— Хорошо.

— Дальше. Займитесь розыском «Запорожца». Цвет зеленый. Перед помят. Фары разбиты. Машина потерпела аварию на улице Кецховели. У владельца «Запорожца» или братья крепкие ребята, или соседи, или товарищи.

— Хорошо.

— И еще — я хочу допросить Багиряна. Прикажите, пожалуйста, открыть изолятор.

…В полутьме изолятора на меня зло смотрели глаза Багиряна. Он сидел на деревянных нарах, прислонившись к стене, и не шевелился.

Я представился. Он словно ничего не слышал. Я положил сверток рядом с ним.

— Зейнаб просила передать.

Багирян вскочил и бросился к двери. Я с трудом перехватил его.

— Пустите! Дайте слово ей сказать!

— Зейнаб нет здесь. Она ушла. — Я подтолкнул его к нарам. — Сидите спокойно. Что вы хотели сказать Зейнаб? Я передам ей ваши слова.

— Слова! В ваших устах для нее мои слова пустые звуки. Она должна слышать мой голос. Мой голос, понимаете?! Выпустите меня отсюда на полчаса. Я только скажу ей слово и вернусь. Клянусь своим единственным сыном, вернусь!

— Чтобы выпустить вас отсюда, причем навсегда, мне нужны факты.

— Да не убивал я! Не убивал!

— Я и не считаю, что вы убили Долидзе.

Срывающимся голосом он спросил:

— Вы правду говорите или решили играть в кошки-мышки?

— Правду, Саркис.

Неожиданно он всхлипнул. Я ждал, пока он успокоится. Он утер слезы ладонью, напомнив этим жестом Зейнаб.

— За мной ничего нет, клянусь вам. У меня же сын, Аветик. Я же клятву дал. Я знаю, что такое быть сыном вора. Мой отец полжизни провел в колониях. Несчастный человек! Всех вокруг сделал несчастными. Мать умерла с горя, старшая сестра — от туберкулеза. Недоедала. А кто в нашей семье доедал? То густо, то пусто. Меня с первого класса сторонились товарищи. А взрослые? Не впускали в дом. Если впускали, на минуту не оставляли одного, сторожили свое добро. В школе глобус пропал. Мне его сроду бы не видеть! Кого обвинили в воровстве? Меня. Я тогда спичек еще не спер. Землю буду есть, но Аветик через это не пройдет. Я клятву дал, бог тому свидетель. Саркис Багирян умеет слово держать.

— Надеюсь. Кто-нибудь может подтвердить, что вы вернулись домой в двенадцать? Кроме Зейнаб, разумеется.

— Сосед, Арменак Хачкованян.

— Но Зейнаб показала, что никто не видел, как вы возвращались.

— Откуда ей знать, кто меня видел, а кто не видел! Допросите Хачкованяна.

— В каких вы с ним отношениях?

— Плохих. Он боится, что я ограблю его. Никогда не ложится раньше меня. Стоит у окна за занавеской и ждет! Зейнаб не знает этого.

— С восьми до одиннадцати вы были в закусочной. С кем?

— Это к делу не относится!

— Относится, Саркис. С кем вы там были?

Багирян вскочил и, размахивая руками, стал кричать:

— Когда убили Долидзе? Когда? В час ночи! А я спал в это время. Спал! У меня алиби! Понимаете?

Я дал ему возможность выкричаться.

— Все?

— Все, — сказал он и сел на нары.

— С кем вы были в закусочной? Не хотите говорить? Тогда я вам скажу. С приятелем по колонии, полагаю. Вы не хотели принимать его дома, чтобы не вызывать неудовольствия Зейнаб. Так ведь бывало и раньше. Ваш приятель освобожден недавно. Очевидно, он ищет опытного напарника для задуманного дела. Крупного дела. Он убеждал вас, что все пройдет гладко, ибо он предусмотрел все до мельчайших деталей. К его разочарованию, вы отказались от предложения. Но не таков Саркис Багирян, чтобы признать эти факты. Кодекс чести. Не правда ли?

— Не знаю, о чем вы говорите. Но одно вы правильно сказали — Саркис Багирян примет любого, кто к нему придет в гости, накормит и напоит на последние деньги, а если денег не будет, одолжит их. Но Саркис Багирян никогда никого не продавал и продавать не станет. Даже ради своей свободы!

— Я же говорю, кодекс чести. Но ваш приятель пока ведь не совершил преступления. Куда он направился, когда вы расстались?

Багирян молчал.

