Наконец я оторвал взгляд от маленького плотника, который своей тонкой пилочкой портил мой шкаф, взял книгу и перебрался на кровать. Я опустил полог от москитов и крепко связал его концы, чтобы обезопасить себя от назойливого посещения этого непрошеного гостя, если ему вдруг вздумается порезвиться на моих голых ногах. В мышеловках я уже не видел никакого прока. Ведь их надо заряжать и следить за результатами. Наверно, самое неприятное и бесполезное — это терять время, пока жертва обманывает и хитрит, не попадаясь в ловушку, выводя нас лишь из терпения. Кроме того, сколько ни лови мышей, их визиты все равно не прекращаются. Так оставим же их в покое, пусть себе бегают и радуются, а мы уж сами побережемся! У меня, слава Аллаху, нет никаких вещей, кроме дешевой мебели, уже давно поломанной из-за постоянных переездов с места на место. Вряд ли эти маленькие зубки смогут нанести ей еще какой-нибудь вред…
На следующий день заседал судья, который всегда торопился и быстро решал дела. Я предложил своему помощнику присутствовать на этом заседании вместе со мной. Пора было приучать его к заседаниям и ко всем судебным процедурам. Утром я отправился в суд. Мой помощник уже ждал меня в зале заседаний, держа под мышкой свернутую судейскую перевязь.
Вскоре с вокзала прибыл и судья. Следом за ним шел привратник Шаабан. Вытащив на ходу деньги из кармана, судья передал их привратнику и сказал:
— Мясо возьми грудинку, чтобы было от местных коров. Раздобудь яйца, масло и сыр. Всю провизию сложишь, как всегда, в мою корзинку и подождешь на станции. Я поеду, как обычно, с одиннадцатичасовым. Сейчас же иди на базар, работой пока займется пристав.
Привратник быстро ушел. Судья поздоровался с нами и сказал:
— Полагаю, можно начать заседание?
Он хлопнул в ладоши:
— Пристав! Готовь заседание! Заседание!
Бросив белое дорожное пальто на стул, судья вытащил из портфеля красную перевязь и надел ее. Слуга принес ему кофе, и он выпил его стоя, в два глотка. Пристав провозгласил:
— Суд идет!
Судья заглянул в папку с бумагами.
— Дела о правонарушениях. Мухаммед Абд ар-Рахим ад-Данаф не очищал хлопок от червей. Заочно приговаривается к штрафу в пятьдесят пиастров. Шахами ас-Сайид Унейба не сделал сыну прививку. Заочно — пятьдесят пиастров. Махмуд Мухаммед Кандиль без разрешения приобрел винтовку. Заочно приговаривается к штрафу в пятьдесят. Винтовку конфисковать… Заочно — к пятидесяти… Приговаривается к пятидесяти…
Судья метал приговоры, как стрелы, полет которых уже ничто не могло остановить. Чтобы поспеть за ним, пристав вызывал обвиняемого только один раз. Тот, кто не слышал вызова, считался отсутствующим и приговаривался заочно. Тому, кто случайно слышал свое имя и бегом являлся в зал, судья немедленно задавал только один вопрос:
— Ты оставил своих овец пастись на поле соседа?
— Бек, дело было вот как…
— У нас нет времени слушать, как было дело… пятьдесят… Следующий!
Дела о правонарушениях закончились в мгновение ока. Наступила очередь дел о проступках. По ним допускалась защита и допрашивались свидетели. На это уже требовалось некоторое время и даже терпение. Судья вытащил часы, положил их перед собой и сказал приставу:
— Первое дело, живо!..
Пристав объявил:
— Салим Абд аль-Маджид Шакраф.
Заглянув в бумаги и бегло ознакомившись с обвинительным актом, судья повернулся к входящему в зал обвиняемому и воскликнул:
— Побил женщину? В чем дело, говори кратко… Живо!
— Бек, разве найдется мужчина, который посмел бы ударить женщину!
— Философствовать запрещается. Говори кратко. Бил? Да или нет? Живо!
— Нет!
Судья крикнул приставу:
— Он отрицает обвинение. Давай истицу!
Путаясь в длинном черном малясе[97], показалась пострадавшая. Не ожидая, пока она войдет в зал, судья крикнул ей:
— Он ударил тебя?
