— Зачем звали, дядя Падес?

(Все в ауле называли его так, и Федосий давно привык к своему новому имени.)

— Есть одно дело…

— Какое?

— У тебя, кажется, появился новый товарищ? А помнишь русскую пословицу: «Старый друг лучше новых двух»?

— Зря вы к нему ревнуете… — насупился Жоламан.

— Да нет, я пошутил. Джандыр — хороший парень, у нас все его любили. А хорошего человека, как водится, надо угостить, верно?

— Конечно, верно, дядя. Только чем мы его угостим?

— Вот для этого я тебя и позвал. Озеро видишь?

— Да я в нем каждый день купаюсь, дядя Падес…

— Рыб заметил?

— Как же не заметить… Полно их.

— Вот мы и угостим его ухой. Уха — это рыбная сурпа, не пробовал? То-то. Я хочу, чтобы Джандыр с Бексаной и старик Ошаган отведали ухи.

— Ойбай, а как мы поймаем рыбу?

— Не беспокойся. Ты знаешь, за чем я послал Расиха?

— Нет.

— За бреднем. Это мелкая сеть. Оказывается, на том берегу Теликоля живет рыбак…

— Вот это стоящее дело!

— Тогда пошли.

На берегу, в зарослях камыша, Махов, Расих и Жоламан поставили сеть, все трое сняли рубашки.

Серьезный, основательный Расих, пыхтя, вытаскивал бредень.

— Жоламан, ты когда-нибудь видел карася?

— Табан балык, — сказал Расих.

— Вот-вот, табан балык! У него очень мелкие кости — словно волосинки. Карася надо жарить в молоке и сверху посыпать луком — пальчики оближете!

Федосий поскользнулся, ухватился за Расиха, и оба плюхнулись в воду.

— Эй, поосторожней! — крикнул Жоламан.

С трудом вытянули сеть на берег. Федосий показал, как чистить рыбу.

Когда в двух казанах вскипела уха, он послал Жоламана к Джандыру.

— Мы хотим угостить тебя рыбной сурпой, по-русски это называется уха. Специально сварили для тебя с Бексаной. Дядя Куат пригласит твоего отца и аксакала Ошаган-бия.

— Говоришь, русская уха? А кто тебя научил?

— Ойбай, у меня же есть русский брат — Падес. Живет в нашем ауле. Они с Куатом лучшие друзья. Давно уже, лет двенадцать назад, пришел он со стороны Тобола.

— Как интересно! Почему ты раньше молчал, не рассказывал?

— Все недосуг было. И где ты видел, чтобы младший брат хвастался старшим? Падес мне как родной.

— Так ты можешь говорить по-русски?

— Падес без запинки объясняется по-казахски, и его жена, тетя Курана, — тоже.

— Курана? Ее имя похоже на наше.

— По-русски она Груня, это мы так ее называем. Мы иногда говорим с дядей Падесом по-русски. Сам я не очень умею, но его понимаю.

— Тебе повезло, Жоламан! Ты не ленись — учи русский, я думаю — он тебе пригодится. Я много слышал о русских от дедушки Казеке. Он говорил моему отцу, что наше кочевье придет под крыло русского народа, и я верю мудрому старику. Познакомишь меня с Падесом?

— Я для этого и приглашаю тебя. Падес велел наловить рыбы и угостить вас.

— Тогда я пойду за Бексаной.

В разгар свадьбы, в полдень, прискакал запыленный гонец — это был батыр Тайман — и стал разыскивать Бокенбая.

— Что случилось? — спросил его Бокенбай, когда они отошли от праздничных костров.

— Меня послал Абулхаир-султан, он повелел тебе срочно вернуться.

— Зачем такая спешка? — нахмурился Бокенбай.

— Ах, Боке, ты же знаешь нашего султана! Раз так ему приспичило, значит, ты ему нужен.

— Да, его всегда лихорадит, он вечно спешит, кто-кто, а уж мы хорошо это знаем.

— Что правда, то правда, Бокенбай. Абулхаир рвется к трону как бешеный волк. После смерти Каюп-хана борьба его с Булат-ханом разгорелась пуще прежнего, ведь Булат-хан только по наследству… Но даже если все казахи провозгласят Абулхаира верховным ханом, бии будут против. Абулхаир не родовит, вот почему он бьется изо всех сил. Когда четыре года назад Абулхаир послал людей к тобольскому губернатору, он ведь добивался не только союза с русскими, но и военной помощи от царя Петра. Угадав его замыслы, Каюп тоже направил своих послов, чтобы договориться с русскими о походе против хунтайши. Каюп хотел стать подданным русского царя, думал обменяться пленными. Но ведь никто из старейшин не поддержал их, все они поднялись на дыбы, как вольные куланы, когда забрасывают аркан.

