Увлеченные разговором, путники только сейчас услышали чьи-то жалобные крики. Ахтамберди повернул голову, его лицо сделалось суровым.

Поодаль несколько всадников избивали пешего. Пришпорив коней, они налетели на него с занесенными плетками. Их жертва, только что стонавшая под лютыми ударами, сейчас молча сжалась в комок. Налитые кровью глаза горели ненавистью.

— Получай, негодяй! Будешь знать, как без спросу отводить воду из арыка мечети!

— Грязный червь! Вот тебе за ослушание! По тебе скучала моя плеть!

Ругань и окрики ставленников мечети стоили свиста их плетей. Путники остановились в смятении.

Куат пришпорил коня и властно крикнул:

— Прекратите! Остановитесь, изверги!

Те четверо было опешили от грозного окрика, но тут же снова замахнулись камчами. Ахтамберди подскакал с другой стороны и молча стегнул чернявого рябого нукера в большой чалме. Свинцовая плетка шутить не любит, тот ничком слетел с коня.

Куат тоже хлестал направо и налево. Вскоре вся четверка, дрожа, умоляла о пощаде.

— Не отбирайте у нас жизнь! Пощадите, агатай!

Казыбек, молча наблюдавший эту сцену, подал знак отпустить их. Все четверо опрометью вскочили на коней и убрались восвояси.

— О, чтоб аллах исполнил все ваши желания! Оказывается, иногда он внимает и слезам бедняков. Чтоб не знали вы несчастий до глубокой старости! — повторял слова благодарности крестьянин, а по лицу его текли струйки крови. Он то склонялся перед Казыбеком, то брал в свои ладони руки Ахтамберди. Не умолкая, он привел свою арбу, запряженную быком, ласково погладил большие полосатые мешки. Улыбка раздвинула его окровавленные губы. Из складок разорванного кафтана он вытащил чакчу, заложил под язык насыбай, смачно выплюнул слюну, потом как ни в чем не бывало стал расспрашивать путников, кто они и откуда.

Казыбек коротко отвечал, а сам смотрел на горизонт, закрытый тучами, дрожа под натиском крутого ветра. Потом сказал:

— А теперь и ты нам расскажи. Кто эти люди? И что ты делаешь в степи пустынной?

— Э-э, долгая история. Я вам по дороге расскажу. Вон там, под холмом, мой аул. Я туда иду. — Арба скрипела по мерзлой земле, вторя неторопливой поступи быка. Попридержав поводья своих скакунов, Казыбек и его джигиты ехали рядом с дехканином. — Вот уже десять лет, как переселились мы в этот Туркестанский вилайет, — прокашлявшись, начал он. — Мы из найманов, из Прииртышья. Нагрянула черная чума — ойроты и мы покинули свои холмы, аргыны бросили родные степи. Теперь ютимся здесь. Всех разметало по белу свету, беднейшие из нас осели тут. Как только наступает весна, мы роемся в земле, как сурки, стараемся засеять каждую пядь пригодной земли, чтобы добыть себе прокорм. Поскольку навсегда утрачены наши джайляу и зимовья, такие бездомные чужаки, как мы, селимся вокруг городов Туркестана, Саурана и Тараза, выращиваем хлеб, разводим овощи. Я бы теперь уже не смог сопротивляться врагам, жизнь сломила меня. Бедность доконала, куда подашься без лошади? Разве раньше снес бы я такое? Да я бы с голыми руками на них кинулся. Противно на душе. Меня раздавило это жалкое существование, а как подумаю, что вовек мне не видать родимых мест, что никто не бросит на мою могилу хотя бы горсть земли отцов, ой как тяжело становится! Было у меня несколько лошадей. Всех отобрали! Теперь одна надежда — копание в земле. А что? Для бедняков это выход. Тут недалеко город, а в нем базар. Продашь свои излишки, хоть тряпку старую, да купишь, чтоб тело голое прикрыть. К тому же местные казахи меняют скот на хлеб. Так будешь и при мясе. — Дехканин усмехнулся. — Но вы не думайте, что мы живем в раю. Конечно, тяжелый труд вознаграждает. Бывает, и сам доволен своей работой. Мы все здесь друг дружке помогаем, живем одной семьей. Аргыны и найманы, кипчаки и конраты — живем в согласии и мире. Теперь я расскажу об этих четверых. Свой хлеб мы поливаем водой, а больше по́том. Пота хватает, а воды мало. И земли вдоволь, но вся она в руках у нескольких людей. Конечно, и клочок может прокормить семью, но где взять воду? Так, мой участок принадлежит мечети Яссави{36}. У них там есть какая-то бумага на владение. Все зерно идет в закрома мечети. Но это еще полбеды. Самое главное — нехватка воды. Арыки питает источник мечети. Какая нам польза от того, что этих арыков много? Таким беднякам, как я, даже подойти близко не дают. За один полив плата непомерная. Как-то я воспользовался их водой. Прихвостням муллы, видно, показалось, что я мало уплатил, они хотели отобрать у меня последний хлеб, что я вез на базар, это вы спасли меня. — Крестьянин потянул на себя веревку, привязанную к рогам быка. Наверно, у него во рту пересохло от долгого рассказа, он снова полез в карман за чакчой. Они шли вдоль склона холма, и дехканин показывал убогие земляные жилища. Он улыбался, лицо его разрумянилось, в глазах даже засветилась гордость. — Вон посмотрите, все, кто там возятся с землей, такие же дехкане, как и я. Те, что уехали, пренебрегают нами… ну что же, мы и вправду похожи на сурков…

