Рохелио уже ждал его за одним из столиков. Он сидел за самым дальним столиком лицом к входу, чтобы видеть всех посетителей. Заметив брата, он приветственно махнул рукой.

Рикардо сел за столик спиной к остальным посетителям — ему никого не хотелось видеть.

— Ты, наверно, хотел поговорить со мной об Эрлинде, — начал он. — Она была у меня вчера.

— Скажи, — Рохелио смотрел на брата глазами, полными боли, — она просила у тебя денег?

Рикардо молча отпил кофе, который принес ему официант. Он не знал, что ответить брату. С одной стороны, Эрлинда просила его ничего не говорить Рохелио и он обещал ей это. С другой стороны, он видел, как сейчас тяжело брату, и решил, что лучше всего во всех случаях жизни все же говорить правду, какой бы неприятной она ни казалась. Ложь только усугубляет отношения, в этом он, увы, уже имел возможность убедиться на собственном опыте.

— Да, Эрлинда попросила меня дать ей взаймы двести тысяч песо, — наконец сказал Рикардо. — И умоляла не говорить об этом тебе. А я, как видишь, — Рикардо невесело усмехнулся, — не держу своего слова.

— Она сказала тебе, зачем ей эти деньги? — спросил Рохелио.

— Нет, хотя я ее спрашивал об этом. Она была очень подавлена, все время, пока мы говорили, плакала. Я убеждал ее открыть свою тайну тебе, ведь ты любишь ее. Но она повторяла, что ты не сможешь ее понять. Рохелио, она в этом уверена. Что-то произошло между вами. Попробуй вспомнить.

— Это началось уже несколько недель назад, — ответил Рохелио. — Я заметил, что Эрлинда что-то скрывает, были какие-то странные телефонные звонки. А вчера, когда я вернулся с работы, она ушла, сказала, что хочет встретиться с подругой. Я не поверил ей, — виновато признался Рохелио. — И… оказалось, что деньги, которые мы откладывали на оплату лицея для Тино, исчезли. Двести тысяч песо, которые лежали в письменном столе. А когда она вернулась, они снова оказались на месте. Теперь я знаю, что она взяла их у тебя. Но куда она дела те, что взяла из стола? Все это очень странно.

Рикардо понял, что нужно рассказать Рохелио все, что он знал, но скрывал от брата, — о странных встречах Эрлинды с подозрительными людьми, о том, что ее видели в «Твоем реванше». Это ничего не проясняло, но было очевидно, что Эрлинда попала в какую-то неприятную, возможно, грязную историю.

— Это очень похоже на шантаж, — выслушав рассказ брата, сказал Рохелио. — Эти люди, возможно, что-то узнали об Эрлинде и теперь требуют у нее деньги в обмен на свое молчание. Если бы она призналась мне во всем! Я уверен, что бы это ни было, я смог бы ее понять.

— Возможно, это какое-то очень давнее дело. Мало ли что могло быть с Эрлиндой еще до вашей свадьбы?

— Ну ладно, — Рохелио поднялся, — мне пора. Спасибо тебе, что ты рассказал мне все, что знаешь. Теперь я уверен, что смогу поговорить с Эрлиндой по душам и убедить ее, что она делает ошибку, скрывая свои тайны от меня. До свидания, я позвоню тебе.

— До свидания, — ответил Рикардо. — Я еще посижу.

Рикардо надеялся, что в «Палому» заглянет Милашка, но она не пришла, и он с тяжелым сердцем отправился домой.

— Дульсе вернулась из школы? — спросил Рикардо, едва переступив порог дома.

— Да, — ответила Селия. — Она у себя.

Еще вчера Рикардо решил оставить дочь в покое и не поднимать вопроса о ее поведении, но сегодня после разговора с Рохелио, после бесплодного ожидания Исабель во время перерыва и после работы он решил все же поговорить с этой невоспитанной девчонкой.

В конце концов, он взрослый человек и имеет право на личную жизнь. Рикардо сам не до конца отдавал себе отчет в том, что хочет сорвать на Дульсе накопившееся за последние дни раздражение.

Как и был, в официальном костюме, который он носил в контору, Рикардо поднялся наверх и постучал в комнату дочери. Ответа не было.

— Дульсе! — позвал он. — Это я. Можно войти?

