В е р а  П е т р о в н а. Что это?

Х м а р о в. Интервью. Можете взглянуть.

В е р а  П е т р о в н а. Разве вы давали ему интервью?

Х м а р о в. Нет, я написал его сам.

В е р а  П е т р о в н а. Ах, так?

Х м а р о в. Вас это удивляет?

В е р а  П е т р о в н а. По правде говоря, я не знала, что принято брать интервью у самого себя. (Читает.) «В своей обычной, хорошо всем известной грубоватой, но привлекательной манере маститый режиссер сказал: «Мой фильм поднимает настолько серьезные нравственные проблемы, что вряд ли за несколько минут…» (Складывает листки.)

Х м а р о в (встревожен). Там что-нибудь не то? Может быть, снять эпитеты вроде «талантливый» и «маститый»?

В е р а  П е т р о в н а. Если вы не считаете их преувеличением — оставьте.

Х м а р о в (величественно). Я не считаю их преувеличением. Будь на то моя воля, я бы всегда писал: гениальный. Меня окружают невежды. Талант — понятие неуловимое, а репутация — реальность. Ее можно и нужно создавать. И не из тщеславия, а для того, чтобы облегчить себе путь.

Вера Петровна, не отвечая, улыбается ему.

(Не выдержав этого взгляда, забирает листки и вычеркивает несколько слов.) Костоправ думает, что я вожу на вас воду, а я всегда и во всем слушаюсь вас. Что прикажете сделать еще?

В е р а  П е т р о в н а. Пожалуйста, выслушайте меня.

Х м а р о в. Шш-ш-ш! Слышите?

В е р а  П е т р о в н а. Что?

Х м а р о в. Музыку.

В е р а  П е т р о в н а. Нет.

Х м а р о в. Прислушайтесь, Бах.

В е р а  П е т р о в н а. Никакой музыки нет. Просто вы не желаете выслушать меня.

Х м а р о в. Да, я не желаю выслушать вас. Я погружен в работу, — заметьте, я не величаю этот процесс творчеством, я говорю: в работу, а этим бездельникам кажется, будто я отгородился от них крепостной стеной. И тогда они катапультируют через стену вас. Пользуются вашей бесхарактерностью. Стыдитесь. Вчера вечером мы поссорились, а вы вряд ли уже даже сможете вспомнить, из-за чего.

В е р а  П е т р о в н а. Из-за Кирилла Васильевича.

Х м а р о в. Верно. Он просился домой на два дня. Я не стал вас слушать — и в результате сегодня полноценный съемочный день.

В е р а  П е т р о в н а. Вы безнравственны.

Х м а р о в. Я? Почему?

В е р а  П е т р о в н а. Кирилл Васильевич просился не в Москву, а в деревню под Владимиром. У него при смерти мать. Вам не страшно? Так теряют друзей!

Х м а р о в (почти срываясь на крик). Я — художник! Я царь — живу один!

В е р а  П е т р о в н а. Вы чересчур откровенны со мной.

Х м а р о в. А с кем же мне откровенничать! Терпите, если я вас люблю. Кирюха знает, что такое кино. Каторжный труд. Все лишнее прочь. (После паузы, спокойно.) Скажите ему, пусть вечером едет на вокзал. (Посмотрел направо.) Ползают там как сонные мухи. Пора бы собираться. (Бросил взгляд на Веру Петровну.) Почему вы кутаетесь в халат, будто в медвежью доху? Сейчас тридцать градусов в тени. Вы простужены?

В е р а  П е т р о в н а. Нет.

Х м а р о в. А как вы себя чувствуете вообще?

В е р а  П е т р о в н а. Очень хорошо.

Х м а р о в. Тогда сообщите об этом своему мужу.

В е р а  П е т р о в н а. А почему я должна ему об этом сообщать?

Х м а р о в. Он затеял со мной дурацкий разговор: «Веру Петровну надо беречь. Вера Петровна переутомляется, и это может окончиться печально». И вообще — какого черта он приехал сюда?

В е р а  П е т р о в н а. У него свободных три дня, хочет отдохнуть, посмотреть, как идут дела.

Х м а р о в (бросив на нее быстрый взгляд, словно бы между прочим). Чухонцев рассказал мне об эпизоде из жизни одного хирурга. Когда тот с женой поехал рыбачить на Енисей, в леспромхозе произошел несчастный случай. За хирургом послали вертолет. Он сделал уникальную операцию. Ему не терпелось поделиться радостью с женой, но он не мог дозвониться до нее. Вертолет за ним должен был прилететь только утром. Была распутица, машины тонули в грязи. Тогда он выпросил лошадь и всю ночь верхом скакал через тайгу.