Ахтамберди пришелся по душе этот скромный человек; он хоть и поделился с ними своими горестями, но не сетовал на судьбу, а надеялся на лучшее. Ахтамберди спросил его:

— Отагасы{37}, я восхищен вашей стойкостью. Хоть и дыряв ваш чекмень, но душа осталась цельной. Не печальтесь. И к Иртышу придем, всему свой час. Чем больше горя в сердце, тем сильней и ненависть. Так пусть она утроится, прорвется бурей! — Он поправил соболью шапку рукоятью камчи. — Вы сказали, что вся эта земля принадлежит мечети, а чем вы за нее платите?

— Ой, голубчик, — замахал дехканин руками, — лучше не спрашивай. Если стану перечислять, волос на голове не хватит. Основной ясак называется «хараж», три десятых урожая уходит на него… Еще есть «мал-жихад» — это еще одна десятая. Есть еще зубастый дьявол подрядчик. Работаем на него — копаем арыки, строим мосты, дороги прокладываем — тоже в счет платы за землю. Туда почти половина урожая уходит. Придумали еще какой-то тагар — налог в пользу войска. Ты лучше спроси, что остается у нас в руках после отдачи всех налогов? — Дехканин нахмурился и сердито взглянул на Ахтамберди.

— А что дальше будешь делать? Ведь те четверо опять приедут. — Ахтамберди поднял глаза на дехканина. Они уже въезжали в аул. С грустью певец смотрел на жалкие халупы, подле которых копошились худые оборванные дети.

Крестьянин только глубоко вздохнул и протянул веревку от быка подошедшему к нему с поклоном мальчику. Затем вынул из кармана ситцевый платок и вытер со лба запекшуюся кровь. Снял мерлушковый малахай, отер бритую голову. Подошел к Казыбеку и взял за повод его коня.

— Аксакал, хотя по возрасту вы не старше меня, вы и впрямь почтенный человек. Если не брезгуете нашим убогим жильем, дайте отдых своим ногам и примите скромное угощение. Что имею, все вам предложу, а чего нет — уж не взыщите. И то правда, что дом мой похож на темный колодец, но душа у меня широкая как озеро. Прошу вас, слезьте с коней. — Он низко поклонился.

— Отагасы, спасибо за гостеприимство, за добрые слова. Только нужда может одолеть щедрого. Спасибо! Но мы торопимся. Потом — нас много, нелегко принять столько гостей… — Бий пытался уклониться от приглашения, но вынужден был уступить настойчивым просьбам хозяина.

Несмотря на убогий снаружи вид, внутри земляного жилища было чисто, просторно. Дехканин постелил на пол стеганые одеяла, подложил гостям под локти подушки. Удобно устроившись, Казыбек погрузился в свои думы. От румяных баурсаков{38}, горячего чая вспотели лица его джигитов, на сердце стало веселее.

Гости только сейчас толком познакомились с хозяином. В свою очередь, услышав их имена, старый Жумабек чуть не подскочил на месте.

— Казеке! Я прекрасно вас знаю, понаслышке, конечно. Это просто чудо! Как я мог ждать такого знатного гостя! Ведь даже нукеры хатиба{39} брезгуют заглянуть в мою бедную лачугу. Какая у вас добрая, отзывчивая душа! Бедолага Жумабек готов лопнуть от радости! — растроганно воскликнул он и, забыв о перенесенном давеча унижении, в порыве своего щедрого сердца, ставил на дастархан все, что было в доме.