в н а. Ваши глаза…

Х м а р о в. Вы идиотка!..

В е р а  П е т р о в н а. …и грубость, за которой вы хотите это волнение скрыть.

Х м а р о в (орет). Съем еще кусок пирога! Руками! Хоть б чем-то останусь самим собой… Хорошо, я волнуюсь. Пусть так. Но уж лучше волнение, даже панический страх, чем олимпийское спокойствие, которое вы пытаетесь разыграть. (С оттенком назидательности.) Болезнь — стихия. Можно с олимпийским спокойствием взирать на землетрясение и ураганы, но наивно думать, что стихия посчитается с ним.

В е р а  П е т р о в н а (пытается отшутиться). Стихия не посчитается и с паническим страхом, так что неразумно меня к нему призывать… Я ничего не разыгрываю. Просто в минуты опасности я становлюсь увереннее в себе и сильней. Это защитная реакция слабых людей.

Х м а р о в. А есть опасность?

В е р а  П е т р о в н а. Нет. Впрочем, теперь, когда все позади, можно сказать: небольшая, но есть.

Хмаров медленно хватается за телефонную трубку.

Не надо собирать консилиум.

Х м а р о в. Надо. Я хочу знать правду.

В е р а  П е т р о в н а (словно оправдываясь). Я с трудом выносила обычное земное притяжение. На меня навалились десятикратные перегрузки кино. Только и всего. Пожалуйста, не надо бегать по комнате. И не надо ничего говорить. Присядьте. Не в кресло, сюда. Дайте руку. (Помолчав.) Нет, пересядьте.

Х м а р о в. Почему?

В е р а  П е т р о в н а. Эта мизансцена что-то напоминает. Маргариту Готье.

Х м а р о в. Плевать.

В е р а  П е т р о в н а (после секундного колебания). Плевать. (Настроив себя на серьезный лад.) Знаете, какая после операции у меня была первая мысль? «Не смогу танцевать!» Иван Семенович сказал: «Не тревожься, ты отремонтирована на славу». Главная беда пришла потом. У меня появился страх перед сценой. Как страх высоты у сорвавшейся с трапеции гимнастки. Я не смогла его преодолеть. Шло время, и я смирилась. Год назад сюда занесло вас. Вы наградили меня мужеством. Но, увы, я наделена проклятой способностью видеть себя со стороны. Поначалу я стыдилась собственной бездарности, считала: никакая я не драматическая актриса. Между тем, как я играю, и как хотела бы сыграть — пропасть. И мне ее не перешагнуть. Я думала: а может быть, одного мужества в искусстве мало, нужна еще и ваша наглая уверенность в себе?