— Они поссорились?

— Нет. Котэ Георгиевич настоял на немедленной ревизии. Ни один факт, приведенный в клеветническом письме, не подтвердился. Элиава не изволил даже извиниться перед Котэ Георгиевичем.

— Что произошло между Котэ Георгиевичем и грузчиком Багиряном?

— Саркис Багирян человек горячий. Ему показалось, что его обсчитывают. Он приходил ко мне. Видно, я не сумела убедить его. Он пошел к Котэ Георгиевичу. Котэ Георгиевич не принял Саркиса. Был занят.

— Не принял или выгнал?

— Выгнал, — нехотя ответила Жоржолиани и быстро добавила: — Тут примешивается много личного. Котэ Георгиевич думал, что анонимное письмо написал Багирян.

Жоржолиани проводила меня до выхода. Прощаясь, она сказала:

— Я не знаю, какой бессердечный человек мог поднять руку на Котэ Георгиевича, но убеждена: Саркис Багирян не убивал его. Отпустите Саркиса как можно скорее. У нас и так не хватает грузчиков. В грузчики здесь не рвутся. Саркис хотя на вид и слабый, а работает за двоих.

Я направился к грузчикам.

На мои вопросы они отвечали односложно и нехотя. Они только что разгрузили машины с яблоками и курили возле ящиков.

— Вы лучше с бригадиром поговорите, — посоветовал парень с заячьей губой. — Вот он идет.

Бригадир тяжко вздохнул. Это был старик в обветшалом пиджаке с орденскими планками.

Мы присели с ним на ящики.

— Несчастье, большое несчастье пришло к нам, — сказал он. — Котэ Долидзе для всех был что отец родной. Правильно я говорю, ребята?

Грузчики закивали.

— Для каждого у него находилось ласковое слово. Что такое слово? Денег за него платить не надо, но ласковое слово душу согревает. Правильно я говорю, ребята?

— Все правильно, дядя Варлам, — сказал парень с заячьей губой.

— Котэ Долидзе всех по именам знал, ко всем внимателен был, интересовался, как у тебя в семье, здоровы ли дети, здорова ли жена. Когда моя дочь замуж вышла, он поздравил меня и приказал бухгалтеру премию мне выписать.

— Это же незаконно, — заметил я.

— Правильно! То же самое бухгалтер сказал. Тогда знаете, что Котэ Долидзе сделал? Вытащил из собственного кармана сто рублей!

— Из какого кармана? — спросил я.

— Я же говорю, из собственного.

— Я спрашиваю, из кармана пиджака или брюк?

— Из кармана брюк.

— Не помните, из какого именно?

— Как не помнить?! Из заднего. Я еще спросил, что это он деньги в заднем кармане носит, как американец. Я с американцами в Берлине встречался. Знаю их. Котэ ничего не ответил, только усмехнулся. Да, был человек — и нет его. Добрая душа, царство ему небесное. Нас, фронтовиков, все меньше остается. Кто от ран умер, кто от болезни, кто от старости — время идет. Но чтобы фронтовик ушел из жизни вот так?! Нас на фронте убивали, а мы живы остались. Не для того же, чтобы какой-то подлец отнял у тебя жизнь?! Мы с ним под Сталинградом убереглись, а тут… Эх! — Варлам затоптал окурок дешевой сигареты.

— Котэ Долидзе воевал на Сталинградском фронте?

— А как же?! В сорок втором наши части, оказывается, соседями были. Сколько там людей полегло! Эх! А мы с ним убереглись да еще по медали «За оборону Сталинграда» получили. Вот она. — Варлам показал планку медали.

— Я вижу у вас и другие награды.

— Для фронтовика эта награда особенная. — Он снова закурил. — Оно, конечно, так, у меня и другие есть награды, но у Котэ было больше. Целая грудь. В сорок третьем, в январе, когда немец стал отходить от Сталинграда, Котэ контузило и ранило. Осколок так и не вытащили из легкого. Он мешал ему дышать, но Котэ не жаловался. Нет, не жаловался. Некогда ему было жаловаться и по докторам ходить. Я на этом заводе, считай, всю жизнь. При других директорах у меня уходило в день две пачки сигарет. При Котэ Долидзе курить стало некогда. Пачка в день не расходовалась. План выполняли и перевыполняли. Заработки вдвое возросли. Э-э, что говорить, большой человек был Котэ Долидзе, царство ему небесное.

— А что за человек Саркис Багирян?

