Разговор шел только о восстании. Вероятно, в этот день так было повсюду. Пришел Абда и потребовал, чтобы скорей подавали ужин, так как вечером он идет в район аль-Азхара. В мечети назначено большое собрание, на котором ораторы будут говорить о положении в стране. Все, кроме уставшего Ханфи, которому хотелось лечь спать, решили пойти с ним.

Но к вечеру положение осложнилось. Аль-Азхар был окружен войсками, демонстранты строили баррикады и укреплялись. Аль-Азхар и квартал Тулун стали ареной кровопролитных боев. Рассказывали, что многие демонстранты с отчаянной отвагой бросались на вооруженных солдат. Какой-то суданец подкрался к направленному на его колонну пулемету, повернул его и принялся стрелять по врагам. Абда и его братья тоже не отступили перед опасностью. Они ухитрились прорваться сквозь кольцо солдат и проникли в мечеть на собрание.

Тот, кто видел тогда Каир, его улицы и площади, был свидетелем необычайного зрелища: над головами демонстрантов реяли египетские знамена с изображением полумесяца, переплетающегося с крестом. Народ в одно мгновение пришел к сознанию, что полумесяц и крест — это две руки единого тела, у которого одно сердце — Египет.

Волнения в стране продолжались. Как ни странно, Абда, Селим и Мухсин с головой окунулись в революцию. Заннуба видела увлечение своих братьев, и ей казалось, что она разгадала их тайну. Эти трое еще недавно безмолвствовали, снедаемые печалью и тоской, словно разорившиеся банкиры. Они были в плену у своих чувств и не видели спасения. Но как только разразилась революция, они вырвались из этого плена и закружились в водовороте новых волнующих событий. Не осталось и следа от их угрюмой подавленности. Они полны увлечения, воодушевления, жажды борьбы…

Больше всего эти исторические события подействовали на Мухсина. Место любви, которая принесла ему такое жестокое разочарование, заняло в его сердце чувство пылкого патриотизма. Потребность пожертвовать собой ради богини своего сердца сменилась жаждой принести себя в жертву другому божеству — Родине. То же самое, но не так глубоко переживали Абда и Селим. Удивительно! Неужели для того, чтобы отвлечь этих людей от их сердечных переживаний, необходима была революция?

Не была ли революция и тем чудом, без которого Мухсин обязательно провалился бы в этом году на экзаменах. Ведь все его учителя уже потеряли всякую надежду на то, что он выдержит экзамен, а сам Мухсин и не думал о занятиях и аттестате зрелости. Но школы закрылись, экзамены были отменены, и мальчик чудом спасся от провала. Однако Мухсин не придавал этому никакого значения: он не рассматривал события с личной точки зрения. Сердце его пылало любовью к родине. Она овладела всем его существом, не оставив и мысли о чем-нибудь другом, даже о собственной безопасности.

Прибыв в Махаллат аль-Кубра, Мустафа тотчас же послал жену своего дяди в сопровождении слуги в Каир. Она должна была навестить доктора Хильми и попросить руки Саннии у ее родителей. Они быстро договорились, и тетка Мустафы вернулась к жениху с радостной вестью. Она рассказала о своей удаче и посоветовала, как действовать дальше. Санния ей понравилась, и она долго расписывала Мустафе ее красоту. Мустафа слушал тетку с восторгом. Старая женщина рассказала, что это Санния так хорошо все устроила, если бы не она, дело не уладилось бы так быстро.

Когда тетка Мустафы уехала, Санния глубоко и радостно вздохнула и стала по пальцам считать дни, оставшиеся до возвращения Мустафы. Но — о, горе! — на следующий день после отъезда свахи как раз и произошло восстание. К вечеру железнодорожное сообщение между Каиром, Танте и Махаллат аль-Кубра прервалось, и Мустафа не смог вернуться в Каир. Невозможно было даже послать Саннии весточку, чтобы ее успокоить.

Трудно описать переживания Мустафы. Неужели теперь, когда он мог видеть ее, не скрываясь, и сколько угодно ей писать, связь между ними нарушится? Печаль и тревога Саннии были не менее сильны и глубоки. Неожиданно перед ней возник образ Мухсина, и голос в глубине ее души прошептал: «Не постигла ли тебя эта беда за то, что ты так обидела бедного мальчика?»