— Это все так, Тайман, я был одним из тех, кто скорее бы погиб от жажды в степи пустынной, чем стал слугою чужеземцев. Но времена меняются. И если мы не присоединимся к русским, то сами свяжем себя по рукам и ногам и бросим в огонь. — Бокенбай вытащил из-за голенища табакерку, положил под губу насыбай, насыпал и Тайману.

Тайман сплюнул кислый порошок.

— Да, Боке, наверно, неспроста вызывает тебя Абулхаир. Дело в том, что умер Канси Сюань Е.

— Неужели? Умер император цинской династии, правда?

— Такая же правда, как то, что я стою перед тобой. Он умер.

— Вот это новость! Теперь у Цэван-Рабдана развязались руки, и он накинется на нас. — Бокенбай горестно покачал головой.

— Аюка-хан калмыков отправил к Цэван-Рабдану своего посла, небезызвестного тебе Цаган-Манжу.

— Как ты сказал — Цаган-Манжу?

— Вот именно. — Тайман пристально посмотрел на Бокенбая, вкладывая в свой ответ особый смысл, понятный им двоим. — Ему удалось вырваться из нашей засады. Теперь небось уже сидит во дворце Цэван-Рабдана.

Тяжкий вздох Бокенбая был похож на стон. Вспомнилась ему поговорка: «Кто пожалеет врага, поплатится головой». Перед его мысленным взором возникло пережитое.

Это случилось четыре года назад. Абулхаир напал на приволжских и яицких калмыков. Один из отрядов вел Бокенбай. Казахи захватили много скота и пленных. Бокенбаю досталась почти тысяча лошадей, пленники. Среди них была дивной красоты девушка, похожая на черную жемчужину. Она обладала какой-то завораживающей силой, и Бокенбай, словно испугавшись власти ее черных глаз, приказал кому-то из дружинников:

— Эту девушку сейчас же отправьте в ее улус!

— Что вы говорите, Боке! Она — как свежий тюльпан, разве можно ее отпустить?

— Делай, что я приказал, и не пререкайся.

— Ну хотя бы на одну ночь ее оставьте.

— Отправь ее домой!

Девушка изумленно взглянула на Бокенбая:

— Где это видано, батыр, чтобы возвращали добычу?

— Я возвращаю человека, а не добычу.

— Для моих братьев девушки — только добыча.

— Наша песня поется по-другому.

— А может, мне нравится ваша песня?

— Не верю, красавица.

— Тогда давайте я вам спою. Тут вмешался пленный джигит:

— Эй, Бокенбай! Перестань издеваться. Если хочешь нас отпустить, отпускай всех.

— Кто ты такой? — спросил Бокенбай.

— Я Цаган-Манжу, старший брат Харачу. И запомни, наша песня поется только у нас дома.

— Будь по-твоему.

Но Харачу сверкнула на брата недобрым взглядом.

— Хорошую песню можно петь везде. Я спою вам, достойный батыр.

Долго пела Харачу. Долго звучала калмыцкая песня под яркой луной, закончилась она в походном шатре Бокенбая. Поглаживая черные косы Харачу, он спросил:

— Харачу, что я должен сделать для тебя?

— О Боке, ты действительно хочешь меня вернуть?

— Да.

— Если так, дай мне в проводники моего брата Цаган-Манжу. Я боюсь, что кто-то из твоих джигитов сорвет мой цветок, которого коснулся только ты.

— Я выполню твою просьбу, Харачу.

Но Бокенбай не знал, что Цаган-Манжу был женихом, а не братом девушки. Распаленный гневом, Манжу решил, что надкусанное яблоко уже не яблоко, и, отъехав подальше в степь, убил Харачу. Узнав об этом злодеянии, Бокенбай лишился сна. Часто он вскакивал по ночам — ему слышалась песня Харачу, серебристый смех. Как он раскаивался, что, отпустив прекрасную калмычку, обрек ее на смерть! Страшная боль сжигала его сердце, а тут еще коварный Цаган-Манжу разграбил аул Бокенбая. Вот почему так пристально посмотрел на батыра Тайман, знавший его тайну.

— С какой целью послан Цаган-Манжу?

— Мы захватили в плен его человека, и он сказал, что Аюка-хан хочет заключить союз с Цэван-Рабданом. Тогда, Боке, в нас вонзятся сразу два кинжала.