Крестьянин долго чесал в затылке.

— Все бы ничего, но уж больно чудит наша молодежь, вот ведь какое дело… Ты знаешь, в нашем селе полно стариков, у которых нет ни одного внука.

Христо еще немного поболтал с крестьянином, чтобы успокоить его, и пошел проводить. Сквозь заросли ивняка Мария слышала обрывки их разговора.

— А речку-то как запаскудили наши умники! И рыба передохла, и огород нечем полить, а летом детворе купаться негде. Так что, ежели ты там бываешь наверху, замолви словечко — должно, догадываешься, об чем я… Ну, прощай!

Вечером, расположившись в доме, как римляне — среди чаш и даров природы, — они лениво беседовали.

— А ты согласен с тем, что говорил дедок? — спросила Мария, нащупав в сумраке большущий персик.

— С чего это ты вспомнила?

— Но ты согласен или нет?

— Нашла о чем говорить.

— Я не зря спрашиваю — ведь ты ему врал без зазрения.

— А что ж мне, исповедоваться перед ним? Что бы он о тебе подумал?

— О бедный рыцарь из Брегово!.. Чего ты мне зубы заговариваешь?

— С какой стати?

— Знаешь, Христо, в тебе есть что-то иезуитское, — сказала Мария, помолчав.

Караджов от удивления даже приподнялся на локтях.

— Что за напасть, мне и Стоил говорил то же самое.

— Обозвал тебя иезуитом? — удивилась в свою очередь Мария.

— Представь себе.

Мария расхохоталась.

— Чего смеешься?

— Потрясающе! Первый раз в жизни Стоил сумел раскусить человека! — Она продолжала хохотать. — Хотя ты того не стоишь, но должна тебе признаться: мне нравится в тебе это качество.

— Тебе нравится иезуитство?

— Оно все же лучше, чем глупость. — Мария потянулась к бутылке. — Выпей, дурачок ты мой!

В полумраке нежно зазвенели бокалы. Раз у них дошло до взаимных оскорблений, дело принимает серьезный оборот, подумала Мария.

— И за что же он обозвал тебя иезуитом? — спросила она, намазывая лицо персиковым соком. — Уж не пронюхал ли о нас с тобой?

— Это единственное, что тебя беспокоит?

— Ваши скандалы на заводе меня не интересуют, — соврала Мария и провела по его лбу сочной мякотью персика. — Одни идиоты способны затевать грызню из-за чужих интересов.

— В том-то и беда, что они не чужие.

— Ха-ха! — с деланной беспечностью засмеялась она.

— Твой Стоил оказался настоящим ослом. — Рука Христо внезапно скользнула вверх по ее бедру, но Мария не дрогнула, и он отстранился. — Занимается всяким вздором и меня хочет втравить.

— Как интересно! — с невинным видом воскликнула Мария.

Христо закурил, и его сигарета беспокойно запульсировала во мраке.

— Судя по всему, он не намерен складывать оружия. Стоил догматик, а догматики народ дотошный, они чтут теорию. А я практик, для меня нет лучшей теории, чем сама жизнь.

— Может, он меня ревнует? — небрежно вставила Мария.

— Возможно. Такие, как он, отличаются верностью и почти всегда озлоблены.

— Да? А почему?

— Потому что за верность обычно платят обманом.

Мария провела рукой по его широкой волосатой груди.

— Стоил человек с причудами, — продолжал Христо, не замечая ее ласки. — Но хуже всего, что своими причудами он и других заморочил. Чтобы добиться своего, ему нужна власть, но тут я загораживаю ему дорогу.

— А ты разве не рвешься к власти?

— Нет! Власть сама идет ко мне в руки. — В темноте блеснули его зубы. — А святош власть презирает.

Мария молчала, пораженная его словами. Она впервые ощутила силу этого человека, поняла ее тайные источники. И впервые так ясно увидела своего мужа обреченным. В самом деле, Стоил — настоящий святоша. Такие люди не способны добиться успеха в жизни. Поначалу их считают чудаками, потом глупцами и в конце концов убирают с дороги, чтобы не мешали. Святым воздают хвалу в лучшем случае посмертно, их ждет разве что скромненькая музейная слава.