Никто не знал точно, участвуют ли эти трое — Абда, Мухсин и Селим — в деятельности какой-либо тайной организации, но чердак их квартиры превратился в склад революционных прокламаций. Каждый вечер у дверей дома № 35 по улице Селяме останавливалась подвода, запряженная мулом. На подводе стоял большой деревянный сундук. Возчик с помощью Мабрука и под наблюдением Абды втаскивал его на чердак. Выложив из сундука огромные пачки листовок, он возвращался к своей подводе. Никто не знал, откуда он приезжает и куда деваются листовки. Это было тайной, и братья скорее умерли бы, чем выдали ее.

Однажды по городу распространился слух, что начались обыски, и каждый прохожий на улице, каждый посетитель кофейни или ресторана может в любую минуту подвергнуться обыску. Всякий, у кого найдут оружие или бумагу подозрительного содержания, будет немедленно арестован.

Но, к сожалению, это известие пришло слишком поздно. Мухсин и Абда сидели в кофейне «Большой Кальян», раздавая листовки направо и налево. В это время в помещение вошли два английских полицейских офицера с револьверами в руках. За ними следовали вооруженные солдаты. Всех присутствующих обыскали, и в карманах Абды и Мухсина нашли множество листовок. Их отвели домой, произвели обыск в квартире и побывали на чердаке, где пачки листовок лежали целыми килами. Этого было вполне достаточно, чтобы арестовать всех в доме, — такова минимальная мера пресечения беспорядков в подобных случаях. Схватили даже «председателя» Ханфи и слугу Мабрука. Ханфи был арестован в кровати. Протирая глаза, он клялся и божился, что ничего не знает. И Ханфи действительно не имел никакого понятия о листовках на чердаке, но страдать из-за других было его уделом, и невиновность не освободила его от необходимости нести свою долю ответственности.

Исключение сделали только для Заннубы, ее ни в чем не могли заподозрить. Она не умела ни читать, ни писать и решительно ничего не понимала. Заннубу оставили в покое, а всех остальных погнали в крепость.

Мабрук всю дорогу толкал в бок юзбаши Селима и сердито ворчал:

— Это все из-за тебя, си Селим. Ведь раньше ты всех обыскивал, а теперь, без шуток, нас самих обыскали. Как говорится в поговорке…

Он не кончил, так как конвойный велел ему замолчать и пригрозил винтовкой. Мабрук закрыл рот ладонью и испуганно сказал:

— Господин военный, не надо оружия. Уж лучше я вырву себе язык. В жизни не скажу больше ни слова.

Глава двадцать шестая

Всех пятерых загнали в одну камеру. После тяжелого дня они крепко проспали всю ночь. На рассвете Мабрук проснулся и стал осматривать помещение. Высоко в углу он увидел окно, похожее на бойницу в башне. Мабрук ухитрился добраться до него и, посмотрев через решетку, увидел крепостной двор. Он обвел его взглядом и заметил, что посредине двора возвышается трапеция, а рядом стоят параллельные брусья, вероятно для гимнастических упражнений солдат и офицеров. Но Мабрук этого не знал и, увидев подобное сооружение, рухнул вниз с криком:

— Они поставили виселицу.

Услышав это, «председатель» Ханфи мгновенно открыл глаза и вскочил.

— Виселицу? Оказывается, здесь есть виселица? Уж не собираются ли они нас повесить? О, горе! Нет, словами тут не поможешь!

Посмотрев на спокойно спавших Абду, Мухсина и Селима, он возмущенно закричал:

— Вставайте, вставайте, заклинаю вас! Нам грозит страшная беда, а вы спите!

Никто ему не ответил и не пошевелился. Ханфи гневно воскликнул:

— Ну и сладко же им, видно, спится! Самое подходящее время для этого!

В ответ он услышал только эхо, раздавшееся под каменными сводами.

— О, горе! О дне судят по его началу! — закричал он. — Клянусь Аллахом, вы добились своего, о люди! Вы водили меня на поводу, пока не привели на виселицу.

Слово «виселица» приводило его в ужас. Решив, что дело обстоит очень серьезно, Ханфи задрожал и горестно воскликнул: