Я выпроводил и этого человека. Теперь, пожалуй, самое главное узнать, кто автор анонимного письма. Я призадумался, и вдруг мне пришло в голову показать письмо шариатскому[105] судье, чтобы он спросил своих чиновников, не знают ли они этого почерка. А может быть, почерк знаком и самому судье. Я по-прежнему был уверен, что автор письма — азгариот. Значит, и надо начать с шариатского суда.

Я вызвал Абд аль-Максуда-эфенди — начальника уголовного отдела, одного из друзей шариатского судьи, и попросил его сопровождать меня. Вскоре мы прибыли в здание шариатского суда. На наш вопрос, где находится судья, нам указали на комнату, перед дверью в которую стояли деревянные башмаки. Абд аль-Максуд-эфенди шепнул мне, что господин судья, вероятно, совершает омовение перед полуденной молитвой, и тут же рассказал, как благочестив и набожен этот судья. Постучав в дверь, мы вошли. Судья, без джуббы[106] и чалмы, сидел на молитвенном коврике. Он поднялся нам навстречу, поздоровался и, усадив нас, велел подать инбир[107]. Абд аль-Максуд-эфенди решил избавить меня от необходимости самому начать разговор и, обернувшись к судье, сказал:

— У господина следователя есть дело к вашей чести…

В голосе судьи прозвучала тревога, когда он поспешно ответил:

— Дай Аллах, чтобы это была хорошая весть. У господина следователя дело ко мне лично или…

Заметив его волнение, я вспомнил, что рассказывал мне о судье мамур. Однажды губернатор предложил позаботиться о внешнем виде нашего городка, а заодно и о здоровье граждан, и разбить в центре бульвар. Некоторые знатные люди пожертвовали на это дело, кто сколько мог. Узнав об этом, шариатский судья явился к мамуру, сказал ему, что этот проект — безрассудство и предложил вместо бульвара построить мечеть для рабов божьих, чтобы в ней наставлять людей на путь веры и благочестия. Хитрый мамур согласился с судьей и с энтузиазмом поддержал его предложение:

— Необходимо доложить об этом господину мудиру. Я заранее уверен, что он даст свое согласие. А чтобы еще больше обрадовать его, мы поставим имя вашей чести в самом начале списка жертвователей. Я считаю, что вы пожертвуете не менее пяти фунтов.

Мамур рассказывал мне, что после этого разговора судья, по-видимому, не спал всю ночь, а ранним утром явился к нему и горестно спросил:

— Вы доложили о моем проекте господину мудиру?

Мамур, чуть улыбаясь, ответил:

— Нет еще. Но сегодня в конце дня я собираюсь встретиться с его превосходительством.

Этот случай всплыл в моей памяти, когда шариатский судья с волнением спросил: «У господина следователя дело ко мне лично?» Я прочел на его лице все, что творилось в его душе. Он явно боялся, что мы пришли за какими-то пожертвованиями. Я поспешил успокоить его, сказав, что у меня к нему служебное дело. Вытащив из связки бумаг анонимное письмо, я объяснил, чего мы от него хотим. Судья обрадовался:

— Ну, это совсем просто. Сначала выпьем инбиря… а потом посмотрим, как все устроить…

Хлопнув в ладоши, он крикнул:

— Шейх Хасанейн, поскорее пришли нам слугу!

После небольшой паузы он вторично принялся нас приветствовать.

— Добро пожаловать… Для нас такая честь…

Абд аль-Максуд-эфенди решил продемонстрировать мне, на какой короткой ноге он с судьей и как хорошо его знает. Повернувшись ко мне, он сказал, указывая на судью:

— Его честь весьма сведущ в науке.

Затем он обратился к судье:

— Я никогда не забуду, господин судья, тот день, когда вы так отчитали этого мальчишку-учителя…

Судья перебил его, воскликнув:

— Да смилуется над нами Аллах. — И продолжал: — Аллах да устыдит его… Я не могу выносить богохульства и невежества. Представьте, господин следователь, этот эфенди преподает географию в школе. Он выступил с научной лекцией об ученом христианского мира по имени Шантон и утверждал, что этот ученый знал точный вес земли и неба. Прости, о великий Аллах!.

