Наконец Ханфи-эфенди повернулся и недовольно проворчал:

— О покровитель! Ты тревожишь наш сон в полночь! Еще не рассвело.

— Как в полночь? — закричал Мухсин. — Солнце всходит!

— Будильник еще не звонил! — сонно пробормотал Ханфи, не открывая глаз.

— Да, да, — насмешливо сказал Мухсин. — Он уже назвонился досыта, а ты все спишь!

Ханфи не верил, и Мухсин продолжал убеждать его. Так они спорили о том, который час и звонил ли будильник. Все эти проволочки были нужны Ханфи, чтобы еще немного полежать в постели. Наконец их пререкания услышал Абда. Сердито вскочив, он разбудил Ханфи обычным, уже известным читателю способом, заявив, что все другие приемы пустая трата времени.

Когда они приехали на вокзал, еще не было половины седьмого. Стоя под вокзальными часами с чемоданами и посылкой, Мухсин ждал Ханфи, который четверть часа назад ушел покупать билет и все еще не вернулся. Мухсин топтался на месте и с тревогой посматривал на часы. Он видел, что пассажиры поспешно устремляются к стоящему у платформы поезду. Прошло еще некоторое время, оставалось всего пять минут, а Ханфи не появлялся. Ударил первый звонок. Мухсин взволнованно озирался вокруг, тщетно ища его глазами. Запоздавшие пассажиры уже бежали к поезду, носильщики кричали, что до отправки остается одна минута. Мальчик с отчаянием смотрел на большую стрелку часов у себя над головой. Наконец кондуктор крикнул: «Берегите ноги!», раздался гудок паровоза, и поезд тронулся. Он шел все быстрее и скоро скрылся из виду.

Вне себя от гнева Мухсин хотел позвать носильщика, чтобы поручить ему вещи, и отправиться на поиски Ханфи, но «почетный председатель» вдруг сам предстал перед ним. Он мчался, обливаясь потом, с билетом в зубах. Подбежав к Мухсину, он протянул ему билет и крикнул:

— Вот бери и садись скорее, времени мало!

Мухсин холодно посмотрел на него и небрежно спросил, не двигаясь с места:

— А куда садиться?

Ханфи повернулся и посмотрел на платформу. Не видя поезда, он успокоился и, вынув платок, вытер лоб и щеки.

— Еще не подали? Ведь я же тебе говорил, что мы поднялись слишком рано, — сказал он.

— Не подали? — гневно воскликнул мальчик. — Поезд давно ушел!

Ханфи недоверчиво пробормотал:

— Что ты говоришь? Ушел? Ты уверен?

— Где ты был? — холодно спросил Мухсин. — Где вы пропадали, эфенди?

— Я пошел купить тебе билет, мой друг, — смиренно ответил «почетный председатель», — но у окошка кассы увидел большую толпу. Тогда я решил подождать немного на скамейке.

— На какой скамейке?

— Да как тебе сказать… Такая зеленая скамейка, со спинкой. Право, не знаю…

— И немного вздремнул, — быстро, со скрытой яростью, докончил Мухсин.

Часть вторая

Глава первая

Мухсин уехал со следующим поездом. Усевшись у окна, он сейчас же забыл обо всем, уйдя в мечты и воспоминания о Саннии, о незабвенном вчерашнем дне. Шумная суета вокзала, тревожное ожидание, хлопоты, сборы и приготовления к отъезду — все осталось позади. Перед ним будущее.

Поезд удалялся от любимого Каира. Мухсин простился с дядей на платформе. Ханфи долго бежал за поездом, махал рукой и с трогательным добродушием кричал:

— Счастливого пути, Мухсин!

Таков их «председатель» Ханфи, на которого он только что очень сердился. Какая чудесная у него душа! Обливаясь потом, он тащил его вещи до самого вагона.

Неужели это правда? Неужели он, Мухсин, на самом деле покинул Каир, своих дядюшек, весь «народ» и уже сегодня будет ночевать в другом городе, на другой кровати?

