— Ты откуда? — спросил Христя с беспокойством в го лосе, которого не ожидал от себя.

— Ведьма! — отдаляясь от женщины, сказал Лохов Глазами-то зыркает! Большущие!..

Женщина не слышала, о чем говорят, все так же стояла и смотрела на людей, и от этого взгляда делалось неспокойно, хотелось уйти, чтобы не видеть ее.

Но уйти было непросто, что-то удерживало. А небо над головою было пепельно-серое, как и платье на теле у женщины, и облака зависали клочьями. Артельные не сразу, но все ж приметили эту странность и пуще заробели. Но вот жен щина слегка пошевелилась, и платье начало сползать с тела, прямо па глазах превращаться в пыль. Скоро она сделалась совсем голою, и это была не та нагота, которая прельщает, вызывает острое желание, эта смущала, заставляла отводить глаза, А женщина не сразу поняла, что платье ее превратилось в пыль, и еще долго стояла и смотрела, и уже не на людей, а перед собою, но все так же пристально и остро, однако скоро что-то случилось в ее лице, прикоснулась руками к плечам, и тотчас те места, куда прикоснулась, стали красными, и меж широко расставленными пальцами что-то вздулось, образовались темно-желтые пузырьки, они все тяжелели, тяжелели, точно наливались дурною силою, а спустя немного стали лопаться, и оттуда потекла бледно-розовая жидкость, похожая на сукровицу. А женщина уже передвинула руки и начала искать у себя на груди тонкими и суетливыми пальцами, но и там уже ничего не осталось от платья, только пепел, он вздрагивал и тут же рассыпался, когда она дотрагивалась до тела. Потом женщина подняла голову, и на мгновение глаза ее сделались осмысленными, сказала тихим, осевшим голосом:

— Господи, что же это такое?..

Сказала и покачнулась, медленно мешковато осела на землю. И только тогда люди пришли в себя и зашевелились, загалдели, но все ж не посмели подойти к женщине, которая лежала на земле, сжавшись в большой розовый комок.

Первым, способным что-то предпринять, оказался Крашенинников. Подошел к женщине, накрыл рубахою, которую торопливо, оборвав опояску, снял с себя. Спросил: что делать дальше? Артельные не знали, стояли, переминаясь с ноги на йогу. Сафьян предложил проводить ее до рабочего поселка, там у него есть знакомцы, не обидят. Мужики с удивлением посмотрели на него, а Христя сказал:

— Как же ее проводишь, когда она, поди, и шагу не сделает, обгорела больно?..

Сафьян понял, что ничего другого не остается, как нарубить сухих веток и сколотить лежак, а уж потом отнести женщину в поселок. Так и сделал, попросил Христю помочь. Вдвоем, стараясь идти в ногу, чтоб поменьше дергать лежак, где, накрытая мужичьими потными рубахами, стеная, лежала женщина, двинули по пыльной проселочной дороге. Идти было версты три, но пи разу не остановились, хотя пот заливал лицо, щекотал под мышками. Молчали. И только когда занесли женщину на старое, остро пахнущее прелой соломою подворье и опустили лежак на щербатое, с белыми затеей нами крыльцо, Киш, утирая со лба пот и со смущением почесывая в затылке, сказал:

— Эх, баба, баба!..

На подворье стояла серая от долгожития, с низкою крышею изба, где жили давние, родом из-под Дородинска, знакомцы Крашепинпикова, старик и старуха. Случалось, захаживал к ним и жаловался на судьбу, что так сурова к нему Хозяева умели слушать, умели и сказать утешливое слово. Они и теперь не удивились, когда Сафьян, зайдя в избу, попросил помочь бабе, с которою стряслось несчастье. Засуетились, велели занести бабу, положить болезную на деревянную, под жестким суконным покрывалом, кровать. Потом старик отправил Сафьяна на Торжок купить гусиного жиру: От ожогов подсобит. Случается, продают. У тебя денежка-то есть, паря?..