— Шебутной, горячий. А работник хороший. Той истории не придавайте значения. Саркис ожидал, что ему начислят больше, чем он получил. Он должен был обратиться ко мне как к бригадиру. Я ему все разъяснил бы. Он сразу к руководству пошел. Котэ Долидзе и сказал Саркису, что тот нарушает дисциплину.

— Выходит, беседа носила мирный характер?

— Не дрались же они!

— Почему же Саркис Багирян грозился убить Долидзе?

— Был обижен, потому и грозился. Но Саркис на человека руку не поднимет.

— Еще как поднимет! — сказал парень с заячьей губой. — Однажды он так вцепился в меня, что я чудом жив остался.

— Я бы тоже дал тебе по зубам за твои шутки. — Варлам обратился ко мне: — Он плохо пошутил с Саркисом — спросил его, уверен ли он, что приходится отцом сыну.

— Мы люди простые, и шутки у нас простые, — оправдался парень с заячьей губой.

— Помолчи, когда старшие разговаривают, — сказал Варлам. — Саркис на человека руку не поднимет. Он вообще ни на какое преступление не пойдет. Он жене клятву дал в церкви.

— Он верующий?

— Наверно, раз в церковь стал ходить. Но дело не в церкви. Дело в жене и сыне. Он их любит больше чем бога.

ГЛАВА 3

Перед зданием горотдела стояла маленькая черноволосая женщина с ребенком на руках. Мальчик спал. Женщина нерешительно вскинула на меня глаза и тут же опустила их.

В коридоре было тихо.

В кабинете Абулава, упершись локтями в стол, дремал. Часы над ним показывали четверть пятого. Заметив меня, капитан виновато улыбнулся.

— А где Заридзе? — спросил я.

— Обедает. Не дождался вас. Сказал, что в три он всегда обедает, — ответил капитан.

Теперь понятно, почему он пышет здоровьем, подумал я и сказал:

— Женщина с ребенком на руках у входа — жена Багиряна?

— Жена. Требует свидания с мужем. Без санкции прокурора я не могу разрешить…

— Где я могу поговорить с ней?

— Я для вас отвел второй кабинет.

…Кабинет был крохотным. В нем с трудом умещались замызганный письменный стол и сейф.

Женщина плакала. Мальчик испуганно таращил большие черные глаза.

На столе лежал полуразвернутый газетный сверток с хлебом, сыром и редиской — передача для Саркиса.

— Зейнаб, успокойтесь, пожалейте мальчика, — нетерпеливо сказал я. — В котором часу ваш муж вчера вернулся домой?

— В двенадцать, — ответила она, ладонью утирая слезы. — Не мог он клятвы нарушить, не мог обмануть меня! Прошу вас, впустите к нему. Я должна с ним поговорить. От меня он ничего не утаит. Если он убил, я сама вам скажу об этом. Тогда делайте с ним что хотите.

— Итак, Зейнаб, ваш муж вернулся с работы в половине седьмого. В семь к нему пришел знакомый. Вы этого человека раньше не видели. Саркис взял из шкафа деньги и сказал, что вернется поздно. Он вернулся в двенадцать. Кто-нибудь видел его возвращающимся домой?

— Никто не видел. В такое время люди спят.

— Почему вы не спали?

— Я никогда не сплю, если Саркиса нет дома. Боюсь за него.

— Почему? Вы же говорите, что Саркис поклялся покончить с прошлым.

— Он-то поклялся. Но нет-нет да и приходит к нему кто-нибудь из этого проклятого прошлого. Он прогнать никого не может. Он такой! — Зейнаб снова заплакала. — Почему они не оставят его в покое?! Шесть лет я ждала Саркиса, униженная и отверженная всеми родственниками. Не мог он взяться за старое. Не мог!

— После двенадцати Саркис выходил из дома?

— Нет, мы сразу легли. Разрешите свидание, умоляю!

— Я не против свидания, но прежде сам хотел бы поговорить с Саркисом. Может, свидание и не понадобится. Передачу оставьте. Я сам вручу ее Саркису.

— Я верю вам, — сказала Зейнаб и встала.

Проводив ее до выхода, я вернулся в кабинет. На стуле для посетителей восседал Абулава.

— Узнали что-нибудь интересное? — спросил капитан.

— Разумеется, — ответил я. — Свяжитесь, пожалуйста, с трестом, управлением, отделом канализации, не знаю, что у вас здесь есть, и выясните, когда разрыли улицу Кецховели.