Чего хочет Стоил — исправить неисправимое? Довести до совершенства завод, где большинство рабочих — вчерашние крестьяне, которые не умеют обращаться со станками, увиливают от ответственности и копят деньги на дом и машину? Наивный человек! Таким заводом может управлять только циник вроде Христо, который даже в отцовский дом ходит как вор. А здорово он сказал, что власть презирает святош! Стоилу и в голову бы такое не пришло…

Мария откинула простыню и юркнула к Христо.

5

Мария лежала, блаженно расслабившись, и слушала тяжелое дыхание уснувшего Христо. От него шел резкий запах пота и табака. Несмотря на ночную прохладу, этот запах не давал ей покоя, и она уже хотела было перебраться на лавку у противоположной стены, когда в окне появилась луна и обволокла спящий дом воздушно-голубой эмалью. Заиграли красками половики, засверкали лаком рамки и шкафы, обозначились темными пятнами тени — все вокруг обрело очертания и налилось серебристой плотью. В лунном свете, казалось, растворились даже запахи.

Удивленными глазами Мария разглядывала комнату, взгляд ее задержался на Христо. Он лежал, запрокинув голову, разметав руки и ноги. Он был крепко сколочен, но грубоват: толстые икры, мускулистые бедра, широкие ступни, из-за чего походка у него была неуклюжая, мясистые ладони, цепкие, но не ласковые. Должно быть, много ходил босиком и пахал землю, подумала Мария. Грудь у Христо была мощная, шея короткая, толстая. Широкое скуластое лицо, все еще такое непривычное для Марии, в профиль было невыразительным. Отчетливо обрисовывалась нижняя челюсть, тоже коротковатая и резко расширяющаяся к ушам. Бык, подумала Мария, ее вдруг охватило чувство жалости к самой себе. Что с нею стряслось, как могло случиться, что жизнь затащила ее в этот городок, к провинциальному донкихоту да бывшему мужику? Куда ушло то время, когда грезились избранное общество, хорошие манеры, богатство, путешествия, изысканность, даже в таких вот делах… Вместо всего этого — работа, быт да редкая возможность побегать по заграничным барахолкам. А ведь и муж, и Христо самые видные люди в городе, занимают номенклатурные должности (одно название чего стоит!), но, боже мой, какие это видные люди, если они изо дня в день пекутся о хлебе насущном и не в ладах со своей совестью?

Христо захрапел и повернулся к ней спиной. Бреговский Аполлон, усмехнулась Мария и, не удержавшись, игриво поддела его ногой. Вопреки всему она признавала за ним целый ряд достоинств. Христо обладал недюжинной жизненной силой: острая наблюдательность, хваткий трезвый ум и чувство юмора, а его буйный нрав — это лишь проявление широты натуры. Он крепко стоял на земле и заражал своей уверенностью и ее. А что может быть сильнее, чем вера в жизнь, которую видят твои глаза, слышат твои уши, ощущают пальцы? Во что же еще верить? От религии веет могильным холодом — что-то похожее было сказано в одной из книг, но в какой именно, она не могла припомнить, и это сущая правда. Христо сам частенько шутил: «Стоит только подумать, как мало осталось жить на этом свете и как долго придется быть среди мертвых, и мне становится жаль самого себя…» Да, в этом городе нет более интересного мужчины, чем Христо. Она сделала правильный выбор. А дальше видно будет.

Мария провела рукой по своему телу и расстроилась. Эта полнота, эта тяжесть, особенно по утрам, после сна… Старею, сказала она себе. Пожить бы, пожить бы в свое удовольствие еще десяток лет. А потом начнут одолевать болезни, появится усталость, тяга к еде. Она начнет заниматься гимнастикой, бросит, опять начнет, потом пойдут процедуры, массажи, диета, долгие стояния перед зеркалом, а когда в нем блеснут искусственные зубы, это будет конец. И уж тогда ей станет безразлично все: проекты Стоила, намерения Христо, театральные сплетни — весь этот калейдоскоп, именуемый провинциальным городом. Останутся лишь воспоминания, давние и неотступные во мгле старости.

Что же делать, как мне жить дальше? — встрепенулась Мария и даже слегка приподнялась от охватившего ее тревожного чувства. Сойтись с Христо и нацелить его на какой-нибудь столичный, а еще лучше — зарубежный пост? Или самой податься в Софию искать удачи?