«Оказывается, она красная — родная земля».

«Я брал ее на холме, где добывали охру».

«Она — как кровь моего деда, как тюльпан моей степи, как платочек моей невесты! Почему я это понял так поздно?»

Пусть поздно, но всей душой он понял, что наша земля полита по́том и кровью отцов, не каплями эти пот и кровь падали, а лились потоками. Я смотрел на него, и у самого к горлу подступал комок. С тех пор я никогда не хожу без щепотки земли в мешочке, привязанном к поясу. Когда говорят: «Чтоб не досталось тебе родной земли», «Чтоб на твою могилу не бросил родич горсть твоей земли», — нет проклятия хуже. Пусть и на чужбине вспомнится тебе родина. Не сбудутся надежды врага, не покинем мы отчий край, мы должны засеять родную землю семенами добра. Да услышат уши, способные слышать, да увидят глаза, способные видеть. Ахтамберди, ты сложил хорошие стихи, народ наш не только плачет и стонет, он кует оружие, чтобы обуздать врага. Копится народный гнев и скоро прорвет плотину терпения. Не надо глушить в себе этот голос, пусть он взметнется до небес. Надо поднять народ на борьбу, нельзя упускать время.

— Вы прочли наши мысли, Казеке.

— В груди горит огонь!

— Мы долго лили слезы, теперь возьмемся за оружие.

Песни и наигрыши сменяли друг друга, время перевалило за полночь. Вспомнились старые мелодии, запелись новые. Из давних лет зазвучали голоса любимых песнетворцев.

Морщинистые щеки Жумабека дрожали. Смелые глаза Куата заволоклись туманом. В душевном смятении, с чувством острой тоски смотрел он на пальцы, бегущие по струнам домбры. Много загадочного таится в берущих за сердце мелодиях. На широком лбу джигита проступили две отчетливые морщины, как две дороги, ведущие в неизвестное.

…Рано утром джигиты сели на коней и собрались попрощаться с гостеприимным Жумабеком, как вдруг нагрянули ясачники мечети. На этот раз их было не четверо, а целый десяток, все были вооружены до зубов. Словно не замечая никого, они набросились на дехканина:

— Где хлеб? Вези немедленно!

— И хараж уплати сполна!

— Вот указ мутауалли, живо собирайся!

Куат хотел помешать им.

— Джигиты! Подождите! Можно же договориться по-хорошему.

— А ты кто такой? Не суйся не в свое дело! Или ты не понимаешь, что значит указ? Эта скотина посягает на собственность Азрет-султана. Он не чтит муллу, а ты за него заступаешься!

Казыбек, уже восседавший на своем рыжем упитанном жеребце, грозно крикнул:

— Эй ты, скажи своему мутауалли, если он впредь тронет хотя бы волос на голове этого бедняги, с ним буду говорить я. Буду говорить перед лицом Тауке-хана. Скажи, что так велел передать Казыбек-Златоуст! — Он вырвал из рук ясачника бумажный свиток и скомкал его.

Ясачники, словно потеряв дар речи, повернули своих коней. Казыбек проводил их печальным взором, а потом обратился к Жумабеку:

— Жумеке, грабители не образумятся. Эта темная сила мешает нам на каждом шагу. Я вам вот что посоветую: Жомарт-батыр очень достойный человек, переезжайте к нему и не мешкайте с этим. Передайте ему от меня привет. И ты, Тынышбай, замолви за него слово. А когда придет время проливать вражью кровь за правое дело, ты встанешь в наши ряды. Не тужи, сын земли казахской! — Казыбек похлопал Жумабека по плечу.

Тут из землянки вышла девочка лет десяти, в руках у нее была чашка с айраном. Доброта детского сердца сквозила в этом желании угостить бия перед дальней дорогой. Казыбек пригубил айран, потом, наклонившись, спросил девочку, как ее зовут.

— Аршагуль, — улыбаясь, ответила она.

— Раскрой свои ладони, дочка Аршагуль, я благословлю тебя.

Все, стоявшие рядом, раскрыли ладони.

Обращаясь только к этой маленькой черноглазой девочке и ощущая в сердце внезапно вспыхнувшее отцовское чувство, Казыбек вдохновенно начал произносить слова благословения, которые неожиданно для него вылились в стихи:

Сказав это, Казыбек провел ладонями по лицу и дернул на себя повод коня.

Маленькая Аршагуль все смотрела на бия сияющими смородиновыми глазами; она не поняла слов этого взрослого умного человека, но они запали в ее детское сердце. Бережно приняла она из рук одного из джигитов деревянную чашку — тостаган…

…К полудню путники достигли каменных стен Туркестана. Над четырьмя воротами возвышались четыре караульных башни. Они долго ехали по узким улицам вдоль глинобитных стен. Низкие дома под черепицей, серый камень, серое небо. Редко попадались прохожие, только ребятишки на дувалах. Лишь подле базара толпилось множество людей.

— Улицы — как ручейки вылились в большое озеро, — сказал Тынышбай, поравнявшись с Куатом.

— Неужели твое бесстрашное сердце испугалось городского шума? — пошутил тот.

— Мы степняки, что у нас общего с городскими?

— Ты можешь здесь купить себе невесту.

— Разве купленная жена украсит мою юрту?

— Тогда завоюй любовь какой-нибудь девушки.

— Девушка, достойная моей любви, не может продаваться на рынке невест.

Вскоре их обступила пестрая толпа, от разноцветных одежд рябило в глазах. Эти люди собрались сюда со всех концов света. Одни были смуглы и чернявы, другие — светловолосы. Торговцы из Хорезма и Бухары, продавцы шелка из Китая, ювелиры из Самарканда, русские купцы, работорговцы и ковровщики Хорасана, казахские скотоводы и ремесленники — всех можно было встретить тут. Попадались даже аравийские бедуины. Немало было татарских и башкирских кустарей. Стоял гомон разноязычных голосов, каждый до небес расхваливал свой товар, стараясь сбыть его.

На широких прилавках сверкали горы шелка, драгоценные каменья, золотые изделия, серебряные сервизы. Дурманил запах фруктов, дразнил аромат дымящегося плова, поджаренного кебаба.

На другой стороне базара можно было увидеть чуть ли не отары овец, племенных коней, десятки верблюдов. Их тоже привезли на продажу.

Над базаром высились лазурные купола мечети Ходжи Ахмета Яссави. Путники направились к ней. Подъехав, они попридержали своих коней. Служители мечети, узнав Казыбека, подобострастно ухватились за его повод. Его спустили на землю на руках. Главные ворота медленно раздвинулись и распахнулись настежь. Куат и Тынышбай изумленно рассматривали инкрустацию на дверях. Массивные ручки были из чистого серебра. Двери были украшены тремя львиными головами из бронзы. Казалось, львы были готовы вцепиться друг в друга.

Из центрального зала гости прошли в просторную кухню — казанлык. Тынышбай очень удивился, увидев огромный, в рост человека, казан.

Казыбек вытащил из нагрудного кармана слиток серебра и бросил его в казан. Затем они вышли на улицу.

У мавзолея Куат и его сверстники отделились от группы Казыбека и остановились на ночлег в другом месте.

После полудня ветер переменился. Погода быстро испортилась, как портится при варке самодельное мыло. Ледяной ветер крепчал. Подъем на рассвете, безлюдная степь утомили путников, повергли их в уныние, они молча уставились в хмурое небо. Огромные неповоротливые тучи накатывались друг на друга, напоминая ледоход. Мороз пощипывал щеки.