Если взглянуть со стороны, то он вроде бы достиг большего — стал мэром, отцом города (при желании мог бы оставаться на этом посту и дальше), теперь заправляет крупным предприятием, у него власть, высокое положение, женщины и даже деньги. Но мало ему этого, не дают ему развернуться, себя показать. Чем больше он этого жаждет, тем крепче его сковывает магическая общая воля, благообразие, стереотипность мыслей и поступков, убивающие в нем все его, караджовское. Чего, в сущности, добивается общество? С одной стороны, оно ратует за то, чтобы все жили в довольстве, а с другой — печется об идейности и морали. Но ведь чем больше достаток, тем меньше волнует человека все остальное. Кто жаждет богатства, тот не нуждается в вере и считает, что единственный порок — бедность.

Его, караджовская, теория была предельно ясна: норма для рабочего должна быть высокая, пускай вкалывает, нечего прохлаждаться, а за перевыполнение гони ему прогрессивку — щедро и безо всяких проволочек. Настоящих, честных работяг надо поощрять. А лодырей и ловкачей нещадно бить по карману — нечего с ними миндальничать. Однако глубоко в душе, в самых сокровенных ее уголках Караджов держал и несколько иное мнение. Человек — это животное, пусть общественное, но животное. А животное руководствуется инстинктами. То, что мы называем сознанием, всего лишь тонкая оболочка, под которой бушуют страсти, сталкиваются амбиции. Тут и половое влечение, и зависть, и ревность, и чувство голода, и жажда материальной выгоды. Если у тебя нет своей собственности, ты никогда не научишься ценить, как надо, общественное добро, сколько бы тебе ни читали мораль. Весь вопрос в том, как их соразмерить, эти две ипостаси. Во мне уже социал-демократ заговорил, так его и разэтак, сознался сам себе Караджов. Куда ни кинь, все клин. Легче легкого подбрасывать идейки да честить начальство. Наверняка произведешь выгодное впечатление, даже можешь прослыть героем.

А вот у Стоила не бывает таких сомнений… Ну конечно, дай ему волю, он тебе так упорядочит жизнь, что она станет похуже Дантова ада. Ему и в голову не придет, что бытие не аптека, оно имеет разные измерения — попробуй-ка закрыть глаза на такие вещи, как эгоизм, личная выгода и прочее.

Нет, брат мой во Христе, так дело не пойдет! Кто не способен разглядеть ад в каждом из нас, тот прочит нам ад пострашней — состоящий из одних только праведников, где не будет места ни наказанию, ни искуплению…

Но тут Караджов почувствовал, что устал витийствовать сам перед собою, вздохнул и вспомнил, что наверху его ждет в постели жена Дженева. С тех пор как он познакомился с Марией, его не покидало чувство, что произошла роковая ошибка: они со Стоилом как будто однажды поменялись женами и ни тот, ни другой не могут понять, когда и как это случилось. Христо обернулся и снова стал разглядывать ночной лик родной хаты. Стоил никогда не привел бы сюда его Диманку, никакую другую женщину не привел бы, он трус. Впрочем, нет, ему бы не позволила его порядочность.

Это определение явно покоробило Христо, всколыхнуло в нем зависть. Сколько бы он ни осуждал Стоила, порядочности у него не отнять, а вот ему самому, Караджову, ее определенно недостает. И хотя в этой порядочности он видел скорее слабость, нежели зрелость ума, бывали моменты, когда его грызла зависть.

А ведь я мог стать трибуном, независимым юристом, обо мне не утихала бы молва, меня провожали бы восхищенными взглядами, я бы мог вышагивать средь восторженного шепота, недоступный и гордый… Глупости! — оборвал себя Караджов и в этот миг, впервые с тех пор, как они встретились со Стоилом, понял, что их спор — только следствие того, что они абсолютно разные люди. Однажды усомнившись в своей правоте, Караджов постепенно утратил всякое желание действовать, ему не хотелось рисковать, не хотелось вникать в суть вещей, так как он все равно не сможет их изменить. А вот Стоил, наоборот, никаких сомнений не испытывает, он твердо убежден, что все в наших руках, все можно усовершенствовать, и поэтому он взвалил на свои плечи тяжелую миссию новатора. Никаким таким адом скуки усердие Стоила не грозит, это ясно как божий день. За такое дело мало приниматься с умом, оно требует от человека всей страсти души.

Ад таился в нем самом, но Караджов еще не мог разглядеть его.

Присев на корточки среди травы, Христо бездумно погладил какой-то стебелек и всем своим существом ощутил, как сильно он изменился за эти годы. Ему стало больно. Что бы он ни делал, какие бы мысли ни рождались в его голове, внутренне он всегда шел на сделку с самим собой. Ему вспомнился случай, когда его Косте было пять лет. Вдвоем с Диманкой они принесли и нарядили очередную новогоднюю елку. Увидев ее, мальчишка задумался, а потом сказал:

— Мама, я больше не верю в деда-мороза, взаправдашнего деда-мороза не бывает. — И, немного помолчав, добавил со вздохом: — Но лучше бы я этого не знал…

Надо держать ухо востро, прервал свои воспоминания Христо. Это тебе не любовные приключения, на которые все смотрят сквозь пальцы. Никакой Стоил, никакие иллю…

— Соседушка, ты ль?

Караджов встрепенулся. Над оградой в лунном свете вырисовывалась фигура Делю, его соседа и однокашника по прогимназии. Делю, в белой нижней сорочке, был похож на привидение. Караджов растерялся.

— Ишь ты! — удивлялся Делю, передвигаясь вдоль плетня. — Гляжу, вроде бы мелькнул огонек наверху. Неужто Ристо? — соображаю я. — Но как же так — машины-то нету. Уж не вор ли какой забрался? Потом вижу, ты высовываешься нагишом-босиком. Ну, здорово!

Их руки соединились: мясистая, все еще сильная — с заскорузлой, жилистой, не менее сильной.

— Каким это ветром тебя занесло к нам? Ты с молодухой или один?

Христо соврал, что у него сломалась машина и пришлось оставить ее посреди дороги, и поскорее принялся расспрашивать бывшего дружка о сельских делах.

— Что тебе сказать? — говорил Делю. — Живем помаленьку, управляемся с горем пополам, бегаем трусцой за машинами.

Христо поспешил вставить, что и в городе не слаще, но кто взялся наверстать упущенное, тому случается и недосыпать. Болгарин спал немало, теперь настало время встряхнуться и поднатужиться. Потом будет легче.

— Так-то оно так, — присмирел Делю, уловив в голосе Христо твердые нотки. — Да не совсем. Ежели человек маракует в этих делах, всем хорошо. А кто без понятия, от того проку мало.

Христо уставился на соседа, и Делю дал задний ход.

— Я ить про между прочим говорю, так ить?

Караджов не ответил. Он мысленно перенесся в город, обошел знакомые кабинеты с богатой меблировкой, забежал в министерство, где неожиданно наткнулся на Миятева, секретаря парткома завода. Одни маракуют, а другие без понятия… Видал, как тонко подметил… Где для Стоила зеленая улица, там для меня тупик.

Ну вот, досадил человеку, сокрушался про себя Делю, но мысль его оборвалась, потому что зрелище, внезапно открывшееся перед ним, привело его в оцепенение: на верхнем этаже дома появилась женщина — гола-голехонька, молочно-белая, грудастая, волосы распущенные. Вышла на галерею, потянулась, словно кошка, и стала смотреть на долину, явно не замечая двух мужчин, прислонившихся к плетню.

Делю ощутил какую-то слабость в животе, потом в коленях, ноздри у него расширились и затрепетали. Втянув голову в плечи, он разинул рот и чихнул. Женщина тотчас же бросилась в дом.

— Ты никак озяб? — заметил Христо.

— Насморк, пропади он пропадом… — оправдывался Делю, все еще ошарашенный увиденным. Не его это женка, мелькнуло в голове. Чужая. Его щупленькая. Напал на сальце, кот хитрющий, а мне байки бает.

Беседа разладилась. Делю ухватился за какую-то мысль, запутался и закончил совсем другой. Видя его смятение, Христо решил, что соседа бьет лихорадка, и, обменявшись еще несколькими словами, спровадил его домой.

— Не обессудь, соседушка! — уже со своего огорода подал голос Делю.

— Ты о чем? — не понял Христо.

— Да о чем… Ни о чем!

— Бывает, — рассеянно бросил Христо и пошел к крылечку.