— После пожара они стали пользоваться гостиничным двором, — сказал Бадридзе. Он словно читал мои мысли, и это мне нравилось. — Начнем?

— Начнем, — ответил я.

Через несколько минут он позвал меня. Я сомневался в успехе и, прежде чем подойти к нему, недоверчиво спросил:

— Неужели нашли?

— Кажется, — сказал Бадридзе.

Он держал в руках чуть обгоревший брус.

Я раньше почувствовал, чем понял, что вижу орудие убийства.

Убийца знал, что брать в руки. Таким орудием он мог убить быка. Там, где пришелся удар, поверхность бруса слегка деформировалась. Обугленный тонкий слой спрессовался. Я заметил пятна. Это были следы крови.

— То? — спросил Бадридзе.

— То, — ответил я и похлопал его по плечу. — Вы прирожденный следопыт. Где вы его нашли?

— Здесь, под этой кучей досок. — Он бережно положил брус на доски.

Я оглядел место, где мы находились. Бывший проезд вел только к задворкам ресторана. Спрятав брус, убийца должен был идти или вперед или назад. Ни влево, ни вправо он уйти не мог. С обеих сторон проезд загромождали разрушенные дома. Даже при дневном свете было бы рискованно пробираться через них. Идти вперед означало оказаться в тупике. Оставался путь назад. Предположение, что убийца намеренно пришел сюда спрятать орудие преступления, теряя время, казалось нелогичным. Правда, убийца мог не знать, что дорога ведет в тупик, и, обнаружив это, вернулся назад. Но, судя по месту, избранному для убийства, он хорошо ориентировался на этой богом проклятой улице.

— Как вы думаете, почему он спрятал орудие убийства именно здесь? — спросил я Бадридзе.

— По пути сунул его под доски, — ответил он.

— По пути? Вроде некуда идти вперед.

— А ресторан? Он вошел в ту железную дверь.

Мы осмотрели дверь и площадку перед ней, но никаких следов не обнаружили.

— Похоже, ошибся я, — огорчился Бадридзе.

— А почему преступник должен оставлять следы?

— Меня учили, что преступник всегда оставляет следы.

— Следы бывают видимые и невидимые, — назидательно сказал я и взглянул на часы: пора было идти на свидание с Мананой.

Ровно в восемь я стоял у школы с портфелем в руке. Я так и не успел забежать в гостиницу. Десять минут я ждал Манану спокойно. Девушкам свойственно опаздывать на свидание, даже если оно с инспектором угрозыска. Но позже я стал беспокоиться. Поглядывая на часы, я гадал, что могло ее задержать. В двадцать минут девятого я уже знал, что Манана не придет. Верить в это не хотелось, и я продолжал стоять у школы.

Неожиданно потемнело, как будто кто-то задернул над городом занавес. Я не трогался с места. Предупредительно сверкнула молния. Она рассекла небо вдали от города, в горах, и я не принял сигнала. Через минуту я был наказан за это. Дождь хлынул с такой силой, словно небо ополчилось против меня.

Вокруг не было ни одного навеса. Я укрылся под раскидистым деревом. Стряхивая с себя крупные капли — дождь пробивался ко мне через мощный заслон густой листвы, — я проклинал свою доверчивость. Я всю жизнь верил девушкам.

Минут десять спустя небо приутихло, точно спохватилось, что не хватит воды, и стало поливать экономнее. Так ему хватило бы запасов до утра. Я вышел из укрытия и добежал до гостиницы, промокнув насквозь. В дверях я чуть не столкнулся с женщиной в плаще с накинутым на голову капюшоном. Она выходила на улицу. Я отступил. Краем глаза заметив, что я промок, женщина тоже отступила. Ей было лет сорок, а может быть, и больше. Она бесстрастно смотрела в пустоту. Вокруг ее серых глаз расползлись глубокие морщины.

— Прошу вас, — сказал я.

Не взглянув на меня, она вышла на улицу. Развесив в ванной мокрую одежду, я принял душ, натянул на себя джинсы и свежую рубашку, сунул в карман бумажник и спустился в ресторан.

Зал обслуживал один официант Галактион, шустрый высокий парень с длинными жилистыми руками. Он приветливо встретил меня и усадил за небольшой круглый стол, который раньше мне не доводилось видеть. В зале все столы были квадратными.

— Это ваш постоянный стол, — сказал он. — Специально вынесли из кабинета директора.

— А зачем, Галактион?

— Не знаю, уважаемый. Я получил приказ директора. Чем вас угостить?

— Немного закуски на ваше усмотрение и жареное мясо с картошкой.

— Сию минуту.

Галактион не обманул меня. Через минуту закуска — зелень, сыр, баклажаны с орехами — была на столе. Я с аппетитом принялся за еду. Не успел я проглотить первый кусок, как ко мне подошел статный седой мужчина лет пятидесяти пяти. Он был одет словно на прием — темный костюм, белая рубашка с галстуком. Он мог и не представляться. Я сразу признал в нем директора ресторана Сирадзе Константина Григорьевича. Слишком большая честь для человека, пришедшего утолить голод, подумал я.

— Мне звонил Роберт Георгиевич, — сказал он.

— Какой Роберт Георгиевич? — не понял я.

Он удивленно вскинул густые брови.

— Прокурор Заридзе.

— А-а! — Я не знал, как реагировать на эту чрезмерную заботу Заридзе. — Не хотите ли отведать баклажаны? Они прекрасны.

— Благодарю. После семи я не ем.

— Тогда с вашего разрешения я продолжу свой совмещенный с обедом ужин.

— Не буду мешать. Приятного аппетита. Если я вам понадоблюсь, я до одиннадцати у себя в кабинете, после одиннадцати вы найдете меня в седьмом номере.

— Вы там живете?

— Как вам сказать? В общем, вы знаете, где меня найти. Приятного аппетита.

Зачем он мог мне понадобиться? Разве только для того, чтобы пожаловаться на повара. Однако готовили в ресторане отменно. Значит, было что-то другое, о чем знал он, но не догадывался я. Неужели он располагает какими-то сведениями, связанными с убийством? Если да, то что это может быть? Например, исчезли ключи от двери в запущенный двор. Или ключи оказались не на том месте, где висели, лежали, валялись обычно. Или он заметил что-то необычное, когда утром пришел в ресторан. Я отмахнулся от этих предположений. Я не верил в версию Бадридзе, что убийца вошел в ресторан. Куда он в таком случае девался? Из ресторана ночью он не мог выйти. Нельзя же было допускать, что убийца запасся ключами от всех дверей. И зачем убийце входить в ресторан, чтобы тут же выйти из него через другую дверь? Оставаться на ночь в ресторане, дожидаясь утра, было не менее абсурдным. Куда безопаснее уйти по безлюдным ночным улицам. Правда, меня по-прежнему смущал тот факт, что преступник, который всегда торопится, сделал крюк, чтобы спрятать орудие убийства. Но ведь он рассчитывал, что избрал надежное место. И все же я решил проверить версию Бадридзе. Мне еще следовало продумать, как это сделать незаметно. Но что же Сирадзе имел в виду, когда сказал, где его можно найти? Я подозвал официанта.

— Галактион, ваш директор был знаком с Долидзе?

— Они дружили, — почти шепотом ответил он.

Поднимаясь к себе на второй этаж, я увидел женщину, с которой столкнулся в дверях гостиницы. Она скинула мокрый капюшон и провела рукой по белокурым волосам. Женщина подошла к стойке, и администратор почтительно протянул ей ключ. Я повернул назад и на нижней ступеньке поравнялся с женщиной. Она, как и в первый раз, с бесстрастным лицом прошла мимо и стала подниматься по лестнице.

Я попросил у администратора газеты. Он положил на стойку пачку газет.

— А вчерашние не сохранились? Я не успел их просмотреть.

Администратор протянул еще одну пачку. Он был моим ровесником, и я тоном завзятого ловеласа спросил:

— Что это за блондинка здесь бродит?

— Гостья директора ресторана, — ответил он.

Гостья из седьмого номера, подумал я, и с деланным разочарованием сказал:

— Жаль.

— Ничего не поделаешь, — развел он руками.

В номере я выбрал из газет вчерашнюю «Зарю Востока» и стал изучать программу республиканского телевидения. Все совпадало с показаниями младшего сына Долидзе Георгия — и фильм «Саженцы», и время демонстрации картины.

Я развернул газету и по сохранившейся от старых времен привычке просмотрел ее. Это особое умение — не читая газету, быстро узнать, о чем она сообщает. К нему меня приучили, когда, отработав после университета три года в провинциальной школе, я вернулся в Тбилиси с намерением завоевать театр и, чтобы не умереть с голоду, пришел в редакцию. Тогда я писал пьесы и на журналистику смотрел как на подспорье. Но время производит странные перестановки, загоняя в закоулки памяти то, что некогда казалось жизненно важным, и высвечивает то, что казалось второстепенным. Самые приятные воспоминания у меня связаны с недолгой работой журналистом. Если бы не гибель Нины, я, наверное, так и остался бы в редакции газеты и не попал бы на службу в милицию.