— Вы говорили за столом о Долидзе? Не хотите отвечать. Ну хорошо, тогда скажите, почему месяц назад вы грозились убить Долидзе?

— Грозился, и все! Что, уже и грозиться нельзя?!

— Вы недолюбливали Долидзе. За что?

— А за что его любить?

— Долидзе — фронтовик, хороший директор хорошего завода, как у вас здесь принято говорить, заслуженный человек.

— Ну и что? Имею я право не любить заслуженного человека?

— Имеете, Багирян, имеете.

Я встал. Я не сумел подобрать ключ к Багиряну.

— Это правда, что у Долидзе увели часы? — неожиданно спросил он.

— Откуда вы знаете о часах?

— Капитан Абулава кричал в телефон. Было слышно. Значит, часы увели. Человек, который был со мной в закусочной, никогда на это не пошел бы. Никогда!

— Часы взял не убийца.

Я ожидал, что моя откровенность вызовет у Багиряна доверие ко мне. Напрасно я надеялся на это: Багирян молчал. Поняв, что ничего не добьюсь от него, собрался уходить. И вдруг он сказал:

— Я знаю, кто увел часы.

— Кто?

— Не могу сказать. Выпустите меня, и я сам приведу к вам этого слизняка.

— Послушайте, Саркис, я, можно сказать, из-за вас взялся за расследование. Я хочу помочь вам и даю слово, что вашему приятелю ничего не будет грозить, если он, конечно, не успел совершить преступление. Я не говорю уже о том, что ваше имя не будет упомянуто. Его фамилия? Да не молчите же! Неужели вы полагаете, что я не справлюсь без вашей помощи? Но на это уйдет время, которое вы проведете здесь. Здесь, понимаете?! Подумайте о сыне, о жене!

Багирян прислонился к стене и закрыл глаза. Я ждал.

— Это должно остаться между нами, — наконец сказал он.

— Даю слово.

— Ахмет Расулов.

— Где его искать?

— Не знаю, — сказал Багирян. — Этого я не знаю.

По тому, как он это сказал, я понял, что больше от него ничего не услышу. В коридоре меня ждал капитан Абулава. Но нам не удалось поговорить. Его позвали к телефону.

Я провел в отведенном мне кабинете, наверное, полчаса, приводя в порядок свои записи, когда капитан Абулава, предварительно постучавшись, приоткрыл дверь.

— Заридзе вас просит к себе.

В коридоре Абулава сказал:

— Я выполнил ваше поручение. Улицу Кецховели разрыли позавчера после обеда. Это что-нибудь проясняет?

Конечно, это кое-что проясняло. Именно кое-что, но не больше. Прояснить все должен был хозяин «Запорожца».

— Разумеется, — сказал я. — Спасибо, капитан, за помощь.

Щеки у Заридзе порозовели и лоснились еще больше. Он был настроен благодушно.

— Как успехи? — спросил он.

— Неплохо, — ответил я.

— Чувствую это. А вы обедали?

— Нет.

— Я ждал вас, хотел пригласить на обед, но вы так увлеклись делом, что забыли о хлебе насущном. Мне вспоминается один забавный эпизод. Иосиф Заридзе, народный художник, заболел. Это мой дядя. Ему за семьдесят. Большой любитель застолья. Прихожу навестить его и вижу: лежит старик в постели и рукой делает странные движения, вроде ко рту что-то подносит, а на лице наслаждение. Я спрашиваю, что это означает. Пью и курю, отвечает он.

Заридзе рассмеялся, повторяя «пью и курю». Я сидел с каменным лицом, не понимая, для чего он рассказал мне о своем дяде, народном художнике.

— Саркис Багирян не убивал Долидзе, — заявил я. — Его надо отпустить.

— Ваши аргументы? — сказал Заридзе.

— У Багиряна алиби. Он вернулся домой в двенадцать и в момент убийства находился дома. Кроме того, чтобы нанести удар, Багирян из-за разницы в росте должен был бы подпрыгнуть.

— От дома Багиряна до места убийства пять минут хода. Жена Багиряна могла и не заметить отсутствие мужа. Сколько он отсутствовал? Максимум пятнадцать минут. Она могла и не обратить внимания на то, что муж вышел из дома. Вышел по нужде. Туалет ведь во дворе. А если и обратила внимание, то никогда не признается в этом. Видите, сколько версий.

— Причем в каждой есть необходимое условие — Багирян должен был знать, когда именно пройдет Долидзе по улице Кецховели.