В е р а  П е т р о в н а. Я знаю об этом эпизоде из жизни одного хирурга. Это не секрет. Очевидно, Иван Семенович рассказал о нем Чухонцеву за преферансом.

Х м а р о в. Оказывается, вы перерабатываете в искусство свою жизнь. Наш киногерой, по вашей милости, превратился в друга погибших родителей своей ассистентки. Может быть, это тоже не плод художественного вымысла, а всего лишь история любви джека-потрошителя к своей жене?

В е р а  П е т р о в н а. Конечно. Неужели можно было до сих пор этого не понять?

Х м а р о в. Прекрасно! Выходит, я снимаю жизнеописание вашего мужа и еще смею жаловаться, что он болтается здесь. Скажите ему — пусть убирается. Он стал любимцем группы. Угощает всех коньяком. (Кричит направо.) Эй, там! Кирилл Васильевич! Кто-нибудь! Начинаем! (Вере Петровне.) Что с вами? Почему вы дрожите?

В е р а  П е т р о в н а. Не обращайте внимания.

Х м а р о в. Вы простудились.

В е р а  П е т р о в н а (легко). Иван Семенович прав, я действительно чуть-чуть переутомилась. Это нервы.

Х м а р о в. То самое?

В е р а  П е т р о в н а. Возможно. Но вы не тревожьтесь. Я буду держать себя в руках, и ничего не произойдет. Благопристойность ни разу не позволила мне потерять сознание при людях.

Х м а р о в. А бывает, вы теряете сознание?

В е р а  П е т р о в н а. Очень редко. Последние годы — нет.

Х м а р о в. И что вы испытываете тогда?

В е р а  П е т р о в н а. Ничего. У меня вдруг кружится голова. А потом я прихожу в себя.

Х м а р о в (целует ей руки). Не смейте падать в обморок при мне. Я здоровый мужик, на меня можно идти с ножом, но я теряюсь, когда люди падают в обморок или испытывают острую боль. (Посмотрел ей в глаза.) Все хорошо?

В е р а  П е т р о в н а. Я пришла к вам с просьбой отменить седьмой дубль.

Хмаров отворачивается, молчит.

Вы слышите меня?

Х м а р о в. Нет.

В е р а  П е т р о в н а. Люди изнемогают от жары. Оператор с Кириллом Васильевичем считают, что уже достаточно материала для монтажа.

Х м а р о в. Я ведь сказал, что не слышу вас. (Обернулся.) Как вы думаете, зачем мне нужен седьмой дубль? Беднягу академика вы отделали превосходно. Но дальше, хотя Чухонцев сыграл как бог, ни черта не вышло. Меня не устраиваете вы. Профессор схватился за сердце, а на вашем лице не боль, не отчаяние, а лишь обывательский страх. Поймите — она любит его. Болью и отчаянием она перед всеми себя выдает.

В е р а  П е т р о в н а (не сразу). Я старалась. Я очень старалась.

Х м а р о в. Постарайтесь еще. В спорте дают три попытки. Я щедрее. Уже дал шесть. Вы обязаны взять высоту.

В е р а  П е т р о в н а. Легко сказать. Как?

Х м а р о в. Не знаю. Режиссерские возможности я исчерпал. Ищите сами. Сосредоточьтесь. Покопайтесь в памяти. Вы это умеете. Где этот чертов Кирюха? (Уходя, с сарказмом.) У эскулапа не было инфаркта?

В е р а  П е т р о в н а. Нет.

Х м а р о в. Жаль. Теперь бы это пригодилось. Как пригодился случай в тайге. (Ушел.)

Вера Петровна осталась одна. Где-то на пляже зазвучала музыка: Прокофьев, «Ромео и Джульетта».

В е р а  П е т р о в н а (подошла в телефону, набрала номер). Это я. Как ты устроился? Вот и прекрасно! А самочувствие? И у меня тоже. Отличное — клянусь. Если по совести? Да, устаю. Как на духу? Самое тяжелое время — от четырех до шести. Да, все, как в последний раз. (Улыбнулась.) Увы, спать после обеда не могу. Ну что ты, милый, об этом надо было думать прежде. Теперь я на работе. На ра-бо-те! Мог бы ты подремать во время операции? Да, конечно, сравнение нелепо. Но у меня нет дублера. Час моего сна обойдется в двадцать шесть потерянных часов. Почему? Потому что в группе двадцать шесть человек. У нас остался еще один дубль. Конечно, если тебе интересно, ты можешь прийти.