— Я думала, ты лучше! — сказала она.

И быстро захлопнула окно.

В глазах у Мустафы потемнело.

Глава двадцать четвертая

Снова наступил вечер, и Мустафа, как всегда, сел у окна, ожидая появления Саннии. Он был в страшной тревоге. Если девушка говорила вчера серьезно, он ее никогда больше не увидит. Часы шли за часами, а Мустафа все сидел, устремив молящие глаза на закрытые ставни. Ночь приближалась, его отчаяние все усиливалось, и он горячо молил Аллаха позволить ему хоть на минуту увидеть Саннию. Разлука с ней невыносима. После того, что произошло вчера, ее отсутствие в этот вечер угрожает всей его жизни.

Пусть она покажется хоть на минуту, чтобы он успокоился, пусть не придет в другой раз, если так надо. Сегодня он готов купить миг свидания с нею любой ценой.

Но мольбы его были напрасны. Никто не внял им, даже безмолвная ночь не откликнулась на них. Наступило утро, а Мустафа все ждал и надеялся.

Так прошли три ночи. Они показались Мустафе вечностью, он чувствовал себя низвергнутым в ад. Да, он изгнан из рая, и даже не на землю, а прямо в геенну огненную. Кто спасет его? От какого запретного плода вкусил он? За что изгнала его Санния из рая и лишила блаженства, которым он жил, лишила света, исходящего из ее окна?

Мустафа мысленно повторял последние слова Саннии, стараясь понять причину ее гнева. С того момента, как она захлопнула окно, он думал лишь об одном, о своем страшном одиночестве.

Может быть, Санния презирает его за то, что он бездельничает, получив наследство? Но ведь он же сказал ей, что ищет должность. А быть может, ее презрение вызвано тем, что он забросил свою фабрику и переехал в Каир? Он вспомнил слова Саннии: «А ты бездельничаешь и просиживаешь целые дни в кофейне Шхаты». Он не вполне понимал, что она хотела этим сказать, но смутное чувство подсказывало ему, что он на самом деле просто богатый шалопай и заслуживает ее презрения. Ведь к нему перешло огромное предприятие, основанное его отцом, и, конечно, он должен был продолжать его дело. Но, видимо, он поистине только богатый бездельник, ленивый и слабовольный. Мустафа вдруг почувствовал презрение к себе, и в нем пробудилась решимость. Глаза его засверкали, с них словно спала густая пелена, он все понял и сказал себе: «Ну и дурень же я! На службе я буду получать не больше десяти гиней в месяц, а фабрика, если ею как следует заняться, даст по крайней мере сто гиней ежемесячного дохода».

Он вспомнил слова Саннии: «Ты, бек, еще только ищешь должность, а уже собираешься просить моей руки».

Не презирает ли она его за то, что он гонится за незначительной должностью, когда перед ним более достойное дело? Да, теперь он все понял! Конечно, она права, обвиняя его в недостатке решимости и энергии!

«Я думала, ты лучше!..» Это были ее последние слова.

Мустафа решительно поднялся и крикнул слуге, чтобы тот приготовил чемодан.

В голове его роились мысли, проекты, планы, он чувствовал огромный прилив сил.

Вдруг у него мелькнула новая мысль. А может быть, Санния только притворялась рассерженной, чтобы расшевелить его и пробудить в нем энергию? Как знать? Ведь она так умна!

Мустафа страстно желал увидеть Саннию. Нет, он не может уехать, не сообщив ей о своих планах. Он готов совершить ради нее неслыханные подвиги, но должен знать, что она думает об их браке. Ведь теперь ей все известно о его прошлом и настоящем. Он согласен жить не только в Махаллат аль-Кубра, но даже в отдаленнейших уголках ас-Саида[60], если только она будет с ним.

Но как ее увидать? Вдруг Мустафа подумал, что ее окно не может оставаться запертым круглые сутки. Вероятно, она открывает его ранним утром, когда встает с постели, чтобы впустить в комнату свежий воздух и свет. Почему бы ему не подстеречь ее утром?

«Нет, — решил он. — Ведь ночью душно, не может быть, чтобы Санния всю ночь не раскрывала окна. Я совсем не лягу спать и всю ночь просижу у окна, наблюдая за ее окошком. Сейчас у меня хватит смелости даже на большее».