— Входи, пожалуйста, — ответил звонкий, немного виноватый голос, который настолько не вязался с образом капризной испорченной девчонки, которая лезет в дела взрослых, что гнев Рикардо почти испарился. Однако отступать было некуда, и он, открыв дверь, вошел в комнату дочери.

Он не был здесь уже некоторое время, чуть ли не с самых пасхальных каникул, и теперь в изумлении оглядывался по сторонам. В комнате Дульсе царил необычный порядок — все вещи занимали строго определенные места, на письменном столе тетради и учебники стояли аккуратными стопками, и даже цветные карандаши, кисти, фломастеры и прочие рисовальные принадлежности были рассортированы и разложены на полке.

Но главное было не это. По стенам дочь развесила свои рисунки. Кое-какие Рикардо видел (обычно случайно), но большинство были ему совершенно неизвестны. Он и раньше знал, что Дульсе любит рисовать, но не придавал этому никакого значения — рисуют все дети. Но теперь, рассматривая выставку на стенах комнаты, он вдруг увидел, что в каждом из них было удивительно точно схвачено настроение. Здесь были и пейзажи, и интерьеры, и портреты. Вот тетя Кандида — полная, неуклюжая, но очень добрая, а вот и он сам — красивый, высокий мужчина в светлой рубашке с короткими рукавами, в ней он ходит дома по саду.

— Тебе нравится? — спросила дочь.

— Да, — кивнул головой Рикардо. — Я и не знал, что ты рисуешь так хорошо.

— Просто ты мало обращал на меня внимания, — очень серьезно сказала девочка, — иначе ты давно бы нанял мне учителя рисования.

— Но теперь ты поешь, ходишь в консерваторию, — сказал Рикардо и с удивлением понял, что оправдывается.

— Только благодаря тете Ванессе, — просто сказала Лус. — Если бы не она, пение было бы так же не замечено, как и рисование.

— Ты преувеличиваешь, Дульсе, — сказал Рикардо. — Но я хотел поговорить с тобой совсем о другом.

— Наверно, о своей подруге? — спросила Лус, и в ее голосе прозвучали металлические нотки.

И снова Рикардо вместо того, чтобы отчитывать дочь за неуместные выходки, начал ей что-то объяснять.

— Дульсе, — примирительным тоном сказал Рикардо, — ты ведь уже большая, самостоятельная девочка, почти девушка. Подумай, я взрослый, можно сказать, стареющий мужчина, одинокий вдовец.

Слова «одинокий вдовец» больно резанули Лус. Ну конечно, ведь он же не знает, что мама жива! Лус сейчас сдерживалась из последних сил, чтобы не крикнуть: «Ты не вдовец! Мама жива!», и ей стоило больших усилий промолчать.

— Не говори так! — сказала она вместо этого. — Ты не одинокий. Ведь у тебя есть Кандида, я, все мы.

— Верно, — вздохнул Рикардо, — но взрослым людям нужны супруги: мужья и жены. Таков закон природы. А те, у кого их нет, обычно страдают.

— Тетя Кандида не страдает, — возразила Лус.

— Ты просто многого не знаешь, — ответил Рикардо. — Кандида немало пережила в молодости, у нее в жизни были и предательства, и измены. Ты, возможно, когда-нибудь узнаешь обо всем подробнее, но не о ней сейчас речь. Речь обо мне, о моем личном счастье.

— Папа! — воскликнула Лус. — С той женщиной у тебя не будет счастья. Я же видела ее! Ну подожди немного, куда тебе торопиться.

— По-моему, я и так уже долго ждал. Ведь с того дня, как погибла твоя мама, прошло десять лет, и я…

— Папа, — вдруг прервала его Лус, — скажи, а как это произошло?

— Было землетрясение, ты же знаешь, — Рикардо удивился вопросу дочери.

— Да, конечно. Но я иногда думаю об этом, и все равно мне кажется странным то, как погибли мама, сестра и Томаса. Почему они оказались тогда на улице? Почему одна сестра погибла, а другая нет?

По лицу Рикардо пробежала тень. Он никак не ожидал, что дочь вдруг заговорит об этом. И кто мог рассказать или хотя бы намекнуть девочке, что Роза в день землетрясения хотела уйти от него? Он склонил голову. Лус продолжала внимательно вглядываться в лицо отца. Она видела, что он вспоминает сейчас что-то очень неприятное, что ему больно, но это была не боль утраты, а боль раскаяния и стыда.

— Тебе кто-то сказал об этом? — спросил Рикардо. — Кандида? Селия?