— Главное, бек, да сохранит тебя Аллах…
— Никакого «главного». Ударил или нет? Только одно слово!
— Ударил!
— Достаточно. В вызове свидетелей необходимости нет. Что ты скажешь, обвиняемый?
Обвиняемый откашлялся и начал защищаться. Судья его не слушал, он был занят: писал карандашом приговор по делу. Закончив, он поднял голову и, прервав объяснения обвиняемого, не глядя на него, прочел:
— Месяц принудительных работ… Следующий…
— Господин судья, у меня есть свидетели, что я не ударил эту женщину. Приговор несправедлив. О люди, приговор несправедлив!..
— Молчать! Стражник, выведи его.
Стражник увел осужденного. Объявили следующее дело. Опираясь на палку, появился дряхлый, сгорбленный старик с белой бородой. Судья встретил его словами:
— Ты съел пшеницу, на которую наложен арест?
— Эта пшеница — моя, господин судья. Ее ела моя семья.
— Он признался. Месяц тюрьмы и принудительных работ.
— Месяц! О мусульмане! Это — моя пшеница, мой посев, мои деньги…
Стражник его вывел. Несчастный старик смотрел на всех помутившимся взором. Казалось, он не верит, что услышанный им страшный приговор — действительность, он думал, что слух обманул его. Все присутствующие знают истину, — ведь он не крал пшеницы. На его урожай был наложен арест, пока он не уплатит налоги, и его же назначили хранителем собственной пшеницы. Но семья голодала, и они съели свой хлеб. Как же можно считать за это вором и наказывать как за воровство? Ведь он воспользовался только плодами собственного труда. Такие преступления предусмотрены законом, за них карают, чтобы защитить доходы правительства или кредиторов. Но разве в глазах феллаха это настоящее преступление? Крестьянину с его наивной интуицией они были непонятны. Он знал, что драка, убийство, кража — это преступления. Здесь феллах видел открытое посягательство на чужую жизнь или имущество: нарушение моральных основ — очевидно и всем понятно. Но растрата собственного имущества… это ведь преступление только с точки зрения закона.
И старик не верил в существование подобных преступлений. Он принял кару, полагаясь на волю Аллаха, и когда его брали под стражу, он только сказал: «Да будет воля Аллаха!»
Пристав объявил следующее дело. Едва он произнес имя обвиняемого, как судья взвесил «дело» в руке и немедленно нашел его слишком тяжелым, а количество свидетелей — слишком многочисленным. Потом судья посмотрел на часы, окинул взглядом места защиты и сказал, что не видит защитника обвиняемого. Я понял, что он хочет отложить дело. Мое предположение оправдалось. Обращаясь к нам, судья спросил:
— Следствие требует отложить дело?
Мой помощник неуверенно посмотрел на меня, и я поспешно сказал:
— Наоборот. Следствие возражает против отсрочки.
Скрыв недовольство, судья пробормотал:
— Ну что же, покончим с ним!
По этому делу был раньше вынесен заочный приговор, и обжаловать его можно было в течение трех дней. Проверив даты, судья облегченно вздохнул и выпалил:
— Обвиняемый, жалоба отклонена, потому что подана позднее установленного срока.
Одетый в лохмотья феллах ничего не понял. Он спросил:
— Как же теперь быть, господин судья?
— Приговор о тюремном заключении вступает в силу. Стражник, уведи его!
— Неправильно сажать меня в тюрьму, бек, несправедливо! Ведь еще ни один судья меня не выслушал и прокурор не задал мне ни одного вопроса!
— Молчать! Твоя жалоба подана после установленного срока.
— Ну и что же?
— Закон предоставил тебе для обжалования только три дня.
— Бек, я темный человек, не умею ни читать, ни писать. Кто растолкует мне закон и скажет сроки?
— Видно, я терпелив не в меру. Ты, животное, обязан знать закон. Забери его, стражник!
Человека подвели к остальным арестованным. Он озирался по сторонам, ища в людях поддержки, стараясь догадаться, один ли он ничего не понял…
На мгновение я задержал свой взгляд на лице этого создания, следя за его выражением. Бедняга, оказывается, должен знать еще и законы Наполеона[98].