Наступил вечер, пришел час свидания. Мустафа подошел к окну. Он завернулся в толстое одеяло, обмотал шею большим шарфом и захватил зонтик, с которым не расставался после посыпавшегося на него града из очисток. Придвинув к окну большое кресло, он сел, поджав ноги, раскрыл зонтик и стал ждать.

Мустафа не знал, что мог ничего больше не опасаться со стороны Заннубы. Та сразу заметила отсутствие Саннии и возликовала при мысли о горе Мустафы. Заннуба приписала размолвку влюбленных ловкости Мабрука, и с тех пор слуга возвысился в ее глазах. Разве он не сказал ей: «Клянусь твоей жизнью, они сидят здесь в последний раз».

И Мабрук сдержал свое обещание. Это действительно была последняя ночь, проведенная влюбленными вместе. Удивленная Заннуба приставала к Мабруку, желая узнать, как он добился такого блестящего результата.

— Заклинаю тебя жизнью твоего отца, скажи мне одно — как ты это сделал?

Но Мабрук был еще больше поражен и озадачен.

— Что сделал? Кто?.. Я?

Он старался скрыть свое удивление и растерянно думал: «Что мне ей сказать? Ведь, без шуток, я выбросил все, что было в мусорном ящике, в окно уборной?»

Ему вспомнилось, как он пожалел влюбленных, и такой печальный конец очень удивил его. Он грустил, словно горе коснулось его самого, и, глядя на Заннубу, мысленно повторял: «Все это случилось из-за твоего дурного глаза! Ты им позавидовала, грех тебе!»

Но Заннуба не давала ему покоя.

— Что ты сделал, Мабрук, когда я ушла? Скажи мне, дай покой моему сердцу! — приставала она.

Мабрук помолчал, придумывая, что бы ей сказать. Наконец он спросил:

— Сказать тебе правду или приврать?

— Нет, чистую правду.

— Правду?.. Тогда слушай. Я брал кожуру колоквинта или капусты и читал над нею, без шуток, стихи из суры «Я-Син»[61], а потом бросал ее в них.

Заннуба улыбнулась и в восторге воскликнула:

— Аллах да не погубит твоих глаз и твоей силы, Мабрук! Клянусь своей головой, ты умник! Я тобою довольна!

В это время Санния сидела около матери, притворяясь веселой и беззаботной. Но ей не терпелось серьезно поговорить с ней. Взяв мать за руку, она спросила:

— Ты меня любишь, мама?

Старая госпожа улыбнулась.

— Кто же не любит своего ребенка?

— И поэтому, мама, — лукаво продолжала Санния, — когда ко мне сватались в прошлом году, ты сказала: «У нас нет дочерей, которых мы отпускаем в чужие края»?

— Конечно, доченька. У меня ведь никого нет, кроме тебя. Я хочу радоваться на тебя и всегда тебя видеть.

— Понимаю, мама, — сказала Санния. — Ты и теперь так думаешь?

Мать промолчала.

— А ты ездила с папой в Судан? — вдруг спросила девушка.

— Твой отец, доченька, уехал туда раньше, чем он на мне женился.

— А если бы он отправился туда после женитьбы? — не отставала Санния. — Поехала бы ты с ним?

— Конечно, — ответила мать. — Жена повсюду должна следовать за мужем. Куда он, туда и она.

— А твоя мать согласилась бы отпустить тебя? — лукаво продолжала Санния.

— Моя мать? Она умерла, когда я была совсем маленькой.

— А если бы она была жива?

— Помилуй ее Аллах! Она была умная женщина.

— Как и ты, не правда ли? — подхватила Санния.

Девушка помолчала, потом осторожно дала понять матери, что она не права, если продолжает считать жизнь дочери в Каире непременным условием ее брака. Ведь она хочет этого не ради дочери, а из себялюбия. Мать не должна быть так эгоистична, когда дело идет о будущем дочери, о ее счастье. Ведь жена обязана повсюду следовать за мужем, куда бы он ни отправился, и жить с ним там, где должен жить он. Она сама только что это говорила.

Санния не была девушкой со старомодными взглядами. Она мечтала участвовать во всех делах мужа, вдохновлять его и помогать ему. Узнав, что Мустафа унаследовал от отца земли и поместья, она, не колеблясь, решила уехать с ним и жить там, куда его призывают дела и обязанности.