Я задумался над тем, что означает имя, названное судьей, и в конце концов пришел к выводу, что речь идет об ученом-математике Эйнштейне. Поэтому мне захотелось узнать, что же произошло. По-видимому, на лекции разгорелась борьба двух мировоззрений, борьба, которая всегда вызывает у таких людей, как я, желание быть не только ее свидетелем, но и узнать, чем она кончилась.

Заинтересовавшись, я спросил судью:

— Вы были на лекции, господин судья?

— Так пожелал Аллах, я был сначала до конца.

— И что же там случилось?

— Случилось, господин мой, что учитель встал и сказал в присутствии паши-мудира, высших чиновников и знатных лиц, что этот ученый-безбожник открыл то, что до него было никому не ведомо. Тогда я встал и крикнул ему: «Ты лжешь, господин учитель. Аллах в своей священной книге сказал: «Нет ничего такого, чего нет в этой книге». Но присутствующие заставили меня замолчать. Я умолк из уважения к господину мудиру. Если бы не он, я не стал бы молчать, клянусь господином Каабы[108]! Потом учитель продолжал говорить, но в его словах не было никакой логики, так что их даже трудно передать. Он сказал, что этот ученый христианского мира при помощи всяких математических вычислений узнал точный вес земли и неба! Я не мог совладать с собой и, вскочив, закричал: «Подожди, господин, подожди. Прежде всего скажи нам, этот ученый Шантон взвешивал небеса и землю с троном или без трона?» Учитель смутился и спросил: «С каким троном?» Тогда я напомнил ему слова из священной книги: «Его трон вмещал небеса и землю», — и крикнул: «Ответь, лживый учитель, ведь в этом самое главное: с троном или без трона?»

Едва сдерживая смех, я серьезно спросил судью:

— И что же?..

— Ничего, господин мой… ничего особенного. Лектор не смог мне ответить, обиделся на то, что я ему мешал, и ушел. Публика подняла шум, и началась неразбериха. Господин мудир разгневался на меня и счел мое поведение оскорблением для себя. Кончилось тем, что все ушли с лекции, а ведь это для меня — самое главное. Кроме того, люди обратили внимание на мое неуважение к мудиру, многие требовали, чтобы я извинился. И я извинился. Да рассудит нас Аллах! Но, несмотря на мое извинение, с того самого дня мудир уже не благосклонен ко мне.

Помолчав, он вдруг сказал совсем другим тоном:

— Учитывая создавшееся политическое положение, я думаю, что новое правительство будет менять мудиров и всю администрацию, как это бывает обычно.

Только я хотел открыть рот для ответа, как вошел слуга, наверно шейх, судя по его чалме, хотя на нем была обычная рубаха, грязная, как рубахи всех крестьян. Ноги его были босы. Он принес нам две чашки от разных сервизов, ручки у них были отбиты. Я пил очень осторожно, заглядывая в чашку и боясь вместо сахара увидеть в ней таракана.

Покончив с беседой и инбирем, мы приступили к делу. Судья приказал принести ему образцы почерков всех своих чиновников. Мы сличили их с почерком письма и не нашли ни одного похожего. Тогда мы стали показывать письмо каждому человеку в суде, надеясь, что кто-нибудь узнает почерк. Все напрасно. Мы вышли из суда, так ничего и не добившись. Абд аль-Максуд-эфенди сказал:

— Давайте проверим заодно тюрьму, и дело с концом.

Я не возражал. Мы пошли в управление маркеза. Мамур был там. Собрав несколько старост, он разъяснил им свою новую точку зрения на существующее политические положение. Он давал им указания с тем же воодушевлением, с каким раньше говорил о старом правительстве. Увидев меня и узнав о цели моего прихода, он поспешил мне навстречу и усадил на самое почетное место. Распуская свое собрание и провожая старост до дверей, он поучал их:

— Смотри в оба, омда, вот ты! И он! Кандидат правительства должен пройти на выборах. Я вам все разъяснил, теперь мое дело — сторона. Вы уж сами смотрите… Понятно?