— Мой мальчик, — перебила Кумри Мухтара, — я вижу, что ты, по молодости, рассуждаешь неправильно. — Она резко обернулась к Банитаиру. — А ты невежа и трус. Ты ничему не научился за эти пять лет и не ценишь нашу заботу о тебе. Я согласна с матушкой, тебя нужно прогнать отсюда. Поживи на улице, может, тогда поумнеешь.

Крик Банитаира оборвал ее речь. Мухтар даже вздрогнул от неожиданности.

— Сейида Кумри, — падая на колени, заплакал Банитаир, — накажите меня, как вам угодно, убейте, но только не гоните на улицу. Я все буду делать, как вы велите.

В этот момент в кабинет вернулась Мэри Шолтон.

— Что случилось? — произнесла она холодно, хотя и подслушала весь разговор. — Выйдите, мальчики, — приказала Шолтон. — И ждите там, в коридоре.

Банитаир с Мухтаром вышли. Кумри плотно притворила за ними дверь кабинета.

— Хорошо, Кумри, очень хорошо! — одобрительно заметила миссис Шолтон. — Мы должны научить наших питомцев действовать не только словом божьим, но и стеку повиноваться. — Миссис Шолтон подчеркнула слово «мы». Замолчав на секунду, она прошлась по комнате. — А этот твой новенький ходжа из Багдада мне нравится. И я уверена, что со временем мы укротим его. Он умен, темпераментен, привлекает к себе. Он будет ценнейшим нашим работником… в Багдаде.

От Кумри не укрылось, что ее начальница, эта спокойная и властная женщина, чем-то встревожена. И хотя не принято было задавать миссис Шолтон вопросы, Кумри все же не удержалась:

— Что-нибудь случилось, матушка?

По лицу миссис Шолтон скользнула гримаса раздражения.

— Я получила письмо из Рима. Революционная зараза из Европы, страшнее черной оспы, движется к нам, в Азию… Нам увеличивают контингент, так что предстоит большая и кропотливая работа по набору новых слушателей. Необходимо почаще посещать бедные кварталы Лахора, особенно районы старого города, семьи ремесленников, мелких торговцев, чтобы осведомиться, чем дышат люди… — Миссис Шолтон умолкла и, не дав сказать слова Кумри, указала на дверь: — Позовите мальчиков!

Вошли Банитаир и Мухтар.

— Кумри мне рассказала все, — обратилась миссис Шолтон к Банитаиру. — Мне стыдно за тебя. Ты не сумел постоять за себя, не сумеешь постоять и за бога… Ты предашь нас, Банитаир. А ведь ты клялся быть верным и послушным нашим учеником. Видит бог, я хотела быть тебе матерью, но ты… Отпустите его, Кумри. Отпустите совсем. Пусть живет, как хочет, а мы будем молиться за тебя, Банитаир! — И миссис Шолтон набожно перекрестилась на распятие. Кумри последовала ее примеру.

На Банитаира жалко было смотреть. Лицо его покрылось красными пятнами, на лбу выступили крупные капли пота. Он пытался что-то произнести, но слезы душили его и он судорожно глотал их.

Мухтару стало больно за беднягу, и неожиданно для себя он воскликнул:

— Простите его, госпожа, умоляю вас, простите его. — Это вмешательство чрезвычайно обрадовало миссис Шолтон. Лучшего она не могла и желать. Но она не подала и виду.

— Простить его? — промолвила она задумчиво. — Но кто мне поручится, что он исправится и будет нам верным и послушным сыном?

— Я клянусь… — выдавил из себя Банитаир и умоляюще посмотрел на Мухтара: выручай, мол, до конца.

— Поверьте ему, госпожа, простите его! — снова повторил свою просьбу Мухтар.

— Хорошо, мой мальчик, я подумаю, — ответила миссис Шолтон. — А теперь идите к себе, — махнула она рукой и устало откинулась на спинку кресла.

Мальчики низко поклонились и вышли.

— Только вот так, дорогая Кумри, — произнесла Шолтон, — только так: лаской и страхом, карой и милостью мы овладеем их душами, их волею. А сейчас рекомендую вам пойти и приласкать мальчиков.

История с Банитаиром весьма встревожила Мухтара. Он так и не понял, в чем же, собственно говоря, заключалась вина Банитаира, но отчетливо представлял, как это страшно — оказаться на улице, бродить бесприютным, голодным, как бродят многие тысячи людей, которых он встречал на своем пути, а самое главное — навсегда отказаться от мысли, что ты будешь учиться, станешь человеком…

Вернувшись к себе, Мухтар долго не мог успокоиться. «Кумри злее, чем госпожа Шолтон, — думал он. — Да, она очень злая, хоть и спасла меня в Мекке от обидчика. Как могла настоящая арабка так безжалостно поступить с Банитаиром?! Ведь в один прекрасный день и меня могут прогнать отсюда. Ой, аллах, что тогда будет!..»

Раздался стук в дверь. Мальчик испуганно встрепенулся. Он молча подошел к двери и нерешительно открыл ее. У порога стояла Фахран. Войдя в комнату, она сразу заметила беспокойное состояние Мухтара. Мальчик бросился к ней и заплакал.

— Тихо, тихо, дорогой мой, — взволнованно зашептала Фахран, обнимая Мухтара. — Что случилось, что с тобой? Ну, перестань, перестань, мужчине не положено плакать, — говорила она. — Скажи, кто тебя обидел?

Мухтар рассказал обо всем, что произошло в кабинете начальницы, но для Фахран это не было новостью. Она хорошо знала жестокие нравы этого дома, где телесные наказания были обычным явлением. Мухтар еще не знал о комнате, охраняемой сторожевыми собаками, куда сажают наказанных детей, о фокусах Дика — сына Шолтон, который без конца издевается над воспитанниками.

— Ах, сынок, — сказала она со вздохом. — Я вижу, ты еще совсем зеленый, ничего не понимаешь. Выслушай, что я тебе скажу. Если хочешь, чтобы горе не пало на твою голову и тебя не прогнали на улицу, старайся во всем им повиноваться… Пока что твоя судьба в их руках. Ты не принадлежишь себе, запомни это. Двое мальчиков убежали отсюда, но их поймали в пути и отправили на каторгу для малолетних…

За дверью послышались шаги, и Фахран умолкла, отошла от Мухтара. Немного подождав и проверив, что ее никто не подслушивает, она снова заговорила:

— Но ты не бойся. Хорошо учись, тогда тебе будет легче. Низам — тот ни на минуту не выпускал учебника из рук. Вот ты говорил, что хочешь стать врачом и поехать в Багдад, лечить бедных арабов. Советую тебе о своих желаниях пока не говорить миссис Шолтон. Через три-четыре года посмотрим, какова будет у нас жизнь. Тогда и будет видно. А сейчас пойдем, время обедать.

Прошло две недели. Мальчик постепенно начал привыкать к правилам дома и к товарищам по группе. Рано утром все воспитанники поднимались по сигналу колокола и выходили на общую гимнастику, после чего возвращались в свой корпус, принять душ. Ели дети группами. Каждая национальная группа имела свою кухню.

Первые дни Мухтар чувствовал себя как человек, заблудившийся в чужом городе. Корпус, где жила его группа, выходил в общий парк. Корейцы, китайцы, малайцы жили в другом корпусе. О них он раньше даже понятия не имел. Как-то, гуляя по парку, Мухтар забрел на территорию корпуса, где воспитывались индийские дети. Они знали, что он мусульманин, и встретили его злобными криками и бранью. Ошеломленный Мухтар поспешил вернуться обратно.

Однажды рано утром его посетила сама миссис Шолтон. Она вошла без предупреждения.

— Ну, как живет здесь мои сын? — приветливо спросила она и, не дожидаясь ответа, добавила: — Сегодня ты должен дать клятву.

— Клятву? — недоумевая спросил мальчик.

— Да, ровно в двенадцать часов ты перед всеми нашими воспитанниками принесешь торжественную клятву в верности богу и земному отцу. Таково правило нашего дома.

Она протянула ему лист с красиво отпечатанным текстом на арабском языке. Мухтар прочел:

«Клянусь всемогущим господом богом, именем его апостола на земле и священной книгой быть верным отчизне, идеалам ее, защищать интересы своей науки, бить еретиков, во всем повиноваться моим учителям и быть примерным учеником, учиться, как будут они требовать от меня, сохранять во всем скромность, терпимость к злу».

Последние слова заставили Мухтара заволноваться. Как же так? Хашим-эфенди учил его не уступать злу. А здесь все совсем по-другому. Мухтар растерялся. Не зная, как ему быть, он поднял глаза на миссис Шолтон, не решаясь перечить ей.

В голубых холодных глазах ее он увидел суровую строгость.