Мухсин вдруг загрустил. Его утешала лишь мысль, что он расстался с ними ненадолго и скоро получит письмо от Саннии, письмо, которое уже с нетерпением ждет, хотя только что уехал. Это письмо будет ему дороже всего на свете. А за разлуку с Каиром его вознаградит встреча с любимыми родителями.

Мухсин успокоился, поднял глаза и увидел, что все диваны заняты, не осталось ни одного свободного места. Некоторые пассажиры были в тюрбанах, остальные в фесках.

Пассажиры безмолвствовали, но взгляды, которые они бросали друг на друга, говорили о том, как трудно им молчать. Каждому хотелось, чтобы кто-нибудь другой начал общий разговор.

Вскоре в их отделение заглянул толстый мужчина в суконном кафтане, с узлом в руке. Он всматривался в лица сидящих, как бы спрашивая у них, не найдется ли для него местечка…

Пассажиры переглянулись. Потом один из них подвинулся, энергично прижав своих соседей, и сказал:

— Пожалуйста, бек! Все мы мусульмане и как-нибудь поместимся.

Человек с узлом вошел и кое-как уселся. Один эфенди наклонился к соседу и заговорил с ним. Его голос, сначала приглушенный и неуверенный, скоро зазвучал громко и раскатисто. Видимо, ему хотелось, чтобы все его слышали. И действительно, пассажиры обратили на него свои взоры и стали прислушиваться, словно внимая хатыбу[46] в мечети или проповеднику в церкви. Интерес присутствующих к его словам ободрил оратора, и он принялся перескакивать с одной темы на другую. Начав с того, что и для этого пассажира нашлось место, он с восторгом упомянул о чувстве единства и сердечной связи, объединяющей жителей Египта. Случись это в Европе, сказал он, никто не пошевелился бы, даже ради родственника или друга. Европеец не поступится своими удобствами решительно ни для кого. Вспомнив об Европе, он стал рассказывать, что однажды во время его поездки по чужой стране…

Один из слушателей, в тюрбане, с наивным удивлением перебил его:

— Вы ездили за границу, эфенди?

Эфенди снисходительно улыбнулся.

— Я побывал в Австрии, Англии и Франции, все по торговым делам.

Вернувшись к прерванному рассказу он поведал всем, что в Европе как-то провел в поезде целые сутки, и за это время никто из пассажиров не произнес ни одного слова, точно все они родились на разных планетах и не были людьми, у которых одинаковое сердце и единые чувства.

Какой-то шейх, сидевший в углу, кашлянул и сказал:

— В этих странах нет ислама.

Эфенди слегка изменился в лице, но промолчал и поднял руку, сделав вид, что стряхивает с фески пыль. Один из пассажиров заметил на кисти его руки изображение креста и понял, что шейх с самыми лучшими намерениями произнес слова, обидевшие оратора. Желая это загладить, он вмешался:

— Ты хотел сказать, сиди шейх, что в этих странах у людей нет сердца, не то что у нас, на нашей родине, где все мы, копты и мусульмане, — братья.

Его мысль подхватил другой пассажир. Это был просвещенный человек. Вступив в беседу, он сумел объяснить присутствующим, что слово «ислам», которое любят так часто употреблять в некоторых кругах Египта, в сущности, лишено какой бы то ни было религиозной или племенной окраски. Оно означает лишь милосердие, человечность, доброту и взаимную связь сердец.

Эти чувства свойственны египтянам. В Европе вы их не найдете, потому что душа франков[47] пропитана ядом своекорыстия. Все они враждуют между собой, заботясь только о своей личной выгоде.

Пассажиры в тюрбанах и фесках задумчиво слушали своего попутчика. Казалось, они впервые поняли истинный смысл слова «ислам».

Рассуждения образованного пассажира вызвали всеобщее одобрение. Когда разговор на эту тему был исчерпан, один из присутствующих вернулся к тому, о чем говорил первый оратор, и спросил:

— Значит, эфенди, за границей человек может и не заговорить в поезде со своим соседом?