Отыскал Сафьян денежку — сходил в артель, сказал, что надобна помощь несчастной. Не отказали мужики, поделились, кто чем мог… С тех пор Сафьян через вечер стал наведываться к своим знакомцам. Благо, нынче работала артель близко от поселка, в полутора верстах. Перевели ее на уклад ку насыпи

Приходил Сафьян в избу к знакомцам, говорил со стариками, а сам все глядел в ту сторону, где лежала женщина, и мысли в голове были разные, а пуще того жалость к несчаст ной. Старики вздыхали, уж больно обгорела, живого места не сыщешь, станет ли жить, нет ли?.. Станет, сказал Сафьян, и сам удивился злости, что прозвучала в голосе, неловко сделалось перед стариками, совестно… Но те, слава богу, не заметили его душевного состояния, ушли. Сафьян, помедлив, мягко ступая, очутился в том углу, где лежала женщина, наклонился, долго смотрел, с удивлением отмечая в чертах лица что-то знакомое, родное. Смутившись, сказал негромко:

— Тю, почудится жа!..

Непросто было Сафьяпу после утомительного рабочего дня идти в поселок. От зари до зари ворочаешь камни, таскаешь по жидким, прогибающимся мосткам песок к насыпи, ничего то не видишь, кроме тачки и лопаты, руки сделаются как чужие и ноги вялые Но пересиливал себя Видать, было в душе что-то, посильнее усталости. Поест наскоро, переменит рубаху — и за порог Дивились в артели настырности Сафьяна, посмеивались

— Мужик-то не иначе сошел с круга, встретясь с бабою Горячая, поди, сладкая… Приманывает!

Но посмеивались не зло, и Сафьян не обижался, знал: мужики понимают, что дело тут в другом… А в чем? И сам не смог бы сказать, только в душе копилось что-то горькое, сладостное, томило, когда долго не видел эту женщину. Но стоило зайти в знакомую избу и глянуть на нее, как пропадало томление, легко делалось, все б сидел на колченогом табурете и бросал взгляды в ту сторону…

Время как ветер, не скажешь ему: погоди!.. Уж через месяц вдруг женщина начала метаться в постели, рвать на себе длинную холщовую рубаху. Старики с трудом справились с нею. Затихла, лицо у нее как-то враз заострилось.

— Помирает, горемычная! — сказала старуха, прикручинясь.

— Как… помирает! — воскликнул Сафьян, и свет в глазах померк. «Нет, нет!..» — шептал сухими губами.

— Может, и нет, — согласился старик и велел ему идти в юрту, которая стоит на берегу Байкала, близ березовой рощицы, на мыске:

— Заходит туда бурятский лекарь, слыхать, знатно подсобляет людям.

И пошел Сафьян, слезно просил помочь, а потом вместе вернулись в избу, к постели умирающей. Лекарь был спокоен, велел скипятить воды, сделал настой из трав… Он пробыл в избе три дня и все это время не отходил от больной. Сафьян дивился, глядя на его ловкие и сильные руки, слушая добрый, с насмешливою улыбкою голос.

И вот женщина открыла глаза и испуганно посмотрела вокруг, на исхудалой шее что-то дрогнуло, жилочка какая-то…

— Все будет хорошо, — сказал лекарь и пошел к двери. Сафьян остановил его, протянул зажатые в руке «рублевики».

— У тебя что, много денег? — усмехнулся лекарь.

Сафьян смущенно потупился:

— Скоко есть. Где ж я возьму больше-то?..

Но лекарь не взял и эти деньги, отстранил от себя Сафьяна, вышел из избы., Крашенинников додал его уже на улице, коряво и неумело стал благодарить и мысленно ругал себя, что не смог найти слова, которые и были единственно надобны, а потом спросил все так же волнуясь:

— Тебя как звать-то, добрый человек?

Лекарь ответил не сразу:

— Бальжийпином зови. Откликнусь, коль появится во мне надобность.

Имя было непривычно для слуха, хотя Сафьян часто встречался с бурятами. Но теперь это им я показалось лучше всех остальных, и он еще долго стоял посреди улицы и глядел вслед человеку в желтом, с синими заплатами, халате, пока тот не свернул в заулок, и все повторял это имя, все повторял… А потом зашел в избу, большой, неповоротливый, в сером армяке поверх жилета, кривой, суровый с виду, подсел к кровати, где лежала женщина. Она испуганно посмотрела на него, сделалась беспокойною, стала искать глазами хозяев. Но те были на кухне, за тонкою перегородкою, переговаривались негромко.

— Ну, как ты?.. — спросил Сафьян.

Женщина не ответила, отвернулась к стене.

Пришла старуха. с ведерком теплой воды, велела Крашенинникову